***
Школьные экскурсии Бакугоу ненавидит даже больше, чем работу в команде. Коллектив его отчаянно не устраивает, все пытаются группироваться, веселиться и проводить время с максимальной пользой. Бакугоу мечтает закончить эту экскурсию уже на стадии передвижения в общественном транспорте. У Юу Эй то ли проблемы с финансированием, то ли они приучают юных героев пользоваться городской инфраструктурой, но в музей (совершенно бесполезное, по мнению Катсуки, занятие) 1-«А» добирается на метро в компании Аизавы и Полуночи в гражданском. Юноша умышленно оказывается в конце длинной очереди в вагон, чтобы стоять от одноклассников как можно дальше, и вполне в этом преуспевает, когда большая часть компании утрамбовывается в другую дверь. Потому Бакугоу очень удивляется, когда в спину его кто-то пихает, пытаясь найти место в вагоне. Бакугоу кое-как оборачивается, пылая желанием поприветствовать незадачливого пассажира недобрым словом, но встречается взглядом с Ашидо, которая просто пожимает плечами. — Извини-извини, не хотелось оставаться на перроне, — весело поет Мина, и толпа мешает ей отодвинуться от сурового одноклассника. Он недружелюбно хмыкает в ответ — выпихнуть девушку из закрытых дверей не вариант, отодвинуться — тоже, потому что надо же им попереться в музей с утра, в самый час-пик, когда даже дышать в вагоне сложно, не то что сделать лишнее движение. Так и стоят: Ашидо облокачивается спиной о двери и выглядит вполне комфортно устроившейся, Бакугоу держится за поручень и смотрит в другую сторону, избегая ненужного диалога. Пока одна из следующих станций не случается крупным пересадочным узлом, и поток озверевших пассажиров, несущихся на работу, сначала не выпихивает стоящую у дверей Мину из вагона, а затем встречный — не вжимает ее в Катсуки и не относит их совместно к противоположным дверям. Бакугоу больно стукается о стекло затылком, Мина не менее болезненно прикладывается подбородком о плечо Катсуки. Оба матерятся одинаково красочно, только в конструкциях Ашидо больше фантазии. — Сколько же от тебя проблем, инопланетянка ебучая! — в сердцах выдает Бакугоу и, применяя все свои навыки и природную гибкость, предпринимает невозможный маневр — поворачивается к Мине спиной в ситуации, где даже ногу переставить невозможно. Бакугоу учится только на тех ошибках, которые допускает сам; на чужом примере он мог бы уже уяснить, что к хищной кошке безопаснее поворачиваться спиной, чем к Ашидо, способной извлечь выгоду из любой ситуации. Не в поле его зрения она может вытворить все, что угодно, но Бакугоу почему-то наивно верит, что его и его ремарку Мина оставит без внимания, не желая связываться. Ремарку она и правда игнорирует, ей будто нет никакого дела до его мнения. Вместо этого Катсуки ощущает, как одноклассница делает шаг; точнее, малюсенький шажочек, сокращая и без того крошечное расстояние. Шею совершенно намеренно обдает теплым дыханием, от которого короткие волоски приподнимаются; спиной Бакугоу, помимо очевидной округлой мягкости, ощущает не только биение ее сердца (хотя он не стал бы утверждать, что это не его внезапная гневная, возмущенная тахикардия), но и границу кружевного бюстгальтера сквозь тонкую летнюю рубашку. — Такой ты злой всегда, Кач-чан, — все так же весело и бесстрашно, на грани с чистым безумием, комментирует Мина. Ей и эта дерзость кажется недостаточной — она обнимает Бакугоу за талию, скрещивая руки на его животе. Катсуки, оторопевший от поведения, совершенно не укладывающегося в его каноны мира (обыкновенно девчонки носятся от него в страхе, а не бегают за ним, изнывая от желания), приходит в себя и пробует Ашидо стряхнуть — она держится крепко и с каждым движением вжимается все теснее, да и пространства для маневра нет. Повернуться обратно и дотянуться до жизненно важных мест тоже не вариант, поэтому Бакугоу переходит к самому верному способу запугивания — к злым угрозам. — Я тебе сейчас руки к херам взрывом оторву, — шипит он, и рука его ложится на ладонь Мины вовсе не с любовными намерениями. — Тебе не кажется, что здесь тесновато? — перебивает она, слегка недоумевая даже. — Кого-нибудь еще твоим взрывом точно заденет. Вон ту старушку на сиденье справа. Или мужчину у меня за спиной. Ты же не умеешь сдерживаться. Какой же ты герой, раз ставишь свои интересы превыше безопасности гражданских, Кач-чан? — за складной репликой Мины и потугами сообразить наилучшее решение Катсуки подзабывает следить за манипуляциями ее рук. Он думает, что ей всегда можно сломать нерабочее запястье, но к этой мысли он приходит слишком поздно: Мина подкалывает свою ладонь под его, переворачивая тыльной стороной, и переплетает их пальцы. Бакугоу разъярен, как бык перед корридой, но жест этот, нагловатый и отчаянный, полон еще чего-то интимного, чего-то интересного, до чего Бакугоу сам в жизни бы не додумался, чего бы никогда не предположил. — Да брось, Кач-чан, — шепчет Мина ему в ухо, и обе руки ее по-прежнему целы. — Ты мне интересен, — говорит она вдруг, поясняя свою позицию. — Я бы даже сказала, что ты мне нравишься. И я знаю, что тебе тоже понравится, — не то чтобы честность для нее — небывалая щедрость, но от осознания этого дышать Катсуки легче не становится. Ашидо бестактна, сколько он ее знает, и ей ничего не стоит сказать что-то такое, что любого выбьет из колеи; Бакугоу умеет бороться со всем на свете — кроме чужой симпатии и восхищения. Он в этом плане самый стандартный и заурядный экземпляр, пусть даже не подозревает об этом и сталкивается с этой частью своей личности впервые. Бакугоу крепко сжимает руку Ашидо, мешая ей беспрепятственно исполнить задуманное; интуитивно он хорошо понимает, что придумала девушка, краснеет, от смущения и бессильной злости (скорее, на себя, ведь он тянет с грубым отказом — совершенно неоправданно и излишне) и упирается лбом в стекло, пытаясь охладить голову — решение от него ускользает. «Поддаться на провокацию — слабость, Катсуки», — говорит здравый смысл голосом учителя Аизавы. «Уходить в отрицание — слабость, Кастуки», — тут же противоречит ему справедливость интонациями матери. Бакугоу в равной степени ненавидит обоих, а Ашидо, загнавшую его в тупик, — еще больше. Он решается моментально, словно с вышки прыгает: открывает рот, чтобы послать ее к чертям и подальше, но беда в том, что Мина не ждет чьих-нибудь решений. Она приподнимается на мысках и сперва дотягивается губами до его шеи, затем в наглую проходится языком по кромке волос на затылке и добирается до мочки уха. Бакугоу выдыхает и разжимает хватку — горячие, ловкие руки Ашидо, словно по команде старта, моментально перемещаются под незаправленную рубашку, пальцы оглаживают мышцы, и Катсуки готов поклясться, что чувствует, как пустеет голова. Мысли, должно быть, через ухо выскакивают — противоположное от сладкого шепота Ашидо, который в грохочущей подземке разобрать получается не всегда. Ее слова как-то меркнут на фоне ее же магических манипуляций. Встаёт у него так же неизбежно, как и мигает на табло далекий зелёный огонёк, оповещающий, что нужная им станция в самом конце линии — даже внешние факторы и сама судьба однозначно против Катсуки. В других ситуациях, в каком-нибудь смертельном бою, например, на судьбу и шансы ему плевать хотелось, но здесь он вдруг согласен на чью угодно помощь: Санта-Клауса, Зубной феи, даже чертового Деку, — сам точно не справится. Ашидо не медлит, не тянет время — беспощадно не дает ему прийти в себя, собраться с мыслями. Катсуки забывает думать, слышать и видеть, когда с крепкого живота руки ее перемещаются все ниже, а прикосновения делаются размашистее и настойчивее. К тому моменту, когда щелкает молния брюк, Бакугоу совсем отрешается от мира, обращаясь в ощущение. Он вовсе не спец в тактильности, точно не профи в удовольствиях, и счастье для него — хороший мордобой и достигнутая цель. Куда ему до ощущений? Утренняя эрекция — всего лишь повод сбросить напряжение, не взрывая людей и постройки. Есть в этом доля рационального: нежелание тратить время, отвлекаться, поощрять слабости человеческого тела. Бакугоу не делает скидок и исключений, просто избавляется от препятствий, от всего, что мешает, и с собой обходится точно так же, по-спартански, не позволяя лишнего. Он твердо уверен: удовлетворение и счастье — ощущения проходящие, их всегда мало, и если хоть на миг в них задержишься, постараешься продлить — считай, проиграл. И все же в утреннюю трехминутку Бакугоу иногда позволяет себе расслабиться: где-то на задворках сознания витает мысль, что эти короткие мгновения удовольствия ощущаются лучше, чем победа над злом, чем вечное соревнование с сильными, чем звание следующего Символа Мира. Катсуки уверен, впрочем, что последнее он ни на какие удовольствия мира не променяет — все его нахлынувшие с выходкой Ашидо сомнения берутся из незнания. Бакугоу злится, что не проверил раньше, что не уверился в собственной правоте, и от этого только сложнее. Мина отнимает руку, и на секунду он выныривает из ощущений, приходит в себя, но через скоротечное мгновение ладонь ее возвращается, по-прежнему горячая и нежная, и вдруг влажная; Бакугоу представляет, что она сделала, и от этой фантазии узел в животе становится только плотнее, беспощаднее. Пока рука ее скользит и пальцы сжимаются в плотное, тугое кольцо, Бакугоу не может не думать, что, должно быть, рот Ашидо, грудь Ашидо и сама Ашидо — ощущение еще более яркое, более насыщенное, хотя сейчас представить что-то подобное он не способен, фантазия его подводит; грани его мира уже заострены настолько, что о каждую можно порезаться — большему как будто просто не бывать. От частого горячего дыхания дверное стекло запотевает. Мина что-то шепчет ему в ухо — Бакугоу не может разобрать из-за набитой в голову ваты — двигает ладонью еще раз и замирает, как бы проверяя, есть ли у него ещё силы на противостояние. У Бакугоу нет: вся воля, все жажда сопротивления испарились из него вместе с концентрированной ненавистью и незнанием, и теперь ничего не осталось. Ни воли к сражению, ни сил на отрицание. Принципов, кажется, тоже, поэтому Катсуки, когда пауза делается невыносимой, перехватывает соединенные пальцы Мины в свою руку, сжимает ее ладонь до предела и больше не задается вопросом, как лучше убить нахальную девчонку — он двигается сам, сталкиваясь с бедрами Мины, и за пару натянутых, тугих движений доводит себя до совершенно сверхъестественного, по его меркам, оргазма. Собственную руку Бакугоу в последний момент отдергивает, надежно упираясь в дверь, чтобы не рухнуть, и разряжается в ладонь Ашидо, которую вообще ничего не шокирует, даже его неожиданное содействие. Наверняка, она предвидела и это, наверняка, поняла все гораздо раньше. Она лениво и как-то по-победному вытирает пальцы о край его рубашки, перехватывает его свободной рукой поперек торса и успокаивающе поглаживает, пока Бакугоу корчится в судорогах наконец-то не ненависти к миру. Он вскидывает голову, чтобы поймать в дверном стекле ее отражение, и видит ответ на вопрос, который забыл задать. Бакугоу ведь знает, что Ашидо не похожа на него, что она выигрывает по-своему, что с ее методами тягаться — самоубийство, и все же попадается. Она решает их неозвученный спор быстро и безапелляционно, Бакугоу остается только проводить работу над ошибками. Мина легко и наглядно демонстрирует ему его слабости, подтверждая свою точку зрения, доказывая, что она права: он просто человек все с теми же слабостями, он не лучше и не хуже, совершенно среднестатистический, такой же, обычный. Ей не стоит усилий его понять точно так же, как и любого другого, и верх над ним Мина одерживает теми же методами, что и с остальными. Назидание дается ей легко, и с вершин эйфории Катсуки швыряет в глубокую бездну осознания. — Ну что, Бакугоу, все еще не хочется кому-нибудь принадлежать? — Ашидо слегка перебарщивает с торжеством и упускает одну важную деталь: на своих ошибках Бакугоу учится моментально. А опытный, вооруженный знанием Катсуки опасен, подобен огнедышащему дракону. Поезд тормозит на станции, люди выходят из вагона и Бакугоу оборачивается, потеснив Мину спиной в освободившемся пространстве. Он смотрит на нее почти с прежней злобой, но более деланно, без основы из жгучего гнева — этим взглядом он пепелит Аизаву, когда думает, что тот не видит, этим взглядом он смотрит на предлагающую что-нибудь Урараку; когда полыхает — выглядит совсем по-другому. Бакуго предполагает, что это наблюдательная Мина тоже знает. — Кому-нибудь — не хочется, — выплевывает он, и, покачнувшись, во второй раз в жизни целует девчонку в засос. Так, как умеет — точно не чета ей. А затем ловит от противоположной двери шокированный взгляд Каминари, который в эту секунду без всякой причуды выглядит так, как будто его током шарахнуло: стоит столбом и строит из себя рыбу, рот его беззвучно открывается и закрывается. А затем Бакугоу цыкает, и каким-то образом Денки слышит это даже в набитом людьми поезде. Подпрыгивает на месте и изо всех сил пытается отвернуться — плотно утрамбованные люди не дают. — Поезд качнуло, — совершенно не оправдательным тоном произносит Бакугоу, и это больше похоже на угрозу. Реплику одноклассника Каминари тоже слышит хорошо, зажмуривается, демонстрируя, что ничего не видел, нервно кивает, и, наверняка, молится про себя, чтобы все это ему приснилось, иначе Катсуки точно житья ему не даст. Результат только что потерпевшего неудачу Бакугоу радует: он вдруг вспоминает, насколько силен, он вдруг понимает, что все шансы вывести эту партию в ничью у него имеются. Пусть на ее же поле Ашидо ему не побить, пусть он ничего не соображает в хитрой тактильности, пусть она вроде бы победила, его главное оружие, страстная непреклонность и безумная гордыня, все еще при нем. Бакугоу ведь не сдается, не пугается мнимого проигрыша, он делает то же, что и всегда — добавляет эмоциональный контекст. За счет эмоций и собственной пылкости всегда и выезжает. Он даже не преследует цель удивить Ашидо, застать ее врасплох, но после своего ответа вдруг обнаруживает перед собой вместо знакомой ухмылки совершенно растерянное выражение, два огромных зрачка и поплывший взгляд. И с удивлением осознает, что хотя бы половину раунда он у Мины выиграл там, где и сам не предполагал. Оказывается вдруг, что победить ее не так уж сложно — достаточно увериться в собственном превосходстве, достаточно бесстрашной честности. Этого у Катсуки хоть отбавляй, и блеск в его глазах сообщает, что это черёд Мины бежать и прятаться. Сумасшедшая интуиция не подводит ее и на этот раз: Ашидо прижимает подрагивающие ладони к груди и пытается преодолеть давление толпы, отстраниться от Катсуки. Но куда там: в вагоне так тесно, что на станциях воздух из заталкивающихся в поезд людей выходит с треском. Бакугоу ничего не стоит устроить ей ещё большую давку со своей зверски крепкой хваткой. И Бакугоу устраивает; видит, как Мина сглатывает в отчетливой панике, теперь совершенно не понимая, чего от него ожидать — сбить ее с толку ее же оружием несложно, и Катсуки в восторге, что додумался. Он вдруг обнаруживает, что скрывается в подсознании этой девчонки, чья вселенная с его никогда не пересекается, он вдруг видит отчетливо ее слабости и ее страхи; он знает, какой вопрос нужно задать ей, чтобы продемонстрировать: она тоже совершенно обычная, среднестатистическая, земная. Ему кажется, что именно эта обыкновенность пугает Ашидо до усрачки. — А ты, значит, принадлежности боишься? — Бакугоу усмехается. От ненужного он просто отстраняется до той поры, пока не придется восполнить пробел опытом; а Ашидо вдруг оказывается девочкой, прячущейся от чувств за ощущениями и спасающейся бегством от своих страхов. — Какой же ты герой? — припоминает Катсуки, и улыбка его становится невыносимой. А затем вагон действительно качает, и Бакугоу, повинуясь старому как мир инстинкту, подставляет руку в предположительное место столкновения головы Ашидо с поручнем. Ему чудится на секунду, что собеседница его отключится от страха — его неожиданная галантность пугает Мину сильнее любой угрозы, сильнее физического насилия. Чтобы описать степень его удовлетворения не подберется слова. Бакугоу доволен.***
Четыре года спустя
Решетка противно лязгает, Бакугоу лениво поднимается со скамейки, и полицейский с некоторой долей опасения снимает с него наручники. Как будто эти хлипкие оковы придают стражу порядка спокойствия и действительно могут сдержать Катсуки в случае чего. Если вдруг он решит оказать сопротивление или разнести участок на клочки, наручники ему вряд ли помешают. Охрана — тоже. — Этот ваш? — на всякий случай уточняет полицейский, протягивая Ашидо планшет с бумагами для подписи. Мина с беззаботной улыбкой осматривает троих заключенных и со своей обычной жизнерадостностью машет Катсуки рукой, приветствуя. Ничего позитивного он в этой ситуации не видит. — Мой, — кивает Ашидо, улыбаясь во все тридцать два. Бакугоу цокает: Мину, конечно же, прислало агентство вместе с залогом, и его ждёт серьёзная головомойка от начальства. Потому что Бакугоу вечно на испытательном сроке: как только он зарабатывает хоть грамм доверия, следующая операция проходит с максимальными осложнениями, и агентству снова приходится возмещать убытки городу или вызволять подопечного из-под стражи. И всем как будто невдомек, что это, по сути, вовсе не вина Катсуки — только его напарников-идиотов, которых страховать надо, максимально задействовав имеющиеся ресурсы, иначе сгинут. Почему-то понимает это только Бакугоу — Бакугоу и расплачивается. Коллегам приходится вытаскивать его из каталажки, а компании и спонсорам — платить деньги. Но этим не впервой, они даже знают, как отыграться: посылают не кого-нибудь, а Ашидо. — Это что за ответ такой? — рычит Катсуки уже на улице, разминая шею и втягивая в лёгкие утренний воздух. Только-только светает, в городе тихо и даже немного мрачно. В светлеющем небе носится предчувствие оживленности и тускло светит парочка звезд, свет пробивается даже через дымку над Токио. Бакугоу считает, что это красиво. Мина зевает, широко, с наслаждением, демонстрируя, что она бы лучше осталась в теплой постели, а не тащилась не пойми куда вызволять его из самодельной беды. А потом долго-долго смотрит на Катсуки, постигая смысл вопроса — с утра она всегда очень долгая, даже сильнее, чем обычно. Мина, конечно же, совершенно не имеет в виду того, что находит в ее словах Бакугоу — он уверен, она просто отвечает на вопрос полицейского. Его даже бесит, с какой легкостью ей даётся эта простая фраза. Потому что Ашидо, как и обычно, в своих космических далях, ей чужды его земные проблемы, ей нет дела до того, что он там себе придумал — как и всегда, никакого эмоционального контекста, просто констатация. Она всего лишь получила то, за чем пришла, ответила, когда спрашивали. У Мины талант к легкости. Бакугоу не знает, впрочем, что у Мины их много: ещё один в том, чтобы учиться на чужих ошибках; следующий — перерастать собственные страхи со скоростью кометы. В конце концов до нее доходит и контекст и подтекст. Она коротко прыскает в кулак, ровняется с Катсуки и фамильярно хватает его под руку — выглядит сущей школьницей, не взрослым профессиональным героем. — Но ты ведь и правда мой, — выводит Мина, даже не сподобившись сообщить заранее. Математиком ей не быть: выводы берутся из неоткуда, решения приходят, видимо, из космоса. — Хоть и до ужаса скучный землянин. «Когда ж ты научишься вовремя заткнуться?» — думает Бакугоу, немного сбитый с толку этой информацией. Как-нибудь попозже он ее, возможно, обдумает. То, как спонтанно Мина пришла к этому выводу — тоже. А пока что Бакугоу вроде бы даже доволен.