Молчание о любви

Обессиленный Боб Парр, Мистер Исключительный, вошел в пустую спальню, тяжело волоча ноги, и рухнул на кровать так, что она едва ли не подпрыгнула от возмущения под весом его громадного тела. В висках у него гудело. Оказывается, справиться с парочкой суперзлодеев вместе с сотней их приспешников намного проще, чем с девочкой-подростком в разгар переходного возраста (боже, неужели и его чудо-жена когда-то так же ненавидела весь мир?), гиперактивным пацаном и не менее гиперактивным младенцем, у которого проснулись все супер-способности мира одновременно. И как только Хелен справлялась со всем этим в одиночку? И ведь не один день, не неделю, и даже не две, а всю их совместную жизнь… Перевернувшись на спину, Боб прикрыл измученные глаза. Под веками запрыгали мальчишки-итальянцы, смеющие обижать его дочь, дроби и чертовы еноты. А еще под веками вспыхнула картинка больше, чем десятилетней давности: Хелен, его драгоценная Хелен, с испуганным взглядом, но решительно вздернутым подбородком, с новорожденной Виолеттой на руках. Начало их совместной жизни было тяжелым: начался процесс по запрету суперов, и Хелен, и Боб, и все их супер-знакомые были как на иголках двадцать четыре часа в сутки, их впервые вышвырнули из родной квартиры, уютного маленького гнездышка для молодоженов (Боб едва не разнес все вокруг в приступе возмущения: чертовы законники рушили его семейное счастье!), и они ютились в какой-то крошечной съемной квартирке на окраине города со строгим наказом не привлекать к себе внимания («Повторяю специально для тебя, Боб: не привлекать внимания!») и новорожденной Виолеттой, которая только и делала, что вопила, болела и доводила своих родителей до мыслей о самоубийстве. Не то чтобы сейчас ее поведение сильно отличалось… Боб тихонько хмыкнул в пробивающуюся щетину (он прямо-таки мог услышать «Бог мой, дорогуша, что ты сделал со своим и без того не особенно симпатичным лицом?!» от едва ли не подпрыгивающей от искреннего возмущения Эдны Мод). Да, тяжелое было время… Хелен с трудом привыкала к роли матери. Она пугалась и устраивала панику, стоило Виолетте сделать хоть что-нибудь не так, как написано в книжках про детей, не спала сутками, забывала поесть и засыпала под горячим душем, когда Боб сидел с дочерью по вечерам, вернувшись с работы, чтобы дать Хелен хоть немного передохнуть. Но… Со временем она приноровилась. (Боб тепло улыбнулся, думая об этом.) Это же Хелен Парр. Это же Эластика. Это же его великолепная жена, разве она может делать хоть что-нибудь не восхитительно? Постепенно в ее движениях появилась уверенная, мягкая, по-матерински бережная плавность, она приучилась по громкости и интонациям плача определять, из-за чего Виолетта рыдает на этот раз (Боб этому так и не научился) и делать сотню дел одновременно. И Боб был счастлив. В мире творилось черт пойми что, адвокаты, выступающие на стороне суперов, проигрывали слушанье за слушаньем, Боб пробивал стены насквозь кулаком в припадках бессильной ярости (какая разница? страховка покроет), но, возвращаясь домой и видя свою жену, мягко покачивающей люльку с Виолеттой или нежным полушепотом рассказывающей ей сказки — он был счастлив. В первые месяцы жизни Виолетты измученная Хелен решительно заявила ему, что никогда, никогда, никогда в жизни не согласится на второго ребенка, пусть даже не пытается ее уговорить, и Боб покорно кивнул: он сам видел, как мучается Хелен, и не хотел заставлять ее проходить через то же самое снова. Однако спустя несколько лет Хелен сама завела речь об этом. Их жизнь к тому времени уже устаканилась, Боб как раз начал работать в той страховой компании, будь она неладна, Виолетта подросла, ужасы ее младенчества постепенно забылись… И с полки за зеркалом в ванной исчезли противозачаточные таблетки. И вскоре родился Дэш. Боб тихо засмеялся, вспоминая. Демон, а не ребенок, особенно когда у него появились суперспособности. Делающуюся невидимой Виолетту еще хотя бы можно было найти по пустому детскому комбинезончику, а вот Дэш… Сколько раз бедолаге Рику пришлось стирать память их соседям! Нет, вашу стену вовсе не пробивала насквозь крошечная белобрысая молния. Нет, он не бегал по комнате, сшибая все на своем пути, со скоростью, близкой к скорости света. Нет, вы не видели его мать с вытягивающимися на несколько метров руками, пытающимися поймать этого маленького прохвоста… Боб снова рассмеялся. Сейчас все это, конечно, вспоминалось как веселый анекдот, но тогда приходилось нелегко. Но Хелен справлялась. Как ни странно, с Дэшем Хелен справлялась даже лучше, чем с Виолеттой, хотя Дэш был намного более сложным ребенком. «Все дело в опыте, — говорила она, ласково укачивая на руках, наконец, затихшего мальчонку, — и к тому же — я уже усмирила одного великолепного блондина, — она поглаживала его по щеке с другого конца комнаты, не вставая с кресла-качалки, — справиться с другим, поменьше, совсем не трудно». Казалось, для Хелен вообще не было ничего, что давалось бы ей с трудом. Она со всем справлялась безукоризненно: все успевала по дому, делала домашние задания с их детьми, ходила на родительские собрания, устраивала барбекю с родителями их одноклассников, учила Виолетту укладывать волосы (зря: с двенадцати лет девочка начала прятать свое чудесное личико за длинными угольно-черными прядями, чем немало огорчала обоих родителей, но они не возражали, позволяя дочери самой распоряжаться своей прической), отчитывала Дэша за шалости, боже мой, она даже готовила яблочный пирог для него, Боба, по выходным и приглашала в гости Люца с женой! И при этом всегда безукоризненно выглядела. Сейчас, пережив целую невероятно длинную неделю наедине с тремя маленькими демонами, математикой и енотом, Боб отчетливо понимал: звания супергероини заслуживает не только Эластика, но и Хелен Парр. Боже, как же ему ее не хватало. Боб измученно прикрыл глаза. Сколько он уже не спал? Стоило ему оказаться в горизонтальном положении и опустить веки, как дремота тут же начала окутывать его со всех сторон, будто какие-то чары, в воздухе мерещился аромат ягодных духов Хелен… Так, стоп, стоп-стоп-стоп, нельзя спать! Нужно еще разобраться с математикой для Дэша. Боб неуклюже, как сонная панда («Бог мой, и это — Мистер Исключительный, гроза всех супер-злодеев Америки и спаситель котят!» — прокомментировал голос Эдны), поднялся с постели и поплелся на кухню, машинально стараясь ступать потише, чтобы не разбудить уснувших детей. Кофе. Ему срочно нужен, как минимум, литр кофе. Лучше два. Лучше сразу в вену. Боб медленно заваривал кофе (наконец-то хороший, явно настоящий бразильский, а не растворимую дрянь, которую они с Хелен вынуждены были пить, едва началась эта канитель с запретами), но мысли его были далеко. Где-то в Нью-Йорке, на блестящих от дождя ночных улицах, рядом с ослепительной рыжеволосой красоткой на моноцикле с самой, черт побери, потрясающей задницей в мире. То есть, вообще-то сначала Боб заметил ее невероятную гибкость, потом ослеп от медных бликов в ее волосах, затем утонул в теплом терракотовом море ее глаз, порезался о четко очерченный изгиб ярких, тонких губ, успел немного с ней пофлиртовать, оценив острый язычок и всегда нравящуюся ему в женщинах самоуверенность… А потом еще и заценил ее задницу — и это был конец, в совокупность всех этих факторов он влюбился окончательно и бесповоротно. И, несмотря на троих детей, ее задница все еще была великолепна! Бобу не хватало Хелен. Не хватало даже не потому, что она с такой легкостью, что даже не верилось, справлялась со всем тем, с чем он сейчас справиться не мог, не потому, что она в два счета нашла бы подход к наверняка рыдающей сейчас у себя в комнате Виолетте, разобралась с математикой и выгнала с их участка треклятого енота, просто… Ему не хватало Хелен. Ему не хватало ее теплых рук. Запаха яблок и ягод, который всегда от нее исходил. Отпечатка ее помады на своей щеке. Прядей ее медных волос на своем плече, когда она спала рядом, самого ощущения, что она — рядом, теплая и живая, что он в любой момент может ее обнять. Боб помнил волну ледяного бессилия и концентрированного ужаса, которая поглотила его совсем недавно, несколько месяцев назад, когда он подумал, что самолет с Хелен и детьми взорвался, и… Закончив готовить кофе (вообще-то в ультра-технологичном доме Уинстона его приготовление можно было бы поручить какой-нибудь механике, но Бобу привычнее было так), мужчина торопливо сделал большой глоток — чтобы прогнать сонливость… и мертвенный холод, закрадывающийся ему под кожу. Он не вынес бы, если бы Хелен и дети… Он даже договорить этого до конца не мог. Он бы просто этого не выдержал. Хелен и раньше подвергала свою жизнь опасности, но с того момента, когда она приняла ухаживания Боба, он никогда не позволял ей рисковать в одиночку, а после того злосчастного случая и вовсе немного помешался. Ему даже кошмары снились. Боб не знал, какая сила заставила его не только согласиться на авантюру Уинстона, но даже и уговорить Хелен на это. Конечно, ее страхуют Уинстон и его сестра, конечно, Хелен сильная, отважная и невероятная, конечно, конечно, но Бобу все равно жутко было думать, что она где-то там, одна, без него. Такая маленькая и беззащитная. Боб уже поплелся было в сторону стола, где зловеще шелестели страницами под легкими дуновениями вентилятора учебники по чертовой математике, но тут у него в кармане завибрировал телефон (наученный горьким опытом, мужчина отключил в доме все, что могло звенеть, трезвонить, пищать и будить Джек-Джека). Вздрогнув, Боб едва не выронил громадный, на два литра, термос с ядреным кофе, выхватил телефон, неуклюже (он, старомодная развалина, наверное, никогда не привыкнет к этим сенсорным штуковинам) мазнул по экрану пальцами, прижал его к уху… — Привет, Боб. …и сполз по стене, чувствуя, как его накрывает волна невыразимого никакими словами спокойствия. Хелен. Это был мягкий, нежный, ласковый голос Хелен. — Привет, Хелен, — немного хрипло отозвался Боб, ловя себя на том, что улыбается, как кретин. Помнится, когда-то именно эта улыбка и убедила Хелен в том, что красавчик-Исключительный действительно ее любит, а не просто ухлестывает за хорошенькой мордашкой с потрясной задницей: «Похоже, ты и правда в меня влюблен, милый, — проговорила она мягко, касаясь его щеки теплыми пальцами. — Только влюбленный может так по-идиотски улыбаться». — Как ты? — Как ты? Они оба вполголоса рассмеялись, сказав эти слова одновременно. Головная боль, сонливость, дурные мысли, ощущение собственной никчемности — все куда-то отступало, растворялось в ее голосе, и Бобу хотелось по-идиотски улыбаться, говорить глупости и верить, что он перевернет весь мир. — Расскажи ты первый, — Боб чувствовал, что она тоже улыбается. — Как ты? Как дети? Вы там справляетесь? «Нет, не справляемся. Дэш вот-вот завалит контрольную по математике, а я, видимо, настолько никчемный отец, что не могу объяснить ему хреновы дроби. Виолетта переживает из-за какого-то мальчонки, а я настолько никчемный отец, что не могу ее успокоить. Мне хочется просто взять этого сопляка за шкирку, притащить к ней и заставить извиниться, признаться в любви и отдать ей свое сердце на золотом блюдечке, если она пожелает, но я уже слышу, что сказал бы об этом старина Рик, так что... А еще Джек-Джек сводит меня с ума, господи Иисусе, он хуже Виолетты и Дэша одновременно. Я не справляюсь, Хелен, и ты безумно мне нужна». Бобу очень хотелось сказать все это, но... Но Хелен и так тяжело. Она с таким трудом решилась на эту авантюру, наверняка очень волнуется за детей («О, да, дорогуша, — прокомментировала никогда не затыкающаяся Эдна, — прямо едет на мотоцикле, останавливает поезд, сражается с каким-нибудь суперзлодеем на натянутом на высоте сотен метров канате и думает: как же там бедняжка Джек-Джек и его пеленки?»), и, к тому же… Боб ведь должен показать, что он может справиться с детьми так же хорошо, как она. Что он — не какой-нибудь неуклюжий никчемный папаша, который только и может, что хлестать пиво, почесывая пузо на диване. Что она может на него положиться. Поэтому… — Все хорошо, Хелен! — с несколько преувеличенным энтузиазмом провозгласил Боб (перед этим предусмотрительно вылетев на террасу, чтобы не разбудить детей своими воплями, и бухнувшись на прохладный пол возле стены: для того, чтобы стоять и не шататься он определенно выпил недостаточно кофе). — Дэш вот-вот напишет контрольную на отлично, я уже объяснил ему дроби… — Да ты что? Правда? — изумилась Хелен. — Ты же… Не обижайся, Боб, но я что-то не припомню у тебя тяги к математике. — Ты меня плохо знаешь, детка, я же Мистер Исключительный! Какие-то дроби, тьфу, ерунда, я ему и интегралы объясню, если потребуется! — «Да не дай бог!» — Виолетта в полном порядке, я думаю, ей нравится здесь, и Дэшу тоже. — А Джек-Джек? — Джек-Джек… «Джек-Джек проходит сквозь стены, телепортируется, превращается в маленькое, но чертовски разрушительное чудовище, стреляет лазером из глаз, превращается в огненного монстра и, кажется, я еще что-то забыл. Но если ты об этом узнаешь, то примчишься сюда, сломя голову, так что…» — В полном порядке. Кушает, пачкает пеленки, агукает — типичный счастливый младенец. Чудесный малыш. Боб сдержал нервную икоту. Он бы не удивился, если бы где-нибудь в государстве енотов уже собирали петицию «За казнь маленького чудовища Джек-Джека». — Да… — Боб почувствовал, что его жена мягко улыбается. — Чудесный. Самый «легкий» ребенок из них всех, правда, Боб? — Да… Да… — тут ему пришлось зайтись судорожным кашлем, чтобы не выдать себя нервным смехом на грани истерики. — А ты сам, милый? Ты в порядке? Я волнуюсь. В ее мягком голосе зазвучала обеспокоенная нежность… И Боб поплыл. Он чувствовал себя совершенно беспомощным в двух случаях: когда Хелен, всегда реагирующая на что-то плохое гневом и решительными действиями, начинала плакать (за все их знакомство он видел ее плачущей дважды: когда умер ее отец, а ее не отпустили на похороны из-за чертового процесса по запрету суперов и связанной с ним подписки о невыезде, и еще раз — когда Виолетта однажды ляпнула, что ненавидит ее), и когда вместо недовольства и криков об его неосторожности в ее голосе начинала звучать вот эта обеспокоенная нежность. Боб тут же ощущал себя худшим мужем на свете и мысленно клялся, что больше никогда, никаких вылазок, никаких «тряхнуть стариной» и «вспомнить молодость». Сейчас ему не за что было чувствовать себя виноватым, и потому мужчина просто растаял. Услышать ее голос таким — это было все равно, что ощутить касание ее теплой ладони к щеке, а этого ему сейчас так не хватало. — Я… — Исключительный выпрямился и развернул плечи, как для фотографии. — Я в порядке! В полном. Правда. Тут шикарный дом, намного лучше этих наших съемных квартирок, и я рад провести побольше времени с детьми. — Тут он даже не врал: проводить время с Дэшем и Джек-Джеком ему вправду нравилось, а вот Виолетта и ее подростковая ненависть ко всему живому… Чертовы макаронники. — А ты, Хелен? Он думал, что сейчас она начнет, как в прошлый раз, радостно верещать и тараторить, рассказывая, как же круто быть супергероиней… Но вдруг услышал тихий, немного печальный вздох. — Если честно… Я звоню сказать, что очень соскучилась. У Боба ёкнуло сердце. — А как же… приключения, опасности, телевизионные эфиры? Ты говорила, что тебе нравится все это? — Это правда, — Хелен улыбнулась, он знал, что улыбнулась. — И отдохнуть от детей — это тоже здорово, спасибо, милый, что заботишься о них вместо меня. Ты же знаешь, как можно устать от… Всего этого. Да уж, теперь Боб и вправду знал. И теперь, услышав ее благодарность, он тут же решил, что не расскажет ей, как действительно обстоят дела, даже если Джек-Джек подожжет дом, Дэш вылетит из школы, а Виолетта решит броситься с моста. Разберется как-нибудь сам… В конце концов, он же Мистер Исключительный! — Но… — осторожно начала Хелен и вдруг замолчала. Боб настороженно повернул голову, будто мог ее увидеть, его мускулы непроизвольно напряглись. Вдруг прямо сейчас что-то случилось?! И его жену берут в заложники, ранят, убивают?! — Хелен? — настороженно позвал он. — Я здесь, — мгновенно послышался ее успокаивающий голос: она почувствовала тревогу в его оклике. — Я хотела сказать, что все это замечательно, но я очень скучаю по вам всем. По детям… И по тебе. Боб снова поймал себя на совершенно кретинской улыбке. Почему рядом с этой женщиной он все время ощущает себя влюбленным подростком? — Знаешь, когда я останавливала поезд… — продолжала Хелен медленно, осторожно, будто подбирая слова. — Я поняла, что мне очень не хватает тебя. Я так привыкла работать с тобой в паре, что иногда машинально действовала так, будто ты меня страхуешь. И там мне бы очень пригодилась твоя сила, — послышался негромкий, мягкий смех. — Знаешь, останавливать поезд намного легче силой, чем гибкостью. Боб рассмеялся, запрокидывая голову и упираясь затылком в стену. — А как же «ломай все, страховка все покроет»? — Это не я сказала! — рассмеялась Хелен. — Но ты согласилась! — Вовсе нет, я молчала! — Согласилась-согласилась, я видел! Еще и посмеялась надо мной! — Ну-у, не обижайся, Боб, но ты и правда... Ммм, не слишком деликатен. По-моему, Дэш любит фильмы про Годзиллу, потому что Годзилла напоминает ему папочку. Ах ты маленькая… Лисичка! Черт, если бы Эластика была не супергероиней, а суперзлодейкой, то носила бы маску лисы, пушистый хвост, ушки и глубокое декольте, а еще у их пары был бы огромный фан-клуб, куда там Бэтмену и Женщине-Кошке. Боба всегда бесило, когда она начинала его дразнить, но если любого другого на ее месте он захотел бы ударить — то ее почему-то хотелось крепко поцеловать. Боб, как всегда, не нашелся с таким же ехидно-флиртующим ответом, и, как всегда, ответил серьезно: — Я тоже очень скучаю, Хелен. Мне… мне тебя не хватает. Очень. Правда. И детям тоже. Некоторое время они молчали в трубку. Когда они только начинали встречаться, то постоянно флиртовали, шутливо препирались, спорили и бурно мирились, но потом, спустя годы брака, в их жизнь пришло умиротворенное, связывающее их вместе еще прочнее, чем разговоры, мягкое молчание и понимание друг друга без слов. Они могли сидеть рядом и молчать о проблемах, и это было молчание «да, нам сейчас приходится нелегко, но мы вместе, и мы справимся». Они могли молчать о счастье, и это было молчание «я так рад, что связал свою жизнь именно с тобой, у нас трое чудесных детей, и ты самая лучшая жена в мире». Сейчас они молчали о любви. — Боб… — Хелен… Они снова тихо-тихо засмеялись, опять поймав себя на том, что говорят одновременно. — Уже поздно, Хелен, — мягко проговорил Боб. — Я очень хотел бы поговорить с тобой еще, но уже правда поздно, а у тебя завтра целый день супергеройств, так что… Он услышал, как она зевнула и потянулась в трубке, и голос ее сделался сонным. Похоже, она опять скрывала от него свое истинное состояние. Наверняка едва ли не валится с ног, но нашла в себе силы позвонить ему… У кого-то еще есть вопросы, почему Боб без ума от этой женщины? — Ты прав, мне пора, — вздохнула его жена. — Пожелай мне спокойной ночи? Боб невольно улыбнулся, чувствуя, каким теплом отдались в груди ее простые слова. Она тоже скучает по нему. Ей тоже не хватает его тепла в постели по вечерам, его руки на своей талии, когда она засыпает. — Спокойной ночи, Хелен, — мягко проговорил мужчина. — Я люблю тебя. — И я люблю тебя. В трубке зазвучали короткие гудки. Боб еще несколько секунд сидел неподвижно, сжимая нагревшийся от его ладони телефон и задумчиво смотрел в пустоту с совершенно идиотской улыбкой на губах, а где-то далеко, в центре Нью-Йорка, в шикарном отеле, в точно такой же позе, с точно такой же улыбкой, точно так же прижимая к уху теплый телефон, сидела его жена… И в голове у нее неотступно крутилась одна мысль. «Ломай все, страховка все покроет». Откуда все-таки Уинстон и Эвелин так много знают об их с Бобом деятельности? Да не в годы супергеройского прошлого — это было бы неудивительно: невзирая на запрет, у суперов осталось много фанатов — а о совсем недавней? Выходит, они следили за ними. Следили долго… Хелен вспомнила обмолвку Уинстона: пять лет. Продолжительный срок. А они с Бобом даже не заметили. Чего там, даже не заподозрили, мысли такой не было — что кто-то следит за ними… Кто-то собирает информацию… Задумчиво кусая губы, Хелен медленно сползла вниз по слишком широкой постели, которую никто не согревал теплом большого и сильного тела, никто не ждал ее, чтобы обнять и прижать к себе, никто не сопел уютно в затылок и не пах дорогим одеколоном (Мистер Исключительный даже спустя годы и двадцать фунтов лишнего веса остался тем еще пижоном), и медленно закрыла глаза, остро ощущая собственное одиночество в слишком безликом и холодном номере дорогого отеля. Слова мужа продолжали крутиться у нее в голове — будто засевшая в мозгу маленькая заноза. Будто крошечная, неприметная зацепочка. Мать троих детей и жена чертовски шумного мужа, Хелен не привыкла спать в полной тишине. Чтобы развеять ощущение одиночества, она всегда оставляла работающим телевизор, но сейчас словно какое-то чутье заставило женщину резко сесть в постели, стремительным движением схватить пульт — и выключить мерцающим холодным голубым светом экран. Почему-то ей казалось, что так безопасней.