Не он

Забыть, кто ты есть, стать кем-то очень нужным для другого. Может, вот что значит — быть живым? ©

25 августа 2038 года «Это не он», — говорит себе Ганнибал и вглядывается в синеву глаз, расцвеченную яркими медными всполохами на радужке, в знакомую синеву знакомых глаз, которые видел так часто и помнит так хорошо. «Это не он», — напоминает себе Ганнибал и рассматривает темные завитки кудрей, небрежно спадающие на лоб, шелковистые, мягкие, пахнующие привычным дешёвым шампунем. «Это не он», — шепчет Ганнибал на грани слышимости, шепчет, чуть шевельнув губами, и изучает лицо, исследует каждую морщинку, каждую складочку, взглядом ощупывает контуры скул, бровей, подбородка, линию роста щетины, форму губ и носа — придирчиво до тошноты. «Это не он», — наконец произносит вслух — хрипло, зло выплюнув слова в воздух, не сталкиваясь больше взглядом с синей бездной знакомых глаз. Напротив него сидит идеальная копия Уилла Грэма — сидит и смотрит ему в лицо. — Доктор Лектер? — произносит Уилл, и Ганнибал вздрагивает, услышав голос. Голос, копирующий и тон, и тембр, и интонацию настолько точно, что в дрожь бросает. — Что-то случилось? Ганнибал наконец поднимает взгляд и снова всматривается в лицо напротив. И ему становится страшно оттого, что он и видит, и не видит различия — одновременно. — Все в порядке, У… — имя едва не слетает с губ, но Ганнибал останавливает себя вовремя. — Все замечательно. А как может быть ещё? Как может быть ещё, если модель андроида, сидящая сейчас перед ним, создана по индивидуальному заказу, если делал её сам Элайджа Камски, если Ганнибал принимал в этом непосредственное участие, контролировал весь процесс, от чертежей, иллюстрирующих строение тела, до разработки вычислительной системы, уникальной, единственной в своем роде, призванной имитировать настоящую человеческую эмпатию. Призванной имитировать эмпатию настоящего Уилла. Уилла, который погиб в океане долгих три года назад. Можно ли скопировать человека? Можно ли его оцифровать, перевести подвижный, гибкий разум в последовательность нулей и единиц, а потом вдохнуть в них жизнь со всеми ее изъянами и несовершенствами, неизбежно существующими во всем живом? Можно ли превратить сознание в программу, преобразовать, настроить так, чтобы машина ничем не отличалась от человека, которого призвана имитировать? Ганнибал вынимает ежедневник и ручку из внутреннего кармана пиджака. И протягивает сидящему перед ним Уиллу. — Нарисуй часы. — Часы? — переспрашивает знакомый до зубовного скрежета, до ноющей боли в висках голос, и Ганнибал кивает, не в силах заставить себя попросить машину произнести слова, сопутствующие этому заданию. «Сейчас девятнадцать тридцать, мое имя Уилл Гр…» Через несколько мгновений он уже смотрит на рисунок. Касается пальцами неровно выведенных цифр. Обводит подушечками циферблат по кругу. Конечно, и стрелки, и цифры на месте, ведь машина не должна имитировать энцефалит, но Ганнибал рассматривает рисунок и видит, что в нем, как и положено, нет ничего идеального — ни одной четко выверенной линии. Абсолютно человеческий рисунок. Практически живой. «Это не он…» — снова напоминает себе Ганнибал, и на этот раз внутренний голос предательски дрожит. — Все в порядке? — переспрашивает Уилл и кладет на стол ладони. Ганнибал качает головой. Тонкие пальцы совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, и ему хочется дотронуться до них, почувствовать тепло тела, гладкость кожи, упоительную, живую. Но ему страшно прикоснуться и ощутить только безжизненную прохладу синтетического материала, из которого сделано это тело. Ганнибал не знает, какой этот материал на ощупь в действительности, но все же ему страшно настолько, что он лишь качает головой и встает из-за стола. — Да. Все в порядке. Все… прекрасно. И отворачивается, чтобы не видеть, как за его спиной Уилл прикрывает глаза, слегка поджимая губы, — словно он действительно настоящий, живой Уилл, который отчего-то не верит в искренность ответа. Ганнибал стоит на месте пару мгновений, все ещё уставившись на рисунок, а потом прячет ежедневник в карман и выходит из комнаты. — Что скажете? — мистер Камски ждёт его за дверью, ждёт с видимым нетерпением, и глаза у него азартно блестят. — Шедевр, не так ли? — Шедевр… Ганнибал останавливается рядом, смотрит в ответ, но мысли его заняты совсем не этим. Мысли далеко отсюда, дальше, чем можно их отпускать. Мысли — на краю обрыва над беспокойной солёной Атлантикой, и в них — другой, настоящий синий взгляд, а ещё кровь — искрящаяся, чернильно-черная при свете луны. Камски протягивает ему маленькую флешку, и Ганнибал безотчетно сжимает ее в руке. — Здесь хранятся оцифрованные воспоминания, принадлежащие вам обоим. Как вы и просили, я соблюдал конфиденциальность, — Камски улыбается, мирно подняв руки ладонями вперёд. — Так что я не в курсе ваших дел. Хотя, признаюсь, любопытство было велико. — Что он знает обо мне сейчас? — медленно произносит Ганнибал и вертит флешку в пальцах, рассматривая так пристально, будто пытается увидеть то, что в ней спрятано. — Самую малость. Только то, что вы его психотерапевт, и он может вам доверять. Остальное, если захотите, загрузите сами, это довольно просто, — Камски усмехается и добавляет слегка язвительно: — Вам придется постараться, чтобы объяснить ему, зачем он должен жить в вашем доме. Потому что это в его программе не заложено. Ганнибал не отвечает, и Камски, кашлянув, тактично меняет тему: — Вы должны быть готовы к тому, что может потребоваться некоторая доработка. Настройка, коррекция вычислительного алгоритма, небольшой апгрейд. Система очень сложна, экспериментальна и в силу этого — нестабильна. Велика вероятность программного сбоя, так что… — Он же не знает, что он не человек? Мистер Камски щурится, глядя на него недобро. — Если вы хотите, чтобы он был не просто копией человека, а человеком, то узнать он и не должен. Вы ведь хотите? Ганнибал не отвечает на это, ничем не выдавая своих мыслей — ни жестом, ни мимикой. Мыслей о том, что на самом деле не хочет, отчаянно не хочет, и сидящее в комнате за дверью существо ему ненавистно, и он уже жалеет о том, что затеял все это, и предпочел бы отказаться, будь в нем чуть больше сил. И чуть меньше черной, болезненной тоски. — Вы расстроены тем, что человека можно теперь заменить машиной, не так ли, доктор Лектер? Ганнибал вздрагивает от этих слов, как от удара. И чувствует, как где-то внутри нарастает злость — липкая и удушливая, заполняющая до краев. Однако он заставляет себя сдержаться. — Я никогда не стремился его заменить. Это лишь попытка убежать от прошлого. Вы не вправе осуждать это, — короткая усмешка, быстрый взгляд в глаза, — только не вы. — Никто и не думал вас осуждать, доктор Лектер, — мистер Камски улыбается и указывает на дверь приглашающим жестом. — Он ждёт. Вы его забираете? Несколько мучительных мгновений Ганнибал колеблется. Он до сих пор не уверен, что это достаточно хорошая идея, чтобы воплощать ее в жизнь, он не знает, как это отразится на нем самом, не возненавидит ли он в самом деле это существо, существо, которое отныне будет находиться с ним рядом, только из-за того, что сам позволил себе слабость его создать… Но потом он вспоминает договор, заключённый с Камски — «в случае отказа от сделки все разработки подлежат уничтожению», — и голос Уилла — живого, настоящего — насмешливо произносит где-то в его голове, где-то глубоко, на самой границе сознания: «Мы сами создаём сказки и верим в них. Даже тебе не под силу отказаться от этого, не так ли?» — Доктор Лектер, я ещё здесь, — учтиво напоминает о себе Камски, и Ганнибал слегка качает головой, стряхивая наваждение. — Так что вы скажете? — Скажу, что благодарен вам за все. А потом он открывает дверь, делает шаг в комнату, снова встречается глазами с синей бездной — и на это короткое мгновение все сомнения развеиваются, словно дым.