Skeleton Flower

Джонхен не хотел, чтобы это утро наступало. Собственно, как и не хотел он, чтобы наступало любое утро вообще. Все, что ожидало его с наступлением нового дня — слишком однообразное, одинаковое, однотонно-серое. Только расписания ежедневно менялись — и это было все разнообразие в его жизни. Он потерял в памяти тот момент, когда мир перестал являться глазам всеми прежними красками, превратившись из цветного в выцветший, монохромный. А теперь он — преимущественно черный. Только открыв глаза и расслабившись в попытке зевнуть, Джонхен скорчился от резкой и невыносимо острой боли над и под ребрами — следствие вчерашнего приступа, который длился, как ему казалось, неимоверно долго. Дольше, чем все прежние. Это не было похоже на астму. Астма — то, что сидит у тебя в голове, и во время приступа больным советуют лишь выйти из помещения, поменять обстановку, показать мозгу, что воздух есть. А это — необъяснимое, до сих пор неизученное, неизлечимое — вчера после работы снова дало знать о своем присутствии. Он упал, только зайдя в коридор, и во время всего этого кошмара захлебывался не только кровью и слизью, выходившей вместе с прозрачными лепестками из легких и бронхов, но и собственными слезами. Все, чего он желал — чтобы воздуха наконец не хватило, чтобы один из нескончаемых чертовых лепестков встал поперек горла, и все, наконец, закончилось. В этот раз — навсегда. Но в какой-то момент приступ закончился, оставив после себя тупую ноющую боль под ребрами при каждом вдохе. Почти все силы оставили парня, и он, заставив себя умыться в ванной, после всего с трудом дошел до спальни и, плюнув на все и даже не раздевшись, лег на кровати, желая лишь одного: уснуть и больше не проснуться. С каждым выплюнутым лепестком, с каждой каплей крови болезнь вытягивала из него желание жить, в конце концов, исчерпав все без остатка. Но раз за разом утро вновь наступало, раздражающим слишком ярким лучом солнечного света пробираясь в комнату, освещая собой отчаяние, приходившее к молодому человеку вместе с осознанием того, что он все еще жив. Так было и в этот раз. Сегодня Джонхен должен был увидеть его снова. Как вчера, позавчера, несколько дней назад, неделю, месяц. Совместные репетиции больше не приносили ни капли удовольствия. Даже исчерпывающая усталость и легкая, раньше даже приятная боль в мышцах — ничего. А уж тем более — встречающиеся взгляды, вынужденные прикосновения в разных частях хореографии и последующая за ними обжигающая боль на запястье, время, проведенное вместе за перекусами и обсуждениями отдельных моментов выступлений. Находиться рядом с источником своей болезни было едва ли выносимым, но почему-то лишь один взгляд на него дарил едва заметное облегчение. Дышать становилось чуть легче — он словно прочищал путь в легкие. Но ощущение было секундным, почти неуловимым, и ничего больше не стоило — от времени, проведенного с ним, затем наедине с собой становилось только хуже. Джонхен заметил закономерность, когда от слишком частых, даже случайных прикосновений время до появления нового приступа сокращалось, иногда ему становилось плохо в тот же день. И потому он стал избегать касаний. После всех утренних процедур, завтрака через силу (сегодня нужна была энергия) и одевания, парень вышел в коридор, обнаружив на полу у стены небольшие пятна высохшей крови, а в них — свернувшиеся цветочные лепестки. По своей природе белые, при контакте с водой — прозрачные, а сейчас, пропитавшиеся кровью,— темно-багровые, словно гнилые. Вот, чем стала его любовь. Ничего романтичного. Сдержав едва не проявившуюся на лице гримасу отвращения, Джонхен вернулся в ванную за тряпкой, чтобы вытереть последствия вчерашнего приступа. Метка Джонхена проявилась в его 18 лет и впервые обожгла левое запястье, когда он обнял Тэмина, в то время как все мемберы отмечали их групповой дебют. Это не то чтобы было слишком неожиданным — наверное, он просто не был готов, представлял себе все как-то иначе и даже не думал ранее, что тем человеком, которого ему преподнесут высшие силы в качестве соулмейта, окажется парень. Не то чтобы он был против — совсем нет, и даже его прежние «нормальные» отношения более не имели смысла после проявления метки в виде красивого, но незнакомого цветка с шестью лепестками на запястье из капилляров. Но такой же метки на том же запястье у Тэмина не было, как отсутствовало оно и на другой руке. Но Джонхен точно знал, давно изучив все качества, присущие родственным душам, и метки, по которым они узнавали друг друга, всегда находились на одном и том же месте. Тэмин еще не был готов. И это было единственным подходящим объяснением. И потому Джонхен ждал. Близкие были в курсе о проявлении его метки, но только не знали, что она уже указала хозяину, на каком человеке должна расцвести ее сестра-близнец. Каждый раз, касаясь Тэмина, она реагировала легким пощипыванием, вибрацией, а иногда словно загоралась теплом. Впервые это произошло, когда Джонхен вместе с теплом на запястье ощутил тепло в груди, обнимая Тэмина на сцене, который споткнулся о его выставленную чуть вперед ногу и едва не упал. Смеясь вместе с ним, он косился на его левое запястье, бледная кожа на котором была по-прежнему чиста. Но уверенность и надежда на то, что метка вот-вот проявится, стоит еще немного подождать, никак не подводили. И он ждал. Ждал, когда узнал, что Тэмин впервые начал встречаться с девушкой. Ждал, когда застал его с участницей другой группы в гримерке. Ждал, пока шли месяцы, шли годы, метки проявились почти у всех его знакомых и остальных мемберов, а кто-то даже уже и нашел свою пару. Но младшим среди них даже в этом смысле все еще оставался Тэмин. Примерно тогда и произошло то, после чего жизнь Джонхена пошла под откос. Когда, как он говорил, он «заразился». Болезнью, материального лекарства от которой не существует в природе, а тщетные попытки хирургов вырезать злосчастные растения из легких и сердца все, как один, приводили к летальному исходу от кровопотери. Все произошло в ночь, когда была устроена вечеринка в честь дня рождения макнэ. Тогда тот, опьяневший от алкоголя, хищно улыбнулся и потянул Кима за галстук в отдельную дальнюю комнату, а тот, опьяневший от, помимо выпитого, своих же чувств, без сопротивления поддался соблазну. Просто не поддаться было невозможно. Грациозные, плавные движения, как у кошки, — Тэмин даже раздевался изящно. В нем было совершенно все — от кончиков пальцев до кончиков выжженных краской волос. Не говоря уже о теле — стройное, подтянутое, от природы практически лишенное волос. Этот момент был словно подарком судьбы, который, в итоге, низверг Джонхена в пучину кошмара. Он помнил тот момент, когда увидел совсем небольшой цветок нарцисса на шее, которую целовал, под затылком парня, и мгновенно отрезвел. И понял, почему в последнее время Тэмин носил преимущественно длинные для парня волосы, идеально сзади закрывавшие цветок. Увидел и остановился, но Ли, находившийся под ним в коленно-локтевой, был уже на пределе и возмутился неожиданной паузе, своими словами и действиями вынудив Джонхена продолжить. Сколько времени они провели вместе в той комнате, он не помнил. Не помнил и того, когда Тэмин успел проснуться раньше него и уйти, — а ведь раньше всегда просыпался от малейшего шороха. Макнэ не разговаривал с ним после произошедшего, кажется, неделю, и все это время Джонхен пытался обдумать то, что увидел: каким образом у его родственной души оказалась другая метка, непохожая на его собственную не то чтобы местом и рисунком, а даже цветом, неестественно синеватым. В том, что Тэмин — его соулмейт, он не сомневался: во время совместной ночи метка словно сама испускала в тело потоки удовольствия, реагируя на каждое новое касание к бархатной коже младшего. Попытки наладить контакт с Ли и объясниться завершились его единственной фразой: «Я не из этих». Даже когда Джонхен признался в том, как его метка реагирует на Тэмина, тот лишь покачал головой, сказав, что ничего подобного не чувствует во время тактильного контакта. И извинился. В тот момент старший почувствовал, будто не только его чувства, но и его самого втоптали в грязь. Не Тэмин. Судьба и жизнь, которые, словно смеясь, оставили его незавершенным, несостоявшимся, и лишили права исправить это самостоятельно. Кашель начался уже через месяц. Сначала обычный, похожий на простудный, прерывал речь в середине или же тишину, которую в какое-то время следовало бы сохранить. Постепенно усиливаясь, он вынудил Джонхена пойти в больницу, но врачи лишь пожали плечами: рентгеновский снимок тогда еще был чист. Выписали какие-то лекарства от гриппа, которые не помогли, что и не было удивительным. Первый лепесток он выплюнул спустя полгода и тогда не поверил своим глазам. Небольшой прозрачный лепесток с белыми прожилками, так напоминавший один из тех, что на запястье, показался ему злой иронией, очередной издевкой судьбы. Стадии принятия прошли на удивление быстро, вот только привыкнуть к внезапным приступам так и не удалось. Ненавистные доктора разводили руками и давали ему разный срок — от нескольких месяцев до нескольких лет, если цветочные корни не пустят яд в вены. Были инциденты, когда даже подобное случалось. Назначали антибиотики и обезболивающие, которые лишь убивали иммунитет когда-то полностью здорового организма, но снимали воспаление и лишь на дни отодвигали неминуемое. «Как, оказывается, легко быть врачом.» В 10 утра он уже заходил в концертный зал вместе с мемберами, пожимая руку менеджеру группы. Сегодня проходила генеральная репетиция, а вечером они уже должны были давать концерт многотысячной публике, потому стоило постараться, даже если дышать было по-прежнему тяжело. За прошедший год Джонхен снова вернул прежние отношения с Тэмином, но иногда казалось, что тот смотрит на него с осторожностью. Но это было в разы лучше, чем жалость. Ни словом не обмолвившись о своих чувствах после произошедшего, он так же не упоминал о своем состоянии. Каким-то чудом ему удалось скрыть смертельную болезнь от окружения, ведь говорить о ней не было толку — вряд ли друг может помочь тому, что даже врач не в состоянии излечить. Только смотреть на тебя станут по-другому, перестанут воспринимать как полноценного человека, и, понимая это, Джонхен молчал. Благо, приступы чаще всего случались дома или когда он оставался один. А болезненный вид успешно покрывался усталостью. Время до концерта прошло быстро, а во время него — и вовсе незаметно. Только стоя на сцене перед зрителями Джонхен вновь ощутил себя живым, молясь всем, кого знал, хоть и ни в одно божество не верил, чтобы в эти несколько часов горло не сдавило удушьем. Вынужденные касания Тэмина по-прежнему обжигали запястье острой болью, настолько сильной, что он на доли секунды переставал чувствовать руку и сжимал челюсти, чтобы сдержать желание оттолкнуть младшего от себя. Но даже это не смогло отменить того, что на какое-то время он даже успел забыть, что отведенное ему время на земле подходит к концу. А когда зашел вместе со всеми в комнату отдыха после завершения, вспомнил. Как и всегда, приступ начался неожиданно: в легких словно исчез весь кислород, а горло невыносимо запершило. Парень закашлялся, схватившись одной рукой за спинку дивана, а другой за грудь. От резкой боли в грудине его сложило пополам и выступили слезы, дышать стало невозможно. Лишь грохот упавшего тела заставил ребят, шедших впереди, обернуться и ужаснуться увиденному: перед Джонхеном на полу уже были темные пятна крови. Перед глазами начало темнеть, но одно лицо, окрашенное смертельной бледностью от увиденного, он четко видел перед собой. А когда Тэмин коснулся его лица, надеясь привести в чувство, он закричал: показалось, что руку в районе ниже локтя окунули в кипящую воду. Юноша в испуге тут же одернул ладонь, пальцы которой уже были испачканы алым. Очередной накативший приступ кашля заставил глаза Джонхена закатиться, и вместе с кровью изо рта он выплюнул лепестки, окрасившиеся в ненавистный красный.

***

— Остановка сердца, мы не смогли его откачать. Прошу, примите мои соболезнования, - покачав головой, рослый мужчина лет сорока склонился в почтительном поклоне и удалился из коридора. Тэмин, сидящий в это время на скамье и держащий голову на сплетенных руках, дернулся. Запястье пронзило резчайшей острой болью, а шум позади заставил парня обернуться — кажется, у Кибома подкосились ноги, и Минхо пришлось схватить его под руки и довести до скамейки, на которой сидел лидер, глядя широко раскрытыми, словно остекленевшими глазами в пол, чтобы парень не упал, хотя у самого взгляд был потухшим, а тело, казалось, едва ли слушалось хозяина. — Не может быть, - одними губами произнес Ки, даже не пытаясь сдержать слез. И глядя на него, Тэмин ощутил на собственной щеке влажную дорожку, прокатившуюся по коже. Новый импульс боли заставил его вновь обратить внимание на левую руку, на запястье которой на глазах расцветал из капилляров красивый цветок с шестью нежными, отдававшими красным, прозрачными лепестками.