я хочу съесть твою поджелудочную железу.

феликс наматывает жевательную резинку со вкусом манго на палец и окидывает взглядом парковую аллею, которая уже переполнена толпами людей. ветер пальцами путается в выкрашенных в блонд волосах, а дружелюбное солнце улыбается, нежно целует лучами-нитями яркие россыпи веснушек на юношеских щеках. все вокруг искрится и блистает, отпечатывается на склере размытыми пятнами акварельных красок; застывает на фотопленке нечеткими кадрами, потому что иначе нельзя. лето, по мнению феликса, именно то время, когда ты можешь быть живым: вытворять глупости, кружиться под каплями дождя и забираться на гаражные постройки поздно ночью; целоваться пьяными и делиться жевательной резинкой; убегать из дома, а потом получать выговор от мамы. лето, по мнению феликса — пора чувствовать. на лавочках сидят девушки в пестрых хлопковых сарафанах на тонких лямках и заливисто смеются — феликс парой движений простого карандаша переносит их на бумагу, а затем, аккуратно подписав, кладет лист в потрепанную папку-скоросшиватель, которая скоротала уже не один год. кстати, он с гордостью может листать и рассказывать о ней на протяжении нескольких часов, потому что «вы можете не верить, но наклейками с покемонами я ее обклеил сам». феликс (совсем немного) художник-самоучка, но (чертовски сильно) рвется менять мир. — я бы растушевал эту линию, если бы был на твоем месте, — звенит колокольчиком голос рядом с ухом. феликса пробирает до костей, да так, что папку роняет на асфальт. он удивленный взгляд устремляет на парня, что одет слишком странно для теплого летнего дня: персиковая водолазка под горло, а поверх нее изумрудный мягкий свитер, который определенно больше нужного размера; протертые на коленях голубые джинсы-скинни; заношенные бордовые вэнсы и высокие носки в клетку. — я хенджин, хван хенджин! , — представляется незнакомец и поправляет тяжелую оправу очков-нулевок, которая съехала с переносицы; улыбается так тепло и нежно, что феликс тает, будто заженная восковая свеча. он эту улыбку фотографирует и сохраняет в сердце. когда хван подсаживается к феликсу на лавочку, то ли узнает о том, что хенджин волонтер, а так же любит raison blue cat, салюты и ненавидит больницы, потому что все врачи ходят в белых халатах, а белый — цвет невероятно скучный. парень чувствует себя счастливым, и в голове делает заметку, что голос хенджина можно слушать на записи перед сном, но резко очухивается и хмыкает себе: «дикость какая». они встречаются каждый день на протяжении недели. феликс приходит на одно и то же место прикрываясь тем, что место красивое и ему для набросков очень хорошо подходит. правда проблема в том, что он рисует не парковые аллеи или заливающихся пением птиц на гнущихся от сочной зелени листьев ветвях, а хенджина, который копается в клумбах; хенджина, который белит гнущиеся стволы; хенджина, который улыбается. все его наброски — хенджин, хенджин, хенджин. — мы с тобой неплохо ладим, — говорит хенджин, когда, сдав свой участок, зовет феликса в свое любимое кафе недалеко от парка. без капли сомнения ли соглашается, но, когда они заходят в кафе, он начинает сожалеть о решении пойти с хенджином. и все же, он понимал, насколько неразумно было винить в своей боязни другого человека. виноват был лишь он. поскольку феликс часто избегал контактов с другими людьми и его редко куда-то приглашали, он не заметил как оказался в весьма плачевном для себя положении: немного зажатый, жмущийся к хрупкому хенджиновому плечу. — эй, что такое? ты выглядишь мрачным, — выражение его лица говорило о том, что он не только заметил чужое беспокойство, но еще и изрядно заволновался, — если хочешь, то мы можем уйти. улыбка все не покидала хенджиново лицо. феликс стал ловить себя на мысли, что этот парень всегда улыбается, будто ничто и никогда не может сломить его — такого необыкновенного и теплого, чуть приторного, будто кофе c тремя ложками сахара. — нет, все в порядке, мы остаемся, — феликс впервые улыбается в ответ. он считает до трех и мысленно опускает свой страх на дно. стоит двигаться дальше. они долго сидят и едят пирожные от которых сводит зубы, но, если быть честным, от приятного чувства внутри сводит гораздо сильнее. хенджин рассказывает множество историй из собственной жизни: о друзьях, семье и учебе в школе, которую покидать не хочется совсем. июнь медленно подходит к концу. феликсу кажется, что хенджина он знает уже целую вечность, а может и несколько жизней подряд. второй месяц лета феликс встречает хенджиновой госпитализацией. о ней он узнает только через пару дней после длительного молчания на другом конце телефона. когда хенджин присылает ему короткое сообщение с адресом и часами посещения, вечером того же дня феликс едет в больницу, чтобы нанести парню так называемый больничный визит. хенджин лежал в отдельной больничной палате. когда феликс вошел, то застал парня на койке в полусидячем положении. в этот момент он впервые не улыбался. на нем была старая растянутая футболка-оверсайз, которая открывала вид на тонкую длинную шею и выпирающие ключицы. от пакетика с прозрачной жидкостью, который висел на шесте на колесиках, тянулась тонкая прозрачная трубка исчезающая где-то в области локтевого сгиба больного. сейчас в голову феликса закрадывались действительно страшные мысли, которые заставляли сердце клокотать. хотелось развернуться и бежать до конца коридора, а там уже и из больницы как можно дальше, лишь бы стало легче; лишь бы отпустило и не болело. — о, феликс, привет, — парня пробирает до дрожи, как в первый раз. — ты чего там стоишь? проходи. голос у хенджина слабый, не звенит летними колокольчиками, как обычно. феликсу страшно. он ставит пакет с апельсинами на тумбу и садится на скрипящий металлический стул, что стоит рядом с койкой. — что с тобой произошло? , — голос подрагивает, как плохо натянутая гитарная струна. парень тихо и наигранно смеется, будто делает вид, что все в порядке и волноваться не о чем, но под пристальным взглядом феликса сдается. — думаю, что скрыть уже не получится, — хенджин грустно улыбается, а феликс взгляд не отрывает. — у меня рак поджелудочной железы. в одно мгновение весь мир рассыпается на детали, подобно конструктору лего. мысли роем гудят в ушах, кружатся лазурным вихрем и замирают в прозрачном удушающем молчании. феликс чувствует мокрые дорожки на щеках и тяжелое дыхание, будто раскаленными железными тисками сжало грудную клетку — еще чуть-чуть и по шву разойдется, как плохо сшитые лоскуты ткани. хочется спросить: «это шутка?», но по лицу парня напротив понятно, что юмором тут не пахнет от слова совсем. — я знаю, что ты хочешь узнать, мол, сколько мне осталось, так что я скажу — без понятия, но, — он вытаскивает из-под подушки маленький блокнот с пожелтевшими страничками и самодельной закладкой. — здесь я записываю все моменты, которые должны жить после моей смерти. ты в нем тоже есть. феликс поднимается резко и берет парня за руку чуть сжимая тонкое бледное запястье. хенджин смотрит непонимающими блестящими оленьими глазами; губы, которые летом дарили ему сотню улыбок в день, а сейчас потрескавшиеся и покусаные, сжаты в тонкую полоску. ему больно не меньше чем феликсу, который всю дорогу после ухода плачет, прижавшись лбом к холодному автобусному стеклу, в полнейшей тишине. — знаешь что? , — спрашивает у феликса хенджин, когда тот приходит к нему в один из душных июльских дней. — что? — я прочитал, что если съесть больной орган человека, которого ты любишь, то его душа всегда будет с тобой. блондин на эти слова лишь улыбается, пока заваривает хенджину ромашковый чай. — знаешь, феликс, — хван переходит на шепот. — если бы ты был болен, то я бы съел твою поджелудочную железу. после этих слов сердце замирает так резко, что феликсу, кажется, нужна срочная реанимация. неловкая тишина все сгущалась под потолком больничной палаты, но разбавить ее было не чем, потому что хенджину, как минимум, было неловко от сказанного, а феликсу, как максимум, непонятно то, почему тепло так стремительно разливается искрами по кровеносным сосудам. — хенджин, если честно, то ты и правда многому меня научил за это время. — ого, чего это так внезапно, это смущает. — я и правда так чувствую, — губы растягиваются в мягкой улыбке. — спасибо. хенджин вновь смеется медными летними колокольчиками и трогает прохладной ладонью чужой лоб. — у тебя температура? , — он задумчиво склоняет голову на бок. — да вроде нет. посчитав это забавным, феликс рассмеялся. при виде этого хенджин снова потянул к нему ладонь. феликс опять рассмеялся. и все повторилось по кругу. все от того, что хенджину до чертиков и блеска в глазах нравится смех феликса. он может слушать его часами, поставить на рингтон мобильного телефона или крутить в плеере, потому что ли смеется крайне редко, как и улыбается. это хвана расстраивает иногда, потому что он считает, что смех этого парня должен слышать весь мир — на столько вот он прекрасен. когда хенджину становится легче, то феликс уводит его из больницы поздно ночью в место, которое хорошо видно из окна больничной палаты. сегодня день летних фейерверков, которые хенджин очень любит, так что отсюда их будет отлично видно. как-то раз хенджин рассказывал феликсу о том, как в третьем классе впервые влюбился в летящие с неба искры, а глаза его во время рассказа блистали, как хрусталь на солнце. феликс понял, что хочет увидеть блеск хенджиновых глаз самостоятельно, а не с простых историй. когда они приходят на место, то солнце уже стремительно убегает за серо-зеленую линию горизонта, собирает свои лучи-ниточки в коробочку и убирает под подушку, чтобы утром вновь распуститься, как свежая яркая летняя ромашка. хенджин облокачивается на ограду в виде невысокой решетки с облупившейся красной краской и улыбается, когда феликс аккуратно, будто побаиваясь, берет его ладонь в свою переплетая пальцы. — ты же не умрешь? , — вопрос соскакивает с языка быстрее, чем парень успевает подумать. — что ты сказал? феликс в сторону хенджина даже не смотрит, а второй не глупый, все слышит, но, к сожалению, не особо понимает что от него феликс хочет. собственная смерть — последнее, что в этом мире он может контролировать. — хенджин, ты ведь не умрешь? — феликс, я тебя умоляю, мы все умрем, — хенджин тяжело вздыхает. — я не об этом, господи! он напряг свое пересохшее горло, чтобы выдавить из себя последние несчастные крупицы осипшего голоса и не заплакать. ноги непривычно подгибались, а руки тряслись, будто от страха. тревога, которая окутывала сердце уже в течении некоторого времени, потихоньку искажала феликсову реальность на столько, что казалось, будто он смотрит на мир через кривое зеркало собственных желаний и мечтаний; казалось, что перед глазами искры фейерверков, которые запускают в честь начала летнего фестиваля, а на деле перед глазами лишь хенджин, который, как не было бы иронично, действительно умирает. это все хочется отпустить и забыть, как ошибки юности, потому что вся жизнь впереди, но так не получается, потому что жизнь для феликса и хенджина — понятие разное. когда они убегают на площадь все еще держась за руки, хенджин думает о том, что они могли бы прижаться друг к другу, робко целоваться путаясь пальцами в волосах и чувствовать вкус табачного дыма на губах; думает о том, что они могли бы вжимать друг друга в кирпичную стену, будучи пьяными в стельку и бегать по пляжу босиком, катать друг друга на спине. от этих мыслей становится грустно, будто отобрали мечту, которая не имеет даже крохотного шанса на то, что бы стать реальностью для обоих. парни неумело кружатся в танце на центральной площади, музыку не слышат абсолютно, потому что стук сердец друг друга куда важнее, как и космос на дне радужки глаз, что расположены напротив. хочется так много всего сказать и сделать, но слова застревают в горле комом, а мышцы не двигаются, потому что каменеют. они сплетают замершие от прохладного августовского ветра пальцы в замок и улыбаются друг другу так, будто впереди у них вся вечность, которую они будут делить на двоих без капли сомнения. жаль, что это все самообман в который хочется неистово верить. — я обещаю, что скажу тебе о том, когда соберусь умирать, — шепчет хенджин феликсу на ухо, когда тот притягивает его к себе и целует легонько в макушку. — я тебе верю. феликс правда верит. умирает хенджин в третье воскресенье августа. день пасмурный, тучи раскатались по небу пыльным серым полотном из которого сочился дождь. типичный день для смерти или же похорон на которые феликс, кстати, так и не пришел. в доказательство ценности его жизни десятки людей, что стояли вокруг свежей могилы, заливались слезами и шептали молитвы о том, что бы все это было лишь сном. все недели после он сидит в комнате и даже не ест, потому что кусок в горло абсолютно не лезет. хочется умереть самым ужасным способом, не видеть свет без его едиственного теплого и родного солнца. он не хочет видеть жизнь без хенджина. — похороны нужны для того, чтобы прощаться. я прощаться не готов, — говорит он шепотом, чуть прилипнув к окну, по которому медленно стекали дождевые капли. — но ты не вернешь его, пойми уже! , — пытается достучаться до него джисон — друг детства. — я не хочу прощаться с ним, понимаешь? я не буду делать это, если не хочу, — голос дрожит от подступающих рыданий. феликс утыкается в чужое плечо и дает волю накопившимся эмоциям.- он обещал, что скажет мне, когда умрет. он не мог солгать, слышишь? джисон успокаивающе поглаживает вздрагивающего от рыданий парня по спине, шепчет что-то неразборчивое, хоть и понимает, что это вряд ли поможет. любовь его друга унесли в могилу в прямом смысле этих слов, а против этого человечество бессильно. — я думаю, что хенджин бы не хотел что бы ты плакал, феликс. ли понимает, что его друг абсолютно прав. хенджин всегда улыбался и терпел, даже когда сил не было. сейчас оплакивать его — полное неуважение к тому, что он выкладывался на полную катушку; освещал мир своей солнечной и теплой улыбкой, которую феликс все еще хранит на затворках памяти. он справится. без сомнений справится за обоих: за себя, и за хенджина, который научил его улыбаться, тоже. «нужно жить дальше. без тебя.» пишет он на краю листа с которого ему улыбается хенджин. лето, по мнению феликса, именно то время, когда ты можешь быть живым. и он жив, чтобы сказать кому-то в будущем "я хочу съесть твою поджелудочную железу".