чёрное белое мёртвое

Максу десять. Да-да, всего каких-то жалких десять лет. Пока не больше, уже не меньше. Возраст не такой уж и большой — любой скажет, что он жизни не видел, не знает ничего. И этот человек будет по-своему прав. Ведь парень ещё не закончил школу, у него нет опыта, аттестата, необходимых знаний… На деле у него даже нет друзей. Однако те люди, что окружают его, совершенно также ничего не знают. — Взрослые ни черта не взрослые. И нихуя они не знают. И схуяли я должен их уважать?! Когда мальчишка был младше, куда уж младше, даже звучит смешно родители не могли ответить на самые элементарные его вопросы. Почему небо голубое? Откуда берутся облака, ветер? Почему листья меняют цвет? Всё это оставалось без ответа, а на девятый день рождения мальчишка получил мобильник. Это сильно всё изменило. В маленьком и аккуратном устройстве можно было найти ответы на любые вопросы. Сотни статей. Тысячи видео. Люди, которые не будут отмахиваться от тебя, мол «сходи поиграй»… Безграничная свобода. Бесконечный поток информации. Совершенное одиночество. И вновь глупые люди. В всемирной паутине не нашлось уютного уголка для такого, как Макс. Конечно, отдушиной оставалась википедия, но этого было мало. А вопросы однажды закончились. Точнее… На большинство из них нашёлся ответ, а оставшиеся попросту перестали волновать. Всё перестало волновать, когда за стеной не прекращались крики. Максу всё ещё десять, когда его синяки под глазами и одёрнутые вниз рукава слишком пристально разглядывает вожатый. Это списывается на удивление — ведь в лагерь подростка сдали самым первым. Ещё до начала смены. И как же он, блять, ненавидел лагеря.

***

Максу одиннадцать, когда в школе на его поведение начинают жаловаться учителя. Он не дерётся, нет. И оценки в порядке. Только вот взаимоотношения с людьми у него не ладятся от слова «совсем». Язык не держится за зубами, оскорбления и сарказм льются из глотки, царапая её и попадая через ссадины в кровь, заражая собственной желчью, концентрированным ядом. Родители разводят руками. Дома снова кричат. Не на него — на друг друга, но от этого, всё же, тошно. Он вновь отказывается от еды. Сам по себе, ведь ужинать никто не позовёт. Квартира похожа на поле боя. Здесь каждый сам по себе.

***

Максу шестнадцать. Снова лагерь, снова тот же. Знакомый вожатый. Двое. Пара друзей… Если можно назвать тех, с кем вас сплотила ненависть — друзьями. Они не важны для мальчишки. Ему просто нравится постоянность. Постоянность во всём. Дома — крики. Пусть и заставляющие дрожать и кусать пальцы. На себе — жёлтая футболка, голубая толстовка и красные кеды. Пусть они и другие, но похожи на те, что были год, два или даже три назад. И плевать, что он ненавидит жёлтый. В лагере — ненависть. К вожатым, к другим детям, к… Себе? В общении — желчь. Как самозащита. Чтобы не выдать лишнего. Максу шестнадцать, он воспитал сам себя и взрослые кажутся ему донельзя глупыми. Проходят года, а они не меняются. Раздражают своими доводами. Устаревшими взглядами. Раздражают тем, что предали свою мечту, тем, что развалили экономику и тем, что не видят проблем, окружающих их существование. В то время как он строчит статьи о несправедливости жизни, все цепляются лишь за его возраст и сразу тыкают в него носом, как нашкодившего щенка, будто бы из-за даты рождения он не может ничего знать. Макс ненавидит мир за то, что тот явно перепутал подростков и взрослых местами. И как же, чёрт возьми, он боится стать одним из них. В свою очередь многие взрослые недолюбливают Макса. Он неправильно себя ведёт, думает, плохо одевается… Говорит. Взрослым не нравилось почти всё в Максе. Максу же просто не нравилось всё. У него не было хобби, увлечений, мечты. Зато он талантливо ненавидел. С невероятной отдачей. И оставалось лишь гадать, как в таком маленьком теле умещается столько злобы.

***

— Я хочу быть космонавтом, когда вырасту! — Я буду врачом, хочу лечить людей. — Я надеюсь, что моё тело кремируют. Не хочу занимать место на кладбище. Дэвид даже глухо усмехается. Устало так, ведь эти шесть лет заметно его утомили. Не детьми, нет. Не тем, что каждую смену ему приходиться вставать ни свет ни заря и бегать по всему лагерю, следить, чтобы никто не убился. Или не убил кого-то. Или ещё что-то. Всё это просто не может сравниться с тем, как его утомил этот мальчишка. Ведь до него он не верил в чужие слова о том, что у него розовые очки. Смеялся. А этот сорванец разбил их. Оказалось, они всегда разбиваются осколками внутрь. Жаль. Лучше бы были розовые зрачки. — Некоторые вещи не меняются, верно, Макс? — О чём ты? — Ты почти не вырос. Внешне вовсе не изменился… И в голове всё то же. Откуда столько злобы? Мальчишка пожимает плечами. Многое изменилось. Его волнуют проблемы экологии. Ему не нравятся войны. Он спорит об этом с людьми постарше, но остаётся неуслышанным, ведь «ты всего лишь подросток!» Но он всё ещё ненавидит то, что люди просто не могут отъебаться от других людей. Может, что-то действительно остаётся неизменным.

***

— Откуда в тебе столько злобы? Ещё лет шесть назад Дэвид начал вести себя по-другому. После дурацкого родительского дня всё пошло по наклонной. Видно, он считал, что те объятия что-то значили. Что те слёзы та слабость сильно всё изменит. С его отвратительно счастливого лица пропадала улыбка. — Мы заключённые. И кто придумал эти «уютные» лесные тюрьмы для детей? Хотя, поверь, я ещё не злой. Бывает и хуже. — Куда же хуже? Вновь что-то не так. Рыжеволосый вожатый усмехается, но не так добродушно, как обычно. Насмешливо. С сарказмом у него хуже, чем у Макса, но он старается. Учится. Подражает. А может это пролезает что-то такое, о чём никто не знает. Отголосок прошлого. Эхо другого Дэвида. Или просто попытка стать ближе. Макс вздрагивает. Ведёт плечом неопределённо, потом фыркает, раздражённый тем, что глупый вопрос сбил его с толку. Когда он вообще умудрился упустить момент и остаться с этим придурком наедине? Вот попадалово, блять. — В нашей школе довели одного уёбка. Он спиздил у отца ружьё и расстрелял добрую половину своего класса, задел пару учителей, прежде чем его скрутили. Как по мне — вот это можно назвать злым. — Макс, я не это… — Хотя, как мне показалось, у него был грустный взгляд. Дэвид не договаривает. Замирает, удивлённый. Макс равнодушно пожимает плечами. Ему плевать, а вожатый не понимает, выдумал ли он эту историю, или же мальчишке действительно настолько всё равно. — Это был мой класс. И единственный человек, которого я считал нормальным. Жаль, оказался слабаком.

***

Тюремный Лагерный распорядок был выучен наизусть. Суббота, воскресенье — дни свободные. Тихие. Есть время для приятных плохих мыслей в потолок. Воспоминаний о том, как последняя глупая надежда была сорвана, как старая дверь с петель. Многие не возвращались. Это место заполнили незнакомые Максу дети. Куда более спокойные. Куда более счастливые. Куда более… Нормальные. Ни с кем из них не приходилось делить палатку. Палатку, из которой он почти не вылезал, когда на шестнадцатое лето в его жизни в лагерь не отправили ни Нила, ни Никки. По ночам он выходил на улицу. Уходил подальше от лагеря, на пирс. Ложился на холодные доски, поднимал взгляд к небу и много думал. Ему нравились звёзды. Холодные, далёкие. И, возможно, мёртвые. А ещё к себе притягивал космос. Бесконечное тёмное пространство, в котором так сложно выжить. Вот угораздило же Вселенную подстроить всё так, чтобы появилась Земля, на которой разовьётся жизнь, появятся люди и… Начнут думать, чёрт возьми. Иногда Макс завидовал идиотам. Идиоты думали не так много. Идиотам было проще жить. А ему хотелось выть, когда проклятые мысли вгрызались в голову, едва не доводя до расстройств. — Макс, вставай. Простудишься. — Блять… Снова ты. В следующий раз не подходи так тихо. — Вставай. Я серьёзно. Потом будешь валяться никакой, а нам тебя лечить… — Думаешь, мне есть дело до этого? Вожатый садится на корточки, руку опустив на чужое плечо. Он уже не первую ночь замечал, как кто-то сбегал из лагеря. Конечно же Дэвид понимал, кто это. Прекрасно понимал. Поэтому терпел, но необъяснимое волнение брало верх. Странно это, ведь чем старше становился Макс, тем сложнее было за него переживать. Потому что не влипал он ни во что, особенно когда его дружков не было рядом. И всё же, лежать около воды, когда лето выдалось таким холодным… Отвратная идея. — Что-то случилось? Ты можешь рассказать мне. — Просто прекрати портить мне жизнь. Хотя… Именно она и случилась. — Я могу помочь… — Да нихуя ты не можешь! Просто оставь меня здесь. — Я не собираюсь сидеть тут и смотреть, как ты уничтожаешь себя. — Я не уничтожаю! Просто… Блять, ты понятия не имеешь, кто я. — Всё в поряд… — И нет, нихуя не в порядке! У Макса ледяные, но красивые узловатые пальцы. Синяки под изумрудными глазами, усталый вид. За мешковатой кофтой скрываются угловатые плечи и выпирающие ключицы. И, чёрт возьми, у этого ребёнка не хватает внутреннего тепла на то, чтобы согреть себя. Дэвид каждый год видит, как этот придурок мелко дрожит. Даже в плюс двадцать. Даже в своих отвратных изношенных толстовках. Возможно, именно из-за этого хочется затащить его в домик вожатых и отогреть. Может, вместе с ледяным сердцем. По крайней мере Дэвид надеется на то, что оно ледяное. Растопить льдинку легче, чем обтесать камень. — Я никогда не ненавидел никого так сильно, как я ненавижу тебя сейчас. Камин. Потрескивающие дрова. Горячий шоколад в кружке, которая обжигает пальцы. Макс выглядит спокойным. Только что-то внутри него в очередной раз даёт трещину, когда вожатый вновь кончиками пальцев касается его плеча. Он плачет. Недолго, тихо, без всхлипов. Жизнь научила. Дэвид прижимает мальчишку к себе, вздыхает шумно, хоть и знает, что уже через пару секунд тот утрёт слёзы и начнёт отталкивать парня от себя с такой силой и ненавистью, что на коже останутся синяки. Самому плакать охота. Видно, осколки заныли.

***

Макс ненавидит это место. Ненавидит этот лагерь, расположенный в проклятом лесу. Ближе к вечеру это место заполняют комары, по ночам какое-нибудь тупое животное может повалить баки с мусором и раскидать всё это дерьмо по главной поляне, после чего всё придётся убирать. Если бы можно было бы дать ненависти оценку, то отвращение ко всему этому перешло отметку в десять. Даже если бы шкала была лишь пятибальной. Однако, есть одна такая мелочь, о которой знает лишь Макс. Эта мелочь — Дэвид. Ведь именно ради него он просится именно в этот богами проклятый лагерь.

***

Рядом с вожатым спокойно. Макс действительно долго отрицал этот факт, но именно рядом с ним становилось теплее. Не важно, был ли рядом костёр, затаскивал ли Дэвид убитого подростка к себе в домик или же насильно заставлял участвовать во всей этой конченной развлекательно-обучающей программе для детей. В какой-то момент хочется даже признаться в том, что этого придурка он ненавидит чуть меньше, чем весь остальной мир. Потому что… Потому что его едва заметные веснушки напоминают ему ночное небо. Мёртвые звёзды. Ледяной космос. — Дэвид, как думаешь, легко ли полюбить? Как оказалось, есть вопросы, на которые интернет не знает ответа. Как оказалось, за статьями в википедии стоят люди, которых Макс так сильно презирает. — Ох, надо же, решил влюбиться? А не рано? Мальчишка открывает рот, чтобы отчаянно застонать нечто похожее на «за какие грехи мне это?!» однако вовремя понимает, что нагрешил более, чем достаточно. Рот временно приходиться захлопнуть обратно, а глазами отчаянно пытаться понять, издевается ли сейчас вожатый или нет. — А чё, можно самому решать, когда влюбиться? — Не знаю, было бы неплохо. — Дэвид! — Расслабься, малой. — Сам же знаешь, не могу! Дэвид невероятно мило смеётся. Речь не о неловких смешках, натянутой улыбке… А о настоящем смехе. Когда он жмурится, сгибается пополам, пока его щёки краснеют, а на глазах выступают слёзы. Для человека, ненавидящего всё — полюбить очень сложно. А ещё сложнее распознать свою любовь.

***

— Ну что, стоит ждать тебя следующим летом? Подросток привычно набирает побольше воздуха в лёгкие. — Я ненавижу это место! Ненавижу этот лагерь, ненавижу лето и… Последнее, такое заветное «ненавижу тебя» сдохло ещё где-то в груди, не успев добраться до глотки, что так смело извергала из себя столько отвратительных слов. -… обязательно жди.

***

Максу семнадцать. На нём толстовка одного из многих оттенков синего, на ногах красные кеды. Синяки всё ещё не сходят с его лица, а ухмылка выглядит издевательски грубой.

Макс всё ещё ненавидит весь мир.

Многие вещи не меняются. Так у мальчишки остаются холодными узловатые пальцы, он уже и не надеется подрасти… Однако у него есть тёплые руки, что его согревают. Едва приехав в лагерь, вновь одним из первых, Макс едва ли не сшибает Дэвида на землю. И целует, стоит им лишь отойти за угол. — Если честно, то эта конченная статуя выглядит просто отвратительно. — Некоторые вещи не меняются, да, Макс? Ты всё такой же грубый. — Пошёл ты к чёрту, Дэвид. — Мой ёжик с мягкими колючками. Вожатый прижимает мальчишку к себе. Смеётся. Тот, скорее по старому обычаю пихается, не так сильно, чтобы действительно сбежать от тёплых рук.

И обожает Дэвида.