Лучший ракурс

Жану напоминают, что это его работа. Жану дают с собой штатив, комплект вспышек и пару помощников в придачу. Жан хватает одну вспышку, любимый фотик и никого из помощников с собой не берёт. Нет, не так — запрещает помощникам идти с ним. Пускай хоть весь день кофе пьют на лавке — ему, в общем-то, плевать. Жан называет это фотопрогулками, и в целом он прав: они с Армином столько же гуляют по городу, сколько фотографируются. Армин ничего в городке знать не знает, да и в стране его не было лет пять, пока длился предыдущий контракт. То ли дело Жан, у которого о каждом ларьке здесь найдётся пара историй. Это его родной город, как-никак. Он любит фотографировать Армина, восхищённого фасадами домов и засмотревшегося на резные вывески. Любит ловить его в объектив перебегающим рельсы перед трамваем и лавирующим между лужами под дождём. Любит снимать, когда ветер сдувает белобрысую чёлку с его лба и поднимает шухер на макушке коротко стриженной под плавный андеркат головы. Такой живой, выражающий себя в каждом движении и взгляде Армин — идеальная модель, которую невозможно снять неудачно. Гораздо труднее с ним бывает, когда Жан ставит его позировать где-нибудь в парке. Армин опытный. Армин выполняет всё беспрекословно. Наклоняет голову как надо Жану, поворачивается наилучшей стороной туловища без подсказок, всегда держит спину прямо и горбит её лишь тогда, когда того требует атмосфера снимка. Этого всего достаточно, чтобы любой мог увидеть: Армин профи. Но Жан тоже профи. И Жану этого мало. — Расслабься, — говорит он, не отнимая от глаз камеры. — Ты никак не раскроешься. — Я расслаблен, насколько возможно, — одними губами отвечает Армин. Жан чувствует закипающее внутри раздражение, но сводит его в горький смешок: — Нет, ты ещё слишком зажимаешься. В чём дело? — Я не знаю, что ещё мне сделать, — разводит руками Армин, а потом трясёт головой, часто-часто моргает и принимает в точности такую же позу, как и до этого. Он стоит у дерева, облокачиваясь на него спиной, и Жану безумно нравится картинка, но он не может отделаться от мысли, что на этой картинке к дереву прислонили гипсовую статую: её можно положить или переставить, а она всё равно останется в той же позе. Жан несколько раз щёлкает фотокамерой, бормочет себе под нос «Блин!», щёлкает ещё раз и подходит к Армину, разворачивая экран камеры к нему. — Глянь сам вот, — Жан листает последние несколько снимков. — Ты вроде делаешь всё правильно, а заметно, что позируешь, понимаешь? Вот тут глаза такие вроде большие, а как стеклянные какие-то. Неживые, понимаешь? Понимает, понимает. Армин кивает с усталостью, будто говоря «Всё-то мне ясно, но что я могу сделать?». Он вместе с Жаном оправляет полы своего длинного чёрного драпового пальто и закрывает глаза на пару секунд, вновь пробуя расслабиться. Жан уже знает, что это не поможет. Армин зажат изнутри, он имеет обыкновение чего-то недоговаривать камере. Но ему-то, Жану-то, он это покажет? — Послушай, Армин, — Жан оставляет фотокамеру болтаться на шее и оглаживает обеими ладонями щёки своей модели, подрумяненные первыми осенними заморозками, — Ты красивый парень. Очень красивый. — Вначале ты так не считал, — замечает Армин, и Жан виновато склоняет голову. — Вначале — да, — признаётся Кирштейн. — Стандартная красота всегда была мне ближе. Но ведь именно ты научил меня видеть то, что за её пределами. Жан не врёт. Его объектив всегда был на редкость капризным: из девушек в него попадали пышногрудые бимбо или длинноногие манекенщицы, из мужчин — подкаченные завсегдатаи спортзала. Сделав себе имя в фотосъёмке, Жан нередко качал права, наотрез отказываясь снимать обладателей неординарного внешнего вида. С Армином отказаться не получилось, и — чёрт возьми — как же Жан теперь был этому рад! Вот так ирония: в Армине его зацепило именно то, что изначально оттолкнуло. Слишком большие голубые глаза. Слишком светлые волосы на руках и невидимые ресницы. Слишком тонкие щиколотки, слишком остро торчащие костяшки на запястьях и лопатки. Слишком тонкая, с синеватыми венками под ней, кожа. Слишком плавные линии лица. Почти андрогинный, в одну секунду Армин казался даже худым, но хватало одного поворота, чтобы под светлой кожей заиграли-заструились выступы мышц. Жан бы раньше рассмеялся, если бы ему сказали, что подобные черты все вместе смотрятся хорошо. Но они смотрелись. И так ослепительно сияли, что Жан не понимал: как он не видел раньше? Наверное, он и правда пытался смотреть с закрытыми глазами. Зато теперь, один раз увидев, оторваться он больше не может. Теперь он хочет показать эту красоту другим. И, при всём своём профессионализме, пока он знает только один способ. Маленькие губы Армина сухие и холодные, но тут же намокают от мокрого чувственного поцелуя. Вслед за губами вспыхивает жаром всё лицо Армина. Жан чувствует, ведь он так близко. Руки Кирштейна мигом соскальзывают по драповой ткани вниз и проходятся по поясу к спине Армина. Жан прижимает Армина к себе невозможно крепко, широко растопырив пальцы будто для того, чтобы Армина в его руках оказалось как можно больше, потому что ему никогда не будет достаточно. — Жа… Жан… — дышит Армин куда-то во влагу поцелуя, мимолётно отрываясь от губ Жана и ловя их вновь. Жан понимает его уже с полуслова. «Блин, да знаю, камера» — думает он и нехотя отстраняется, разрывая протянувшийся между их губами мостик из слюны. Камера, ещё секунду назад тесно зажатая между двух влюблённых тел, болтается на шее Жана как ни в чём не бывало. — Что ей будет-то, — ворчит Жан, обиженный на любимую аппаратуру за то, что смела прервать такой упоительный момент, но камеру всё же поднимает и отходит подальше. — Вот! Замри! Стой так, — Жан открыто улыбается, довольный тем, что видит в объектив. И что увидит скоро весь мир. Вот такой Армин и был ему нужен. Открытый… нет, распахнутый настежь. Исцелованный, с блестящими припухшими губами, с пронзительным, обволакивающим зрителя взглядом. Свободно опустивший плечи и раскрепощённо поворачивающий голову то так, то эдак — как захочет, а не как поставили. Этот Армин не боится лишних движений или неудачных ракурсов. Он вообще ничего не боится и не думает, каким получается. Всё, чего он хочет, это Жан. И Жан это знает. Знает, что все увидят это желание. Но поймёт его лишь тот, кому оно предназначается. Армин, полуулыбаясь, откидывает голову назад, и Кирштейн чуть приседает, ища ракурс, где вокруг губ Арлерта не было бы покраснения от его, Жана, колючей бородки. Щёлкает ещё пару снимков, несомненно, удачных, и выпрямляется. Осталось пролистать фото, но это скорее привычка, чем необходимость. Жан уверен, что в этот раз у него получилось то, что он хотел. — Можем идти, — кивает он Армину, и тот, лениво качнув плечом, отрывается от дерева и следует за ним к выходу из парка. За руку.

***

— Какого, блядь, хуя! Флок подскакивает на своём пуфике и с суеверным ужасом смотрит на разлетевшийся вдребезги iPhone. Первая его эмоция, как ни парадоксально, радость. Радость от того, что он показал Эрену злосчастную фотосессию не на своём собственном мобильнике. — Ты пизданутый?! Чего истеришь-то? — нервно спрашивает он у Йегера, и тот тут же обдаёт его пылающим яростью взглядом. Ещё бы: под горячую руку полез. В агентстве никто себе не позволяет так разговаривать с главной моделью компании, даже боссы. Только вот один Флок и позволяет. Но не потому даже, что Эрен — его бойфренд. Просто Флок говорит так со всеми и каждым. Не умеет он сглаживать углы. Впрочем, в этом они с Эреном похожи. — Ты это видел? — нервно теребя собранные в небрежный пучок волосы, Эрен кивает головой на осколки девайса. Флок знает, что Йегер имеет в виду не акт уничтожения телефона, а последнее, что было на экране прямо перед этим. — Конечно, видел, Эрен. Я же тебе это и показал, — на свой страх и риск Флок всё-таки открывает фотосессию на своём девайсе, но в руки Эрену не даёт. Его пальцы листают обычные, ничем не примечательные, по его мнению, фото. Вот Армин шагает по осеннему парку, вот застывает у пруда, глядя куда-то вдаль, а вот — совсем близко — стоит у дерева и смотрит в камеру, затем похожий кадр с другого ракурса чуть подальше. Остальные Флоку листать лень: он их уже один раз видел. — И что такого? — на всякий случай уточняет он. — Вот! — Эрен тыкает пальцем в экран, сметает несколько фото в сторону и останавливается на нужной. — Вот, смотри! — и переключает на следующую, а потом ещё на одну. — А здесь?! Зелёные глаза поднимают на Флока свой едкий взгляд, явно требуя поддержки и одобрения. Флок бы мог сделать вид, что понял. На самом деле не понял он ни черта, и врать он не собирается, поэтому только пожимает плечами. Эрен вздыхает с измученным рыком. — Я не знаю, что именно Кирштейн с ним там делает, но Армин… Да не получался так Армин никогда! Он как будто слишком… — Эрен чешет двухдневную щетину, подбирая слова, — слишком Армин. Флоку ничего не остаётся, как повторно пожать плечами. Эрену виднее. В конце концов, это он дружит с Армином с самого детства. Наверное, отчасти поэтому Эрен за него и беспокоится. Даже за то, кто и как его фотографирует. Флок даже капельку ревнует, но всё-таки чувствует, что должен как-то подбодрить Эрена. — Ну, не знаю, что делает Кирштейн, а фотки хорошие, — признаётся Флок и обнимает Эрена сзади за плечи, сперва нерешительно, потом — когда не оттолкнули — смелее. — Слишком хорошие, — бубнит Эрен в сложенные на столе руки и отклоняется назад, прильнув к Флоку. «Только попробуй разбить его сердце, мало не покажется» — мелькает у Йегера в голове.