Летний ветер

       У Гэвина появились первые глубокие морщины на лице. Он рассматривал их с явной неприязнью, как будто желая соперничать с самим временем - но времени все проигрывают. Коннор начинал подумывать, что дело в гэвиновом первом за долгое время постоянном любовнике - у них разница в возрасте тридцать лет, и волей-неволей будешь сравнивать.        Коннор уже не сравнивал - чем дальше, тем очевиднее становилось, что Хэнк необратимо стареет. Они виделись каждый день с тех пор, как андроид получил отпуск и с утра до вечера сидел в больнице. Там его знали и уже не задавали вопросы, принимая от него любую помощь.        Хэнку стало трудно ходить три года назад, а проблемы с памятью начались немного раньше. К две тысячи пятьдесят восьмому он передвигался только с помощью коляски и Коннора, следующего за ним тенью, и с его же помощью каждый раз вспоминал изредка заглядывающего Гэвина.        - Ты там передавай привет старику, что ли, - на прощание сказал теперь уже лейтенант Рид. В участке оставались документы, над которыми можно поработать, пока Хэнк спит, и Коннор собирался уже уйти, когда его остановил Гэвин. - Мне… немного некомфортно рядом с ним, уж прости.        - Я понимаю, - отозвался Коннор. - Я передам.        Они неловко попрощались. Когда Гэвин перестал быть мудаком? Коннор не заметил. Возможно, когда это перестало быть крутым.       Дорога до больницы - тридцать минут тишины. Коннор думал, как начать разговор, если Хэнк его не помнит. Всегда внутри что-то обрывалось под недоверчивым взглядом старика, и становилось невыносимо тоскливо от того, что сам Коннор за двадцать лет не изменился ни капельки.        Только взгляд стал другим - ожидающим, нежным, всегда немного грустным.        - Почитай мне.        Они сидели на веранде - Хэнк в кресле, с теплым клетчатым пледом на коленях, потому что весна выдалась прохладной, а Коннор - в его ногах, на чуть согретых блеклым солнцем досках. Рядом - томик стихов, капельница и еще какие-то вещи. Коннор взял книгу - настоящую, бумажную, пахнущую чем-то сладким - и открыл там, где уже давным-давно лежал завядший и пожелтевший лепесток лилии.        - «Летний ветер», автор неизвестен, - начал Коннор, регулируя чуть хриплый голос. Отчего-то все в нем барахлило, когда все было хорошо. Будто это последний хороший день, а потом…        - За тобой белой шелковой лентой        Летний ветер, стеная, летит,        Наслаждаясь одним лишь моментом        Бесконечного дыма-пути.       Лепесток был от лилии, которую Коннор подарил Хэнку, когда настала весна две тысячи тридцать девятого - и это значило, что самой сложной зиме пришел конец. Лилия стояла в кухне еще долго, пока, наконец, последний лепесток не упал на стол. Хэнк взял его и сунул, не глядя, в какую-то книгу, «на память», - усмехнулся он тогда.        Очень смешная шутка, госпожа Жизнь.        Коннор молчит несколько секунд - отчего-то буквы перед глазами расплываются.        - Он шепнет отцветающей липе        Твое имя - как страшный секрет.        Замолчит, лепестками засыпав        Бледноокий короткий рассвет.        Андроид много времени посвящал наблюдению за природой - не отрываясь смотрел, как рядом с домом Хэнка растут грибы, сидя на одном месте часами, или наблюдал за птицами, свившими под крышей гнездо. Сейчас оно опустело, в доме тихо и как-то невыразимо одиноко. Коннор не возвращался туда уже довольно давно, но знал, что однажды наступит этот день.        Он думал об этом каждый раз, когда ехал по дороге в больницу, когда деревья поначалу были покрыты желтыми и оранжевыми листьями, затем - белоснежными шапками снега, а потом - нежными, еще только пробивающимися из почек листиками. Каждый раз, когда он видел, как весна вступает в свои права, когда слышал капель, когда Гэвин переставал носить свою дурацкую вязаную шапочку, когда по дорожкам в парке начали бежать ручьи, - он думал, что с Хэнком всего этого не произойдет, что его осень никто не в силах обратить. Оставалось только раз за разом заглядывать в выцветающие глаза, со страхом ожидая увидеть там вежливое недоумение - «я Вас знаю?»        - Он дождём барабанит по крыше,        Он в окно постучится чуть свет.        Он замолкнет, вздохнет - и чуть слышно        Догоняет тебя по траве.        Вчера было плохо - не так плохо, как могло быть, но Коннору в тот момент показалось, что хуже уже быть не может. Они были в палате после процедур, и Хэнк вертел в руках старый четвертак, завалявшийся у него в кармане халата. Коннор наблюдал за этим с легкой улыбкой, сидя рядом на кровати.        - Кто-то научил меня всяким фокусам, да только совсем не помню, кто, - улыбнулся в ответ Хэнк, заметив заинтересованность андроида, а тому словно прострелили голову. Он не знал, что сказать. Думал, что будет готов, но к чему-то нельзя подготовиться, что-то будет ударом каждый раз, когда происходит.        И отчего-то это больнее, чем когда Хэнк не помнит его имя.        Коннор подошел к креслу, присел на корточки и со слабой, с таким трудом дающейся улыбкой заглянул Хэнку в глаза:        - Научи меня.        Хэнк пытается, но монетка выскальзывает из ослабевших пальцев и с тихим звоном закатывается под стол. Коннор пошел за ней, опустился на четвереньки, ища монету в пыльной полутьме, и в этот момент горло сжало подступающими слезами. Он стукнулся головой о стол в неконтролируемой попытке выпрямиться и почувствовал, что плачет. Беспомощный, скорчившийся под больничным столом андроид, медленно и необратимо теряющий все, что у него есть.        - Эй, ты там в порядке? - Коннору кажется, что Хэнк не зовет его по имени, потому что иногда не помнит его. Успокаивается, делает над собой титаническое усилие - и выбирается из-под стола с четвертаком, незаметно вытирая слезы тыльной стороной ладони.        - Все в порядке. Все всегда в порядке, - он вкладывает монетку в руку Хэнка, накрывая ее своей ладонью, и улыбается. - Все будет хорошо, Хэнк. Попробуй еще раз.        - Он уляжется шарфом на плечи,        По веснушчатой коже скользя.        Он моргнёт - и пройдет его вечность,        И ему за тобою нельзя.        - Повтори-ка, как называется стихотворение, - попросил Хэнк. Его рука перебирала волосы Коннора, и тот наслаждался неожиданной и редкой теперь лаской, отгоняя от себя желания подаваться к руке, как пёс.        - «Летний ветер», - послушно повторил андроид. - Хэнк, - он чуть отстранился, чтобы видеть глаза человека, - ты же помнишь, кто я?        Это был очень плохой вопрос, который не стоило задавать, Коннор знал это и уже миллион раз успел пожалеть. Но ему надо было, просто до смерти необходимо было знать.        - Чего? Конечно, Коннор, я помню. Я еще не совсем с ума сошел.        Коннор кивнул и отвернулся, чтобы Хэнк не видел его лицо, и продолжил:        - Он плетет твои рыжие косы,        Всё за это отдав и продав.        Ветер летний у осени просит,        Чтоб остаться с тобой навсегда.        Он уже не рад, что не выбрал какое-нибудь другое стихотворение. Книга дрожит в руках, лепесток, поймав порыв теплого ветра, слетел со страницы и унесся куда-то в сад, только начинающий покрываться первой зеленью. Где-то за кустами работает андроид-садовник, впервые за этот год. В темном уголке, в зарослях сирени, все еще лежит снег.        - Как, говоришь, оно называется?        - «Летний ветер».        - Хорошее, - задумчиво произнес Хэнк. Солнце садилось, и он наблюдал за этим, и его рука все еще гладила Коннора по волосам. Все вокруг на несколько минут порозовело под последними на этот день солнечными лучами, и лицо Хэнка как будто стало мягче и моложе. - Красивый сегодня закат, Коул.       Коннор едва заметно вздрогнул, но поправлять Хэнка не стал.       И почему-то, по самой ужасной причине, это был действительно хороший день. Коннор поцеловал уже наполовину дремлющего Хэнка в лоб, отнес в кровать, подоткнул одеяло, постоял чуть-чуть, наблюдая, как с едва слышным звуком падает в капельную камеру лекарство, и ушел, бесшумно прикрыв за собой дверь.        В машине он слушал радио и думал, что скажет Хэнку завтра, если тот его не узнает. Ветви деревьев казались черными на фоне синего неба и догорающего на западе заката - узкой желто-розовой полоски света. Коннор завез заполненные документы в участок и обнаружил там замотавшегося, полусонного Гэвина.        - Как он? - вместо приветствия спросил человек. Он пил кофе со сливками и явно собирался просидеть здесь еще некоторое время, занося улики в архив.        - Нормально, - ответил Коннор, присаживаясь на краешек стола и наблюдая, как Гэвин печатает.        - А ты как?        - Я тоже в норме, - соврал Коннор. Не получилось. Он давно уже не выглядел на «в норме» и даже на «сойдет» уже не тянул и знал это, пытаясь до последнего сохранять невозмутимый вид. Гэвин оторвался от светящегося экрана терминала, чтобы посмотреть на Коннора то ли с укором, то ли с сочувствием - хотя у Гэвина эти две эмоции всегда почему-то шли бок о бок.        - Хочешь, я поеду с тобой в следующий раз? Я давно не был у него… Коннор?        В Конноре что-то сломалось - он прижал руки к горячему и мокрому лицу, чувствуя себя жалким и беспомощным, второй день подряд. Он вздохнул, и подумал, что это не второй день, это уже четвертый год, и что он очень устал. Это была не физическая усталость, невозможная для андроида, это было намного хуже.        Гэвин положил ладонь на его колено, вздыхая:        - Коннор, если мы можем чем-то помочь, скажи. Я и Дон… ты знаешь, мы не откажем, - и добавил, уже намного тише, но Коннор услышал: - он ведь тоже через это пройдет.        - Спасибо, - глухо отозвался Коннор, вставая и неловко улыбаясь. - Спасибо, что не даешь окончательно раскиснуть.        - Терпеть не могу плачущих андроидов, сам знаешь, - фыркнул мужчина.        Коннор застыл на месте, затем быстрым шагом направился к выходу.        - Пришло сообщение из больницы, нужно поехать.        - Так поздно? - поднял брови Гэвин.        - Мне нужно быть там, - почти оправдываясь, сказал Коннор и выскочил за дверь. Это не может, не должно произойти сегодня. Не сейчас. Не в их лучший за последнее время день. Такого точно не должно быть.        Он ехал в тишине, выключив радио, уставившись на дорогу. Было совсем темно и очень пусто - и на улице, и где-то внутри, там, где бешено работал тириумный насос, качая синюю кровь на пределе своих возможностей. Перед глазами все немного плыло, когда Коннор вышел из машины и бегом направился к зданию больницы.        Его пустили - и это было еще тревожнее. Андроид сидел, неестественно прямой, перед дверью палаты, ожидая уже в течение нескольких часов. Никто ничего ему не объяснил, а взламывать базы больницы просто не было сил.        К рассвету приехал Гэвин и Дон - они сели рядом, не говоря ни слова, и Коннор был им благодарен. Отчего-то теперь на душе у него было спокойнее.        - Коннор, - позвала его Меган, знакомая медсестра. - Можешь подойти?        Коннор стремительно поднялся и направился за девушкой к сестринскому посту.        - Я… - она замялась. - Мне нелегко это говорить. У Хэнка… понимаешь, он уже вряд ли сможет кого-то вспомнить.        Это было тяжелым ударом. Коннор часто заморгал, осмысляя услышанное, но осмыслять было нечего - в голове только снова и снова проносились бегущей строкой слова: «Он вряд ли сможет кого-то вспомнить». Это было даже не больно - только грустно и как-то безысходно. Слово вертелось на языке, но Коннор сдерживал себя - казалось, стоит ему сказать это, и ничего нельзя будет изменить.        Как будто сейчас что-то можно изменить.        - Я могу, - голос не поддавался, барахлил, - я могу зайти к нему?        - Да, думаю, ты можешь, - закивала Меган. - Не оставляй его одного. Он очень слаб.        Коннор не чувствовал ног. Нервно улыбнулся привставшему юному Дону, выглядевшему уставшим и взволнованным. Взялся за ручку двери, несколько раз быстро вдохнув и выдохнув для стабилизации. Приоткрыл дверь, осмеливаясь только заглянуть в палату.        Хэнк лежал на кровати, серо-бледный и совсем безжизненный. Голографические показатели отсчитывали неровный слабый пульс, низкое давление и предельно низкий уровень жизнеспособности. Они научились это высчитывать - Коннор научился это высчитывать и без приборов, одним взглядом, на сотую долю секунды. Он знал, что это конец.        Присел на колени перед кроватью, поглаживая чуть теплую морщинистую руку, улыбнулся:        - Вчера был красивый закат. Хочешь, и сегодня посмотрим?        Хэнк чуть дернулся, медленно открывая глаза и поворачивая голову. Ответной улыбки не было, ни малейшего проблеска узнавания, ничего. Только недоумение и сведенные к переносице седые брови:        - Кто Вы?        Коннор прикрыл глаза на секунду и тут же их открыл, услышав:        - Где Коннор?        Это было хуже, чем все остальное. Пульс чуть участился, скакнуло давление - Коннор испуганно следил за значениями, не отпуская руку Хэнка. Тот осторожно дернул пальцами, отстраняясь, насколько это было возможно.        - Где, черт возьми, Коннор? Он обещал быть здесь.        Андроид открыл рот, чтобы что-то сказать - и не смог. Невозможно было сказать все то, что он чувствовал. Дыхание на некоторое время прекратилось, затем из горла вырвался странный и жалкий тихий звук, похожий на всхлип.        - Я… Я Коннор, - прошептал он.        - Чего? - не услышал Хэнк. Показатели падали, доза обезболивающего неумолимо увеличивалась, чтобы в конце концов сознание Хэнка улетучилось из страдающего старческого тела навсегда.        Они сами так решили. Если ситуация станет критической, врачи имеют на это полное право. Сами подписали бумаги, сами потом сидели, глядя на закат, и Коннор прятал лицо в пледе на коленях Хэнка, чтобы тот не видел, что он плачет, но Хэнк знал.        Это было четыре года назад, и андроид знал, что они все сделали правильно.        Но как? Как смириться с этим? С тем, что Хэнку уже не перескажешь всю их удивительную жизнь, не напомнишь все, что они вместе пережили, не объяснишь каждый чертов день их двадцати лет. Не всегда были хорошие дни, но все-таки они были. Отпуск в Калифорнии, клубничное мороженое и первый день Коннора у моря. Рождество, поцелуй под омелой, подарки, какао с ромом. Фейерверки на четвертое июля, тыквенный пирог на День благодарения, и каждый год - по-разному, каждый день - маленькая Вселенная.        И сейчас все их дни вместе умирали, корчились в ярком пламени уходящей жизни. Уродливый свитер с оленями. Соломенная шляпа. Хот-дог. Капли дождя на лице. Пение птиц под крышей. Шелест осенних листьев под ногами. Запах только распустившейся сирени. Запах их первой лилии.        Лепесток улетел прочь, развалился на мелкие кусочки и оседает на только-только вылезающей из-под черной земли траве.        - Где Коннор? - голос тихий, речь невнятная. Тело его уже не слушается.        - Это я, - Коннор взял его руку в свою, слегка сжал пальцы. - Я здесь, Хэнк. Посмотри, это я. Коннор.        - Где… где Коннор… - чуть слышное бормотание. Рука ослабевает, пульс едва трепещет под пергаментной кожей.        - Это я, - Коннор плачет, уткнувшись лицом в белую простыню. - Я здесь, я с тобой, пожалуйста, Хэнк. Это я. Это Коннор.        Раздается противный, громкий писк. Пульса нет, голограммы с данными пропали, осталась только одна. Время смерти - шесть семнадцать утра, четверг, семнадцатое апреля две тысячи пятьдесят восьмого года.        - Это я, - Коннор не верит, Коннор трясет Хэнка за плечо, смотрит, ждет, что глаза откроются, что его узнают. - Это я, Коннор, я здесь. Это я! - он кричит, вцепляясь в безвольно повисшую руку, словно это что-то изменит. Он всегда надеялся втайне, что сможет что-то изменить. - Это я, - повторяет он, как безумный, когда заходит Меган, врач и еще медбрат. Приборы отключают. Из руки вынимают катетер, отсоединяют от капельницы, бросают в мусорное ведро. - Я Коннор, - говорит Коннор. - Я здесь.        Все умерло. Все стихло. Ничего больше не существовало. Время смерти - шесть семнадцать утра. Скоро будет восход, скоро начнется день, скоро все придет в движение, и опять будет пробка, и Коннор опять будет смотреть на витрину цветочного магазина, где стоят белые лилии, пока машины движутся ужасно медленно, и опять будет слышно радио из соседнего автомобиля, или голос ребенка, или лай собаки.        А Хэнка больше не будет.        Все закончилось, все прошло - только и сам Коннор, кажется, закончился: сидел, обездвиженный, оглушенный, около постели, не видя ничего вокруг, и как сквозь толщу воды до него долетали слова Меган:        - Коннор, отпусти. Отпусти его.        Она пыталась разжать механические пальцы, впившиеся в кожу мертвого тела, но не могла ничего сделать. Она гладила андроида по спине, по волосам, просила, но до него не доходило ни слова.        - Отпусти. Пожалуйста.        Это был голос Дона. Гэвин стоял позади, прикрыв глаза рукой. Дон помог Коннору подняться, буквально за руку вывел из палаты и позволил разрыдаться на своем плече - тихо, почти бесшумно. Потому что некоторые вещи выразить звуками было невозможно - внутри Коннора была совершенная тишина.        Он проводит тебя до ограды,        На решётке повиснув без сил.        На краю персонального ада        Ветер бродит средь старых могил.        Он возвращается в их дом спустя пять дней - его отвозит Гэвин. Они с Доном ждут в машине, потому что Коннору необходимо пойти туда в одиночку.        - Ну вот, тот самый день, - скорее сам себе сказал андроид, проходя внутрь.        Тут все было Хэнком - старый продавленный диван, несвежее пиво в холодильнике, высохшие цветы в вазе на подоконнике, незаправленная постель, еще хранившая их запах, вымытая, но не убранная на полку посуда. Коннор подошел и швырнул тарелку в стену - та с громким звоном разлетелась на части, осколки впились в обои, в пол, в ковер. Легче не стало.        Легче и не станет.        Он лег на кровать лицом в подушку, вдохнул как можно глубже, сохраняя родной запах. Прикрыл глаза. Хэнк ходил по комнате, о чем-то ворча, и Сумо лаял где-то на улице на проезжающий фургончик с мороженым.        Коннор открыл глаза. Сумо умер пятнадцать лет назад, прожив, по собачьим меркам, долгую и довольно счастливую жизнь. Хэнк Андерсон умер пять дней назад. Коннор сел, уставившись в одну точку, прижимая к себе подушку, уверенный, что сейчас он находится в этом доме в последний раз. Вернуться сюда снова - выше его сил.        Он со вздохом поднялся, застелил постель, подмел осколки, вынес мусор, не глядя на ожидающих его мужчин в машине, протер пыль с полок и с телевизора. Собрал кое-какие вещи - старую серую толстовку, несколько книг и надбитую чашку. Фотоальбом оставил лежать там, где он и был, - это было бы слишком больно. В последний раз окинул взглядом притихший и пустынный дом. Присел на пороге, разглаживая складки на толстовке.        Будет время - ты станешь легендой.        Среди каменных ликов святых        Ветер белою шелковой лентой        Тихо ляжет у ног твоих.