Утренняя Москва гудит пробками, люди спешат на работу, обгоняя друг друга у входа метро, состязаются в ежедневном квесте «Растолкать всех и успеть первым».
Валентин Юрьевич Лебедев впервые за несколько десятков лет оказывается в самой гуще сумасшедшей гонки, потому что его машина вот уже два дня на ремонте. Какой-то урод раздолбал все стёкла и скрутил номера, пришлось написать заявление в полицию, которая разумеется не торопится искать виновных. Под стать стражам закона, автомастерская тоже устраняет последствия налёта со скоростью старенького принтера, лениво выплёвывающего по одной бумажке в минуту. Вся эта ситуация выбешивает полковника настолько, что он звонит своему знакомому из ОВД на Рублёвке, поскольку машину нашли именно там. Её угнали из Чертаново, сначала разбили стёкла, во дворе, а потом угнали, непонятно зачем и кто, даже инопланетяне не стали бы заниматься такой бесполезной ерундой.
Владимир Сергеевич Яковлев — замначальника ОВД обещает найти виновных в кратчайшие сроки, поручив дело самому лучшему следователю (хоть Яковлеву мягко говоря неприятно это признавать) Измайлову.
— Окей, а почему я-то? — откусывая внушительный кусок яблока, с набитым ртом спрашивает Гриша. — Он ведомственный, так пусть сами разберутся, пехоту там что ли подключат или десант…
— Антидепрессант блять, — злится Яковлев, подскакивая с кресла, — ты совсем ебанутый, Измайлов?!
— Не, не совсем, — парень нагло улыбается, постепенно отступая к двери, уже привык к тому, что начальник в любой момент может запустить в него чем-нибудь тяжёлым.
— Иди нахер, и чтоб я тебя не видел, пока не найдёшь этих сраных мудаков и номера! — при последних словах Гриша готовится выпрыгнуть за дверь.
Правильное решение, в следующую секунду по деревянному «щиту» прокатывается жуткий грохот. «Наверное, стул кинул, — посмеиваясь думает Измайлов, лёгкой походкой удаляясь по коридору, — хотя нет, всё-таки ваза.»
Он научился безошибочно определять на слух, чем в него швырнули на этот раз, как музыкант различая высокие и низкие ноты. Да он приходил в кабинет Яковлева только ради того, чтобы довести начальника до очередной вспышки гнева. Грише было смешно, он так развлекался, а Владимир Сергеевич возненавидел его за бесконечные издевательства. Выгнать бы к чёртовой матери, но следователь из него отличный, с этим не поспоришь. Приходилось терпеть выходки Демона, как его однажды и навсегда прозвал Яковлев.
В бессчётный раз Измайлов доказывает свою незаменимость и высокий профессионализм, спустя пару часов находя «злостных хулиганов» и похищенные пластинки метала. Он доставляет банду рублёвских подростков — самому старшему не больше пятнадцати лет — в участок. Яковлев сначала орёт, не веря, что мальчишки могли провернуть такое дело. Тем более, ребята как на подбор — все дети уважаемых людей, депутата, олигарха, прокурора и т.д.
Однако Измайлов предусмотрел такой поворот и раздобыл видео с камер наблюдения, сопоставив которые, можно не только установить личности угонщиков, но и отследить весь их маршрут, вплоть до стоянки, где они, наигравшись, оставили автомобиль. Тут Яковлев ничего возразить не мог, придётся брать грех на душу — сообщать родителям, о том, что натворили их драгоценные детишки. А номера нужно вернуть полковнику, чем быстрее, тем лучше. Первое Владимир Сергеевич берёт на себя, а второе доверяет Измайлову, потому что в последнем нет простора для извращённого постоянным совокуплением демонов мозга Гриши. Поручение простое — отдать Лебедеву номера и выслушать по-военному скупые слова благодарности. Миссия вроде выполнимая, даже для такого отбитого товарища ибанько, как Измайлов.
На следующий день, договорившись о встрече с полковником, Гриша едет в Чертаново.
«Конечно, ему же влом ехать, военный охуенный,» — думает он, второй час выстаивая в пробке.
Почему-то эта история с самого начала бесит его. Вот с чего он обязан помогать бесплатно? Беспредел просто. Лебедев наверняка располагает большими средствами, раз уж «не последний человек в министерстве» — так его охарактеризовал Яковлев. Мог бы вознаграждение пообещать что ли. Какой там! Хрена лысого от этих крыс кабинетных получишь. Гребут лопатой, а делиться никогда, ни за что.
С такими враждебными мыслями Измайлов приезжает на заранее оговорённое место встречи — парковку.
«У самого, наверное, особняк в Барвихе трёхэтажный, поэтому и выбрал нейтральное место, — догадывается Гриша, — стеснительный, сука.»
Судя по голосу, услышанном во время телефонного разговора, он ожидал увидеть перед собой высокого, быть может, полного — как и многие военные, занимающие высокую должность — мужчину преклонного возраста с плешивой головой, покрытой реденькой порослью седой паутины. Остановившись в указанном ряду, с трудом втиснувшись меж плотно припаркованных машин, Измайлов заметил приближающегося к нему быстрой и уверенной походкой худощавого человека в военной форме цвета выгорающего болота. Несомненно это был Лебедев. Вряд ли на богом забытой парковке в Чертаново толпами расхаживают полковники.
Нельзя сказать, что вид Валентина Юрьевича поразил его, скорее впечатлил. Подтянутая фигура, смугловатая, словно после солярия кожа, да и седине не так уж легко вытеснить природный смолянисто-чёрный оттенок волос. Ему пятидесяти лет не дашь, выглядит намного лучше, чем Гриша ожидал.
Измайлов с грацией молодой антилопы выпрыгивает из машины, сверкая красными кедами и шальным взглядом, проходит несколько метров по направлению к мужчине и останавливается, пригвождённый к месту карими глазами, в них словно разлили коньяк, а потом плеснули кофе в середину, чтобы обозначить зрачок. Да, именно так неведомые силы создавали эти прекрасные очи, горящие дьявольским огнём.
Гриша на мгновение растерялся под пристальным строгим взглядом полковника, не замечая протянутой для пожатия широкой ладони.
— Здрасьте, — пожалуй, слишком тихим голосом сказал Измайлов, хватаясь за руку, как альпинист за крепление, отделяющее его от падения в бездонную пропасть. — Я Гриша.
— Вечер добрый, молодой человек, — приятным баритоном приветствует мужчина, не торопясь отпускать его ладонь, будто проверяет силу парня.
Гриша продолжает пялиться на Лебедева, при этом испытывая жуткую неловкость, причины которой откопать так же сложно, как вынуть ядро из Земли. Наконец, удостоверившись, что сейсмическая активность руке Измайлова не страшна, полковник позволяет себе некое подобие дружелюбной улыбки. Она означает, что Гриша одобрен Министерством обороны в лице Валентина Юрьевича.
— Я Вам номера привёз, — зачем-то уточняет Измайлов, хотя это было целью их встречи, опрометью кидаясь к багажнику.
Лебедев провожает его заинтересованным взглядом, парень странный, но неплохой.
«Сразу видно, растерялся перед старшим по званию, — про себя отмечает полковник, — значит уважает начальство, это хорошо.»
О том, что Гриша ещё и симпатичный, вдобавок к прилежному характеру, мужчина задумывается, когда парень наклоняется, практически ныряя в багажник, пытаясь отыскать треклятые жестянки. Штаны натягиваются, плотно облегая упругие, но не слишком полные бёдра. Лебедев не может не смотреть, хотя зарёкся заглядываться на людей своего пола ещё до женитьбы. Разумеется, Измайлов не первый, кто привлёк его в сексуальном плане, случалось, что полковник нарушал собственный запрет, повстречавшись с симпатичным парнем, солдатом или просто незнакомцем в кафе — не важно, любовь на одну ночь найти не сложно, особенно такому, как Лебедев.
Но Измайлов был явно не из той серии. Он относился к уникальному типу парней, которые поглощают собой всю твою жизнь, отношения с ними затягивают не хуже азартных игр и алкоголя. Если пошёл на риск, будь добр, иди до конца — их вечный девиз. Попробуй брось его, ломка начнётся у обоих и раны не затянутся годами, а может вообще никогда. Поэтому Лебедев, поклявшийся не заводить настоящих отношений и ни к кому не привязываться, решает к Грише не подкатывать, чтобы потом проблем не огрести. Пусть себе живёт эдакий ангелочек, не ему — старому дураку, портить благородное создание.
Тем временем Измайлов находит номера и с победным возгласом выуживает их из багажника, в котором царит немыслимый беспорядок, какой иногда встречается у женщины в сумочке. Он возвращается к полковнику, и лучезарно улыбаясь во все тридцать два, вручает ему пропажу.
— Больше не теряйте, — осмелев шутит он.
Лебедев пропускает шутку мимо ушей, незачем портить впечатление от приятной встречи. Парень-то оказывается остряк.
— Благодарю Вас за помощь, — вновь выдавливая наружу специфическое подобие улыбки.
Гриша постепенно приходит в своё обычное состояние и думает устроить небольшой эксперимент.
— Спасибо на бутерброд не намажешь, — ехидно сверкая бирюзой глаз, говорит он.
Мужчина хмурится, склоняя голову на бок, словно рассматривая Измайлова под другим углом.
— Знаю я вас, рублёвских, заявление написать — и то дань взимаете, — недовольно-ироничным тоном отвечает Лебедев.
— Можно подумать вы в министерстве не так делаете, один миллион на вооружение — другой себе в карман, — не теряется Гриша, его начинают выбешивать саркастичность и жадность нового знакомого.
— Молодой человек, Вы ничего не попутали? — Валентин Юрьевич тоже выходит из себя, испытывая вязкое неприятное чувство, возникающее, когда приходится обмануться и разочароваться в человеке.
— Не, вроде нет, а Вы?!
Испепеляющий взгляд был способен обратить в бегство кого угодно, но только не Гришу — он же отбитый. Полковник сдаётся под натиском неприкрытого хамства, видя, что разговор клонится в сторону взаимных оскорблений и, придавая своему лицу как можно больше презрения, спрашивает:
— И как же мне Вас благодарить за такую
бесценную услугу?
— Может переспим? — рефлекторно вырывается у Измайлова, прежде чем он успевает подумать.
Лебедев обалдело таращится на него пару секунд, наверное, пытается понять, не послышалось ли. Но какой там! Гриша блядски улыбается, красноречиво оглядывая полковника с ног до головы. Отступать уже некуда. Тот смотрит в ответ и в суровом взгляде медленно собирается армия тьмы. Он просто не может поверить, что этот наглый сосунок посмел такое ляпнуть. В голове не укладывается!
Молниеносным, идеально отточенным за годы армейской жизни, ударом в челюсть Лебедев опрокидывает его на пыльный асфальт. Гриша даже не успевает понять, что произошло, только чувствует острую боль, а во рту появляется привкус солёного железа. Он прижимает руку к подбородку, задевая пальцами нижнюю губу — на бледной коже остаются кровавые следы.
Измайлов смотрит на мужчину снизу вверх и в его взгляде отражается непонимание, смешанное с чем-то похожим на жгучую обиду или злость. Никто ещё не реагировал на его заманчивое предложение вот так. Было очень больно и не только физически.
Вспышка гнева быстро проходит и Лебедев ужасается самому себе. Что он наделал? Со второго взгляда же было ясно, что парень тот ещё фрукт. Не зря Яковлев нервно усмехнулся, говоря о лучшем следователе своего отдела. Парень, действительно, очень сложный. Наверняка стебёт всех без разбору, доводит, издевается. И к словам его серьёзно относиться не стоило. Ну зачем ударил? Выдержки не хватило? Сорвался, как пацан тринадцатилетний. Ему стало стыдно, больше перед самим собой, нежели перед Измайловым, нелепо рассевшимся посреди тротуара, словно плюшевая игрушка.
— Сука, — хрипло шипит парень, сплёвывая алую кровь на грязно-серый асфальт.
При этом, обращаясь не столько к Лебедеву, сколько к грёбаной судьбе, в очередной раз подкинувшей новое западло. Мужчина смотрит на него с нескрываемой неприязнью, но никак не реагирует на ругательство.
— Эх, — с сожалением вздыхает Измайлов, — были бы Вы простым смертным, я б Вас так отпиздил — на всю жизнь бы запомнили.
Ясные глаза застилает синий, грозовой фронт. Гриша смеётся, запрокидывая голову, промокая окровавленную губу пальцами. Можно подумать, что у него начинается истерика, но Измайлова не так уж легко довести. В отличие от его многочисленных жертв.
— Молодой человек, я ведь и добавить могу, — грозно отвечает полковник, отступая на шаг назад, тем самым противореча собственным словам.
Он не собирается бить парня снова. Пусть тот и ведёт себя слишком развязно, явно нарываясь на драку. Хватит. Кто-то должен прекратить это первым. Лебедев, как старший по возрасту, да и званию, забирает роль миротворца себе. Стараясь не заводиться, он отходит к служебной машине под градом отборного мата и угроз, садится, захлопывает дверь и вставляет ключ в зажигание. Но тут случается непредвиденное.
Измайлов, абсолютно оправдывая звание демона, подлетает к дорогому автомобилю и одним ударом ноги сшибает боковое зеркало. Его лицо покрывается сетью вздувшихся жил и выглядит устрашающе, словно в него вселился бес.
Валентину Юрьевичу требуется вся выдержка, чтобы не переехать эту нарыпучую сволочь на месте. Напряжённую гробовую тишину разрывает рычание мотора. Он трогается со злополучной парковки, в то время как Измайлов показывает ему средние пальцы обеих рук, что не ускользает от внимания полковника. В этот момент Лебедев твёрдо решает сделать всё и даже больше для увольнения опасного нахала. Таких за решётку надо прятать, а не наоборот! Или в психушку отправлять на самую жёсткую терапию.
***
— Не, ну какой мудак! — в десятый раз за утро повторяет Гриша, пока Кристина воодушевлённо занимается на степпере.
Он успел поведать ей свою душещипательную историю ещё вчера, в надежде на то, что разрушительные эмоции отпустят, как только поделишься ими с кем-то сочувствующим. Однако злоба продолжала кипеть в нём кроваво-оранжевой лавой, а необоснованная горечь запускала свои острые когти в тело, выламывая и выкручивая внутренности, словно штопор — пробку из бутылки.
Кристина, конечно, сопереживала, не могла остаться отстранённым наблюдателем, но всему есть предел. В конце концов, у неё есть свои проблемы, о которых она почему-то не кричит направо и налево. Вот и он пусть успокоится. Подумаешь, обидели мальчика ни за что, ни про что.
— Гриш, я честно не пойму, ты так злишься, потому что он тебя ударил или из-за того, что не захотел с тобой переспать? — не утерпев, стервозно поддевает она.
— Крис, а ты ничего не попутала? — раздражённо говорит Измайлов, щедро раздавая пинки тренажёру, вспоминая о точно такой же фразе, прозвучавшей из уст полковника.
— По-моему ты зациклился, надо отпустить ситуацию, если ничего не можешь изменить.
— Ага, — хмуро бросает он, — я бы посмотрел, как бы ты в такой «ситуации» себя повела. А то я все твои проблемы решаю. Чуть что: «Гриш, приезжай, у меня тут клиент окочурился» или «меня убить хотят».
Измайлов устроил целую пантомиму на тему спасения Кристины из всяких передряг.
— Стоп. Ты хочешь попросить меня о помощи? — Кристина даже останавливается, озарённая внезапной догадкой. — Так бы и сказал, только я не знаю, чем тебе помочь.
Гриша и сам не представляет. Он задумчиво молчит, уставившись куда-то в сторону невидящим взглядом. Нет, Кристина здесь ничего сделать не сможет. Нужно действовать самому. Что-что, а отравить жизнь полковнику он точно сумеет — многолетний опыт, филигранно отточенный на Яковлеве.
***
— Измайлов, падла! Что ты опять натворил?! — кричит его подопытный экземпляр, когда Гриша показывается на пороге кабинета начальника.
— А что? — с невинной ухмылкой спрашивает он, игнорируя испепеляющий взгляд Яковлева.
— Сегодня утром пришёл приказ оттуда, — мужчина поднимает указательный палец, тыча им в потолок, — уволить тебя к чёртовой матери за двадцать четыре часа!
От этой новости Гриша офигевает настолько, что с размаху приземляется на край стола. Неужели эта тварь настучала?! Так и есть. В процессе не очень приятного разговора выясняется: указание поступило не откуда-нибудь, а из самого Министерства обороны.
— Да, влип ты, Измайлов, — с плохо скрываемой радостью говорит Яковлев.
— Знаю, — нахмурившись отвечает он, — а что можно сделать?
— А хер его знает, — глубокомысленно замечает начальник. — У тебя есть сутки, чтобы исправить то, что натворил.
Подавленный и злой до посинения Измайлов возвращается в свой кабинет и открывает бутылку коньяка, мирно дожидавшуюся чёрного дня. Сегодня он наступил. Кто бы мог подумать, что из ерунды может получиться такой пиздец? Он же просто пошутил. Если у Лебедева плохо с чувством юмора, так это его проблема. Почему расплачиваться должен он?
Вылететь с работы по глупости совершенно не хотелось. Столько всего происходило, сколько раз косячил — и ничего, разбирались же как-то полюбовно. А теперь из-за этого напыщенного павлина в погонах всё коту под жопу. Пенсию даже заработать не успел.
После четвёртого бокала, набравшись пьяной решимости, да и просто набравшись, он решает навестить полковника, прихватив с собой подаренное охотничье ружьё. Так сказать, на войне все средства хороши.
Измайлов пробивает мужчину по базе. Большая часть данных засекречена, но каким-то чудом домашний адрес всё же находится среди множества файлов с закрытым доступом.
— Чертаново? — удивлённо и пренебрежительно бросает Гриша.
По его мнению такая важная птица должна жить на Рублёвке, ну или, в крайнем случае, в центре. Гопнитский район никак не вязался с образом правильного, по-армейски строгого полковника, который, казалось, на дух не переносил шпану и всяких хулиганов.
«Может в базе ошибка или специально по ложному следу направляют?» — думал Измайлов, стоя в пробке.
Ружьё мирно покоилось на заднем сиденье. Гриша то и дело прикладывался к початой бутылке коньяка, забивая на законы. Впрочем, как обычно. Только внутри что-то было не так. Вместо того, чтобы желать Лебедеву смерти, с каждым глотком он всё больше ощущает, что желает его. Такого строгого, сдержанного и угрюмого… интересно, он хоть иногда нормально улыбается?
Измайлов чувствует, что поплыл. Похоже коньяк оказался с виагрой. Мухич до сейфа добрался и подбросил своих волшебных таблеток, не иначе. А как ещё объяснить это противоестественное влечение к человеку, которого он пару часов назад собирался убить?
— Докатился блять, — говорит он себе, разглядывая собственное отражение в зеркале заднего вида. — Отменно он меня звезданул.
Может нужно было сходить в травму на всякий случай. Уж больно тяжёлая у Лебедева рука. Словно в ответ на его мысли, голова отзывается пульсирующей болью, а перед глазами расплываются машины, изменяя свои очертания. Гриша трясёт ею, стараясь прогнать неприятные ощущения, а сзади раздаются нетерпеливые сигналы водителей, лишь усугубляющие его состояние.
Приступ отпускает только когда он подъезжает к дому полковника. Нетвёрдой походкой Измайлов направляется к обшарпанному подъезду. На его счастье, дверь, равно как и домофон, оказываются сломанными — раскуроченными чертановской гопотой. Гриша заходит внутрь, мысленно прикидывая, на каком этаже распологается квартира Лебедева. Как ни странно, лифт работает, хоть и выглядит отвратительно грязным, весь исписанный «произведениями» местных иллюстраторов. А от запаха, удушливо распустившего свои отвратительные пары, Измайлова едва не выворачивает наизнанку. Он зажимает нос пальцами и складывается пополам, ружьё съезжает с плеча, гулко ударяясь о деревянную панель.
— Убью, — рычит он сквозь сжатые зубы, не выходя, а вываливаясь из разъехавшихся в стороны дверей лифта.
На лестничной площадке сразу обнаруживается нужная квартира, её номер сначала двоится в глазах Гриши, но затем приходит в норму, останавливая трансформацию. Измайлов чувствует как всё внутри трепещет и клокочет от ненависти. Если бы не Лебедев, ему не пришлось бы напиваться посреди рабочего дня и мучаться преждевременным похмельным синдромом.
Он подходит к двери и начинает неистово долбать её кулаками с криком:
— Открывай, трусливая тварь!
Лебедев не заставляет долго ждать — через несколько секунд замок резко щёлкает, не предвещая ничего хорошего. Звучит как выстрел из пистолета с глушителем.
Измайлов отскакивает назад, становясь на боевую изготовку. Его сердце бешено колотится о рёбра, пытаясь вырваться наружу. Адреналин со скоростью гоночного болида несётся по венам.
На пороге появляется хозяин квартиры, одетый в домашнюю футболку ссср-овских времён и растянутые треники. Это совсем не то, что ожидал увидеть Измайлов. Словно перед ним стоит совершенно другой человек. Ошибки быть не может, суровый взгляд чёрных, как небо в безлунную ночь, грозно сверкает, пугая своей демонической всесильностью, а брови неодобрительно устремляются к переносице.
Гриша оторопело смотрит на полковника, не опуская ружья, целится прямо в голову.
— Спокойно, — уверенным голосом говорит Лебедев, создаётся ощущение, что он ждал подобного вооружённого гостя — отдай мне ружьё, не надо глупостей.
— Сначала отзовите приказ об увольнении, — с заговорщической улыбкой сообщает Гриша.
Немалых трудов ему стоит сохранить равновесие и удержать нормальное выражение лица, поскольку боль возвращается с новой силой, сопровождаемая головокружением.
— Этого не будет, — спокойно возражает мужчина. — Опусти ружьё, обещаю, что не стану вызывать полицию.
Измайлов смеётся, болезненно морщась.
— Да я уже здесь. Так что? Договоримся по-хорошему?
Валентин Юрьевич не боится его, по глазам видит, парень не сможет выстрелить. Пришёл пресануть, на понт взять хочет. Ничего, и не таких обламывали.
— Считаю до трёх, — ожесточённо говорит Измайлов, точно так же понимая, что потерпел неудачу — Лебедев не испугался, даже не волнуется. — Раз…
— Не дури, — перебивает полковник подходя ближе.
— Не приближайтесь!
Но Лебедев продолжает наступать, пока не упирается грудью в холодное дуло ружья, а Гриша натыкается спиной на стену. Ему становится страшно, словно они поменялись местами. Такая ледяная уверенность исходит от этого мужчины, что аж холод пробегает по спине.
Измайлов мелко дрожит, всем телом ощущая накатившую слабость, а в голове набатом стучит кровь. В какой-то миг лицо Лебедева превращается в смазанное белое пятно, всё вокруг кружится и утопает в темноте. Последнее, что Гриша успевает увидеть перед тем, как упасть в обморок — руки полковника, выхватывающие ружьё из ослабевших пальцев.
Лебедев успевает поймать Измайлова, прежде, чем тот упадёт на бетонный пол.
— Проклятье, — ругается он, затаскивая непутёвого парня в квартиру. «Угораздило же свалиться на голову, — думает он, укладывая безжизненное, словно манекен, тело на диван. — Какую наглость надо иметь! Нажрался, как скотина!»
Устроив своего «гостя», Лебедев занялся ружьём: спрятал его в длинный сейф советской сборки, расположившийся по соседству с вешалкой в прихожей и закрыл, от греха подальше. Вдруг псих очухается. Не то чтобы полковник боялся Измайлова, просто неадекватное и вызывающее поведение парня слишком раздражало его, бесило — как бы ружьё не пригодилось ему самому. Слишком соблазн велик. С жалостью оставив мысли о покушении, Лебедев вернулся в комнату.
Солнце наполняло собой всё помещение, путаясь в тонком тюле занавесок и весело играя с зеркалом. В мягком золотистом свете волосы Измайлова становились рыжевато-медными. Он поморщился, не открывая глаз, словно ему привиделось нечто омерзительное или в него впилась пронзительная зубная боль.
Мужчина присел в кресло, стоявшее у окна, и на лицо Гриши легла его тень. Изгнанные лучи сразу же принялись за голову Лебедева, по-летнему жарко припекая макушку, отбрасывая бледно-жёлтые полосы на короткие тёмные, с вкраплением седины, волосы.
Сначала полковник старался не смотреть на Измайлова, чтобы не раздражаться ещё сильнее. Но вскоре любопытство перевесило и он устремил пренебрежительно-изучающий взгляд табачно-чёрных глаз на молодое распростёртое на его любимом диване тело.
Какая же всё-таки перфекционистка создательница-природа! — думает он. — Поистине идеальный баланс. Хорош, чертовски хорош, а сколько глупости в голове, какой невыносимый характер. Недостатки… В десятикратном размере компенсированные красивой внешностью.
Невинно розовеющие губы, волосы, словно покрытые позолотой, длинные тонкие пальцы, к которым хочется прикоснуться, женственно-хрупкие запястья — сжать бы их до боли, до алых отметин, и бабочка ключиц — самая желанная добыча для искушённого охотника. Против воли Лебедев ощущает силу его магнетизма, очаровательной привлекательности. И как нелепо смотрятся на этом небесном создании красные кеды, футболка с модным принтом, дорогущие часы, кажется «Ролекс», но полковник не уверен — «военному побрякушки ни к чему», за новинками следить он даже не пытается. Однако, вопреки явному отставанию в модном развитии, Лебедев понимает — такая одежда не смотрится на аристократичной фигуре Измайлова. Всё равно что напялить костюм-тройку на античную статую! Ему бы утончённый сюртук, жилетку с дюжиной пуговичек, чтоб подольше расстёгивать, да крылатку с цилиндром и добро пожаловать в девятнадцатый век, таинственный незнакомец.
Между тем, Измайлов подбирает ноги к животу, заваливаясь на бок, а руками пытается сжать голову. Глаза по-прежнему остаются закрытыми, только веки тихонько дрожат, как лепестки пиона на ветру. Валентин Юрьевич подаётся вперёд, устраивая локти на коленях и ловит тихий болезненный стон. Кажется, у парня сильно болит голова.
И вроде не стоило бы переживать из-за такой ерунды, но Лебедеву категорически не нравится противоестественная бледность Гриши и его мучительно скрюченная поза.
«Может гадости какой напился? — внезапно догадывается мужчина. — Так и дубу даст прямо здесь. Откинется — попробуй потом докажи, что не травил.»
Лебедев принимает решение немедленно позвонить одному знакомому военврачу. Придётся спасать алкаша несчастного, чтобы потом самолично засадить
ему его за вторжение в частную собственность и незаконное хранение оружия (в последнем полковник даже не сомневается).
— Евгений Алексеич, у меня тут родственник… дальний, — уточняет Лебедев, — напился какой-то дряни, белый весь, без сознания, — окидывая парня ничуть не обеспокоенным взглядом, — судя по виду, голова болит.
Евгений Алексеевич Шумилин, уважаемый врач с огромным стажем работы, почти ровесник полковника, уже через четверть часа появляется на пороге его квартиры. Мужчины жмут друг другу руки, обмениваются приветствиями и без промедления следуют в гостиную.
Пока доктор осматривает Измайлова: заглядывает в глаза, пальцами придерживая смыкающиеся веки, меряет давление и всячески старается оценить его состояние — Лебедев смотрит в окно, время от времени потирая переносицу в знак безграничного непонимания, почему всё это происходит именно с ним, за что и перед кем он так провинился.
— Валентин Юрьич, — спустя десяток минут окликает врач.
Мужчина поворачивается, морально готовясь принять любую информацию. Наверное, напился боярышника или этилового спирта — от психа чего угодно можно ожидать. Серьёзное выражение лица Шумилина тоже не предвещает ничего хорошего.
— Есть подозрение на ЧМТ, степень без аппаратной диагностики точно определить не могу.
По мере того, как доктор говорит, глаза Лебедева всё больше округляются, становясь похожими на мишени.
— Но я думал, он пьяный! От него же спиртом разит за километр, — полковник сверлит медика строгим недоверчивым взглядом.
— Да, конечно, это усугубило состояние. Только вот алкогольное отравление проявляется по-другому. Валентин Юрьич, может быть вспомните, он головой в последнее время не ударялся? Или может падал?
— Нет, — уверенно отвечает Лебедев, но тут его пронзает яркое воспоминание: размашистый, крепкий удар, которым он «угостил» парня вчерашним вечером.
К счастью, полковник достаточно владеет собой, чтобы скрыть следы внезапного прозрения на лице — профессиональная привычка. Он невозмутимо соглашается на предложение отвезти Измайлова в клинику. Ситуация непростая, влип по полной. Если парень подаст на него жалобу или напишет заявление — конец карьере и репутации. Посадить вряд ли смогут, с его-то связями, а вот про работу в Министерстве придётся забыть.
— Валентин Юрьич, может вызвать моих хлопцев для транспортировки, — предлагает врач, собирая инструменты в объёмистый чемодан.
«Нет, надо сделать всё по-тихому,» — думает Лебедев.
— Не стоит, я его сам отвезу, — ни к чему создавать лишних свидетелей, — только помогите до машины дотащить, он вроде лёгкий.
Внешность обманчива, в чём Валентин Юрьевич убеждается, когда поднимает хрупкое и лёгкое с виду тело. Руки гудят и, кажется, вот-вот оторвутся. Тяжело, очень. От Шумилина толку мало, он только открывает и придерживает двери, а в лифте без умолку болтает о своих внуках. Раздражает.
Опустив взгляд на свою ношу, мужчина застывает, уже не слушая потока однообразной детско-бытовой информации. Парень откинул голову на плечо, украшенное золотыми звёздочками погона — Лебедев переоделся перед приходом врача — и принялся возиться, должно быть, пытался найти положение, в котором боль утихнет, но ничего не выходило. Гримаса страдания не исчезала с его лица ни на минуту. Полковнику даже становится жаль этого непутёвого беса.
Идиота кусок, надо же было силу не рассчитать, — укоряет совесть, — надо было соглашаться, как говорится: «пока дают — бери».
Если бы Гриша был сдержанней, мягче, скромнее что ли, Лебедев разложил бы его прямо на той парковке и отымел бы в машине. Но всё с самого начала покатилось не по тем рельсам. Откровенное предложение Измайлова прозвучало как обвинение, а небесно-глубокие глаза смотрели с таким дерзким вызовом, что у мужчины сработал ответный рефлекс — оскорблений Лебедев терпеть не умел, вот и врезал со всей силы. А теперь жалеет…
Поелозив на жёсткой ткани, наткнувшись щекой на холодный металл, Гриша сдвигается всё ближе и ближе к смуглой шее полковника. Тот, затаив дыхание, наблюдает за его бессознательными перемещениями. Всё внутри переворачивает, когда прохладный нос и шершавые сухие губы парня на мгновение останавливаются, прижавшись к коже. Лебедев слышит стук своего сердца, разрывающегося от противоречивых чувств. Ведь стоит этому беззащитному существу очнуться, как оно превратится во вселенское зло, станет чертёнком, вредным, ядовитым, своенравным и сумасшедшим.
В это время лифт останавливается на первом этаже и Лебедеву приходится вернуться в реальность. Они выходят из подъезда, точнее, выходят только Шумилин и Валентин Юрьевич, выносящий Измайлова. Лоб мужчины покрывается испариной, пока он доходит до автомобиля, как назло припаркованного на другом конце двора.
Лебедев бережно опускает Гришу на заднее сиденье, а сам усаживается за руль. Доктор отправляется в клинику на своей машине.
Дорога до госпиталя занимает около часа, они застревают в небольшой пробке только раз, на полпути к Лефортово. Вечернее солнце постепенно теряет свою мощь, но раскалённый асфальт отдаёт весь жар, накопившийся в битумно-щебневых недрах за день. Поэтому улица превращается в гигантскую духовку. В машине Лебедева на полную работает кондиционер. Радио он включить не рискнул — вдруг Измайлов очнётся. Хорошенькое дельце, похищением попахивает. Как потом это всё объяснить, не подставив себя?
Через зеркало заднего вида мужчина изредка поглядывает на Гришу, свернувшегося на сидении. На вид, его состояние не ухудшилось, лучше тоже не стало, но ЧМТ — штука опасная независимо от степени тяжести. Лебедеву приходилось сталкиваться с пострадавшими от ударов и даже взрывов, самое главное — вовремя поставить правильный диагноз, а потом важно пройти курс реабилитации, чтобы полностью восстановиться. Однако сейчас он не переживал за Измайлова, ведь они ехали в одну из лучших клиник страны — Главный военный клинический госпиталь имени академика Н.Н. Бурденко. А специалисты там высшего уровня, людей с того света вытаскивают.
Шумилин встретил их у входа, ухитрился приехать быстрее. Они вошли в здание, украшенное многочисленными колоннами и лепнинами, больше походящее на театр или музей, чем на госпиталь. Не мудрено, ведь оно строилось на рубеже восемнадцатого века. Приёмные часы, отведённые для гражданских, уже окончились, но для Лебедева и его «родственника», разумеется, сделали исключение. Евгений Алексеевич отыскал невролога, вкратце описал ситуацию и попросил помочь с обследованием.
Измайлова уложили на каталку и повезли делать компьютерную томографию. Полковник остался дожидаться результатов в кабинете Шумилина. Он присел на койку, вздохнул, снимая фуражку, бросил её рядом с собой и задумчиво оглядел рабочий стол, на котором царил удивительный для загруженного работой врача порядок.
Нужно было придумать какое-то правдоподобное объяснение для Измайлова. Когда парень проснётся в палате, у него возникнет много вопросов насчёт того, как он сюда попал. Лебедев не любил врать, но сказать правду в его положении равносильно заявлению с просьбой уволить по собственному желанию.
Валентин Юрьевич решил пойти на компромисс с собственной совестью и рассказать часть правды. У него в голове быстро родилась версия о том, что Измайлов упал на лестничной площадке и ударился головой, когда приходил угрожать ему. Благо камер в его подъезде не имелось. Так он обернёт дело в свою пользу. Продумав линию защиты, мужчина немного успокоился и позволил себе расслабиться, облокотившись на мягкий валик в изголовье кушетки. Дремота овладела им в считанные минуты, поистине сумасшедший день вымотал его до полного изнеможения, в том числе эмоционального. Даже сквозь сон ощущался неприятный осадок в душе, словно что-то мешало вздохнуть, сдавливало и пакостно липло холодными щупальцами, опутывая всё тело. Он виноват, пусть придумает сотню самых правдоподобных версий и миллион оправданий — это ничего не изменит. Виноват и всё.
— Валентин. — мужчина осёкся, видя, что Лебедев лежит с закрытыми глазами, похоже спит, и продолжил тише, — Валентин Юрьич, простите, разбудил…
Лебедев резко садится, внутренне ожидая плохих новостей. Он по жизни такой, всегда готовится к худшему.
— Ничего, — отмахивается он, — что с Гришей? — впервые называет его по имени, испытывая странное смущение.
— Лёгкая степень, сотрясение мозга, — чуть улыбаясь отвечает Шумилин, — жить будет.
«Слава богу,» — мысленно выдыхает мужчина.
— Мы с Анатолием Валерьевичем пришли к заключению, что травма получена некоторое время назад, может быть пару часов, а может сутки, сложно сказать. Алкоголь спровоцировал и усилил симптомы. Поэтому оставьте-ка его у нас на денёк, пусть побудет под наблюдением.
Признаться честно, Лебедеву почему-то не хотелось оставлять парня в госпитале. Нет, он не привязался к нему, нисколечко, просто сам не любил больниц, даже очень хороших. Но деваться было некуда, не забирать же, в конце концов, к себе домой. А узнавать, где живёт Измайлов и ехать к нему — тоже из области неловких положений. Может у него девушка есть, тогда совсем по-дурацки получится. При мысли о последней Лебедев поморщился, представляя себе расфуфыренную красотку с силиконовыми мозгами. Нет, уж лучше оставить здесь и навестить утром.
Напоследок Валентин Юрьевич зашёл к Измайлову, хотел убедиться, что всё нормально. Не ради того, чтобы ещё раз посмотреть на него, по крайней мере, так он считал. Гришу положили в одиночную палату, просторную, светлую, в ней даже телевизору место нашлось. Полковник одобрительно кивнул самому себе: не сомневался, что Шумилин сделает всё по высшему разряду. Современная койка с функцией подъёма изголовья расположилась у окна. Лебедев подошёл ближе и увидел Гришу, лежащего в окружении проводков, отслеживающих малейшие изменения состояния. Его лицо наконец-то обрело спокойное, безмятежное выражение, ему вкололи обезболивающее. Мужчина склонился над ним, прислушиваясь к тихому и ровному дыханию — спит, всё хорошо. Длинные ресницы слабо трепетали.
«Должно быть снится что-то интересное, — решил полковник. — От хулиганов бегает, хотя, зная его характер, скорее они от него.»
Он не стал задерживаться надолго, ушёл, понимая, что бесполезно сидеть рядом с таким, как Измайлов, всё равно не оценит. Посмеётся только.
На следующее утро полковника разбудила резкая трель звонка. Не сразу сообразив, что это не будильник, Лебедев попытался выключить его, но вовремя увидел фамилию доктора на экране. «Неужели что-то случилось?» — перепугался он.
— Валентин Юрьич, — на фоне взволнованного голоса врача послышался какой-то шум, — у нас тут чп, Ваш родственник устроил погром. Думает, что его похитили, мы уже пытались говорить с ним — бесполезно.
Лебедев громко вздохнул, потирая сонные глаза.
— Приезжайте, пожалуйста. Мы его заперли в палате для буйных.
Полковник так удивился, что у него нечаянно вырвался вопрос:
— У Вас и такая имеется?
— Конечно, на случай обострений после контузии. Но Вам лучше приехать поскорее, — почти взмолился Шумилин.
Одеваясь, как по военной тревоге и наскоро перекусывая парой печенек с отвратительным растворимым кофе, который он заваривал, если критически не хватало времени на приготовление нормального, мужчина проклинал Измайлова.
«Устроил его в лучший госпиталь, он и там херни натворил! Правду говорят, посади свинью за стол, она и ноги… Теперь извиняться перед всеми. Компенсацию за то, что сломал пусть сам выплачивает.»
Спустя два часа, а именно столько понадобилось, чтобы добраться до Лефортово в условиях утренних пробок, Валентин Юрьевич, до крайности раздражённый, влетел в приёмный покой. Шумилин спустился за ним и повёл к палате для буйных. Хоть старый товарищ не выказывал своего недовольства, Лебедев чувствовал на себе осуждающий взгляд, да и молчание было каким-то напряжённым.
«Ну, Измайлов, конец тебе! — думал полковник, проходя вслед за доктором по длинному коридору. — Чтоб ты провалился!»
— Вы бы хоть предупредили, что у него приступы бывают, — явно испытывая неудовольствие от того, что ему приходится высказывать, проговорил Шумилин.
— Простите, сам не знал, — отвечает мужчина, стараясь скрыть досаду и злость. — Мы вместе не живём.
На подходе к палате, послышались приглушённые шумоизоляцией крики. Лебедев изумлённо остановился, белея от ярости. Измайлов ругался такими словами, от которых любой приличный, уважающий себя, человек свернул бы уши трубочкой. Тут были угрозы, отборный мат и жаргон, слившиеся в сплошную отвратительную жижу. И этой самой жижей сейчас наполнялась голова Лебедева.
Он ощущал укоризну со стороны Шумилина, немую, но от того не менее тяжёлую. Врач брезгливо поморщился, словив очередную порцию отборных ругательств, пока отпирал дверь. Вне себя от злобы, Лебедев вбежал внутрь.
Измайлов удобно расположился на полу у противоположной стены, мебели в комнате не было, окна тоже. Полковник ожидал увидеть стены, обитые мягкой тканью, но это оказалось банальным мифом. Всё было гораздо прозаичнее — обычная штукатурка светло-зелёных тонов и твёрдый бетон под ней.
Гриша сразу вскочил на ноги и ринулся к Лебедеву с криком:
— Я так и знал, что за всей этой хуйнёй стоите Вы! Это же похищение! Вам срок светит! Выпустите меня отсюда!
Он был в отчаянии, потому что не знал, как далеко готов зайти полковник в своей мести. Хорошо, если просто убьёт. А то ведь у военных биохимиков нынче много препаратов, способных сделать смерть мучительной. Поэтому Гриша набросился на Лебедева, словно дикий зверь.
— Григорий… не знаю, как Вас там по батюшке, я похищениями не занимаюсь, — заламывая руки парня за спину, прошипел Лебедев.
Он справился с Измайловым, несмотря на то, что был намного старше, ибо мастерство с годами лишь совершенствуется. На этот раз полковник дал себе обещание не бить его. Хватит ему одного сотрясения.
— Сука! Подонок! — продолжал кричать Гриша, заплёвывая пол слюной. — Ты знаешь, что у меня знакомые в Думе?! Да они тебя закопают!
Одному богу известно, каких трудов стоило сдержаться и не ударить Измайлова. До такой степени хотелось заткнуть этот грязный рот, что перед глазами вспыхивало красное пламя. Лебедеву пришлось сесть на него верхом, чтобы не вырвался.
«Ещё на ты перешёл, наглый сукин сын», — с негодованием отметил полковник, крепко, почти до хруста, сжимая тонкие бледные кисти.
— Заткнись, по-человечески тебя прошу, руку пока не ломаю, — тянет мужчина, сдавливая бока Измайлова коленями.
— Ты меня трахнуть решил? Извини, сегодня не даю, — хрипло сипит Гриша, издевательски посмеиваясь.
— Много чести, — пренебрежительно фыркает Лебедев. — Так ты будешь слушать?
— Иди нахер, — злобно бросает парень, но всё-таки замолкает.
— У тебя было сотрясение мозга, сейчас ты находишься в госпитале Бурденко. Знаешь такой?
Измайлов поворачивает голову на бок и косится на него бесячьим глазом.
— Никто никого не похищал, — на всякий случай добавляет Лебедев.
Он всё ещё восседает на спине Гриши, сильно сдавливая кисти его рук, чтобы тот не пытался завязать драку, на молочно-белой коже проступают насыщенно красные пятна. Их поза выглядит слишком двусмысленно, однако Шумилин уже давно удалился, посчитал, что ни к чему вмешиваться в такие непонятные разборки.
— Не похищали, говоришь, — вновь заводится Измайлов, — тогда какого хера меня здесь держат уже два часа?!
Валентин Юрьевич выглядит озадаченным, но быстро находится с ответом:
— Потому что с сотрясением нужно лежать, а не носиться как псих по всему городу.
— Интересно… А может расскажешь откуда у меня это сотрясение? Не ты ли долбанул? — он пытается повернуться на спину, но Лебедев не пускает. — Это же подсудное дело, товарищ полковник.
— Молодой человек, причём здесь я? — саркастично замечает Валентин Юрьевич в тон Измайлову. — Уже не помнишь, как вчера пришёл с ружьём? Буквально вломился ко мне в квартиру, — вкрадчиво разъясняет, словно маленькому ребёнку, — упал на лестничной площадке, а теперь утверждаешь, что я тебя ударил? Курам на смех!
От этого издевательски-насмешливого тона, который полковник мог бы с лёгкостью использовать для флирта, зудящее покалывание распустилось внутри и прошлось по коже Измайлова.
Не успев правильно истолковать природу знакомых будоражащих ощущений, он чувствует обман в словах Лебедева, и ярость просыпается в нём вместе с тупой болью в голове, перекрывая все эмоции, захлёстывая волной ненависти. Он хочет отомстить зарвавшемуся солдафону, пустить его сраную карьеру под откос, поступить с ним так же, как Лебедев поступил с ним. Если правильно воспользоваться создавшейся ситуацией, можно легко осуществить задуманное. Скандал получился грандиозный.
— Отпусти, я всё понял, — подозрительно спокойным тоном просит он.
— Неужели дошло? — картинно закатывая глаза с видом «ну какой же ты тупой», риторически восклицает Лебедев и поднимается на ноги, отряхивая китель.
Гриша встаёт следом, молча прожигает взглядом дыру во лбу полковника и поправляет, спустившиеся от возни по полу, брюки. Мужчина наблюдает за ним и нечаянно задерживается взглядом на ширинке, явно испытывающей давление изнутри. Лучше бы он не видел, дыхание захватило от такого зрелища. И вроде понимает, что от волнения иногда тоже случается, но проклятое воображение отказывается принимать приличную версию.
Лебедев невольно сглатывает, заставляя себя смотреть в другую сторону. А Гриша продолжает прихорашиваться, словно ничего не произошло — пусть теперь слюной изойдёт. Такую изворотливую гадину он к себе на пушечный выстрел не подпустит.
Они расстаются в приёмном покое, оба притихшие и какие-то неживые, отрешённые. Измайлов начинает продумывать детали своего плана мести, полковник — что сказать Шумилину. Гриша пообещал заплатить за погром, но кто знает, можно ли ему верить. Лучше возместить ущерб самому, проблем меньше — толку больше. Число оказывается гораздо значительней, чем он ожидал, как минимум на один нолик. Мужчина выплачивает кругленькую сумму, насквозь пропитываясь озлобленной желчью по отношению к Измайлову.
Возвратившись домой в тихую, по-холостяцки скромную, квартиру, Лебедев рассеянно снимает форму. Впервые в жизни он бросает китель и фуражку на пол, вместо того, чтобы аккуратно повесить в шкаф. Система железной дисциплины сломана, он никак не может избавиться от этого демона — дебошира с хитрющими дерзко сияющими глазами. Приходится признать, что несмотря на все свои закидоны и нарыпучую сущность, Гриша чем-то зацепил его. Есть в нём скрытая беззащитность, спрятанная глубоко под колючками вечных издёвок и острот, под бравадой безбашенного прожигателя жизни. Вот эта-то самая частичка не даёт покоя Лебедеву, ворошит мёртвые увядшие листья глубоко на дне души. Он готов кусать локти от безысходности, бесконечное количество раз повторяя про себя вопрос: почему именно Измайлов? Прошло столько лет после смерти жены. Он думал, что уже никогда не полюбит, что никто не сможет даже увлечь его, был уверен в этом. Стальная выдержка, ожесточённость, механические отношения, которые не затрагивают ничего, кроме тела, были его незыблемыми правилами, на них держалась одинокая жизнь Лебедева. Он не учёл, что такая жизнь хороша только для робота, человек рано или поздно сойдёт с ума, не находя выхода своим чувствам. Вот и у него похоже съехала крыша, раз не находит способа преодолеть больное влечение к самому невыносимому парню из всех ныне живущих. Почему именно он?..
Мелодичная трель звонка вдруг раздаётся в прихожей, разливаясь по безмолвной квартире. Мужчина приходит в себя, быстро поднимается с кресла и спешит к двери. «Кто может притащиться в такую рань?» К нему вообще редко заходят люди, только тени из прошлого шляются по дому, беспрестанно напоминая о себе фотографиями, расчёсками, заколками и сотнями других мелочей, оставшихся от прежней жизни. Поэтому его разбирает любопытство, напополам с досадой от нежданного визита прежде, чем он успевает выйти в коридор.
Открыв дверь, полковник замирает на месте, поражённо уставившись на Гришу. Нет, он удивился не самому факту его прихода, а тому, что Измайлов явился с букетом пурпурных гиацинтов.
— ВалентинЮрич, я хочу извиниться перед Вами, — робко говорит он, неловко протягивая цветы, — это Вам.
У мужчины пропадает дар речи. Мало того, что Измайлов принёс цветы и извинения, он совершенно на себя не похож. Мнётся на пороге, смотрит затравленно и щемяще доверчиво, говорит чуть ли не заикаясь.
Накурился что ли? — думает Лебедев, обводя краснеющего парня строгим взглядом. — Или это новая форма осложнений после сотрясения?
— Ну заходи, раз пришёл, — приглашает он, забирая букет из рук Гриши.
Не выгонять же его. Странные у них встречи получаются: то с ружьём приходит, то с цветами. На самом деле Лебедев рад видеть Гришу, пусть неосознанно и сдержанно, но рад.
— ВалентинЮрич, Вы сможете меня простить? — ну точно накурился, никогда Измайлов в трезвом уме не стал бы выкать.
С минуту полковник строго смотрит в искрящиеся голубыми льдинками глаза, особенно уделяя внимание зрачкам, которые, как ни странно, не расширены. Тогда в чём дело? Он приглашает Измайлова на кухню и ставит чайник, хотя из еды у него только макароны и печенье. Последнее более всего подходит для раннего завтрака. «Так, если он теперь обращается на Вы, мне что ли тоже надо?»
Гриша смотрит выжидающе, ведь его вопрос пока остался без ответа. Его пальцы машинально барабанят по столешнице.
— Гриш, — не выдерживает мужчина, — я не обижаюсь, но приказ отзывать не стану. Думаю, тебе стоит заняться менее нервной и… опасной работой.
Ну зачем он показывает, что печётся о его судьбе? Сейчас точно начнёт издеваться, надумает себе чёрте чего. Лебедев останавливается совсем близко, почти дотрагиваясь до руки, чтобы прекратить раздражающее постукивание. В этот момент Измайлов запрокидывает многострадальную голову, встречаясь с ним взглядом.
— Не важно, лишь бы Вы перестали меня ненавидеть, — отчаянно говорит Гриша и голос его срывается, словно он готов заплакать.
Полковник окончательно приходит в недоумение. Что же такого успело произойти с Измайловым? Икеевская кружка выпадает из его рук и падает на пол, усеивая плитку крупными осколками. Оба вздрагивают от неожиданности — настолько резким кажется звук в создавшейся тишине.
— С чего ты взял, что я тебя ненавижу? — серьёзно спрашивает Лебедев, не прерывая зрительного контакта, как на допросе.
— Я. не знаю, — тихо отвечает Измайлов, ногой собирая разлетевшуюся керамику в маленькую кучку.
Валентину Юрьевичу даже становится неловко, что он спросил. Он наклоняется, подбирая осколки, в попытке скрыть собственное замешательство.
— Да чтоб её! проклятая посудина, — бурчит, складывая мусор в ведро.
— Хотите, я помогу? — спрашивает Гриша и, не дожидаясь ответа, присаживается рядом.
Сначала они собирают крупные куски, затем крошечные песчинки, сталкиваясь руками, нечаянно задевая друг друга. Не в силах наблюдать за тем, как нежные, музыкально-длинные пальцы дотрагиваются до острых песчинок, способных поранить, Лебедев просит:
— Оставь, дальше я сам.
Гриша подчиняется, однако не уходит на стул, продолжая сидеть рядом с ним. Он опасался, что Измайлов порежется, но к немалому удивлению, замечает капельку крови на своём пальце. Парень тоже замечает и, не давая ему опомниться, перехватывает его ладонь, прижимая к губам, тихонько слизывает алую бисеринку, рдея от смущения.
— Что ты делаешь? — зачем-то спрашивает полковник, хотя ему и так всё понятно, жест вполне красноречивый.
— Пожалуйста, поцелуйте меня, — шепчет Гриша, притискиваясь вплотную.
Ему невозможно отказать, да Лебедев и не собирался. Он уверенно тянет Измайлова к себе, целует жадно, изголодавшимися губами впитывая горячую ответную ласку. Сбивчивое дыхание Гриши щекочет шею, пробуждая непреодолимое желание. Лебедев принимается раздевать его, не спеша, позволяя себе облизывать, целовать и поглаживать, извлекая первые стоны, словно играет на виолончели.
Наконец Измайлов лишается последнего куска ткани, скрывавшего его молодое, женственно хрупкое и одновременно спортивное тело с самым превосходным оттенком кожи. Полковник наслаждается его смущением, мольбой во взгляде и загнанным дыханием. И уже не хочется думать, почему Гриша вдруг превратился в идеальную версию себя.
— Пойдём в спальню, — говорит мужчина, не теряя самообладания, несмотря на сильное возбуждение, ноющими импульсами отдающееся в паху.
Измайлов послушно следует за ним до постели, терпеливо ждёт, пока он разденется и, дождавшись новой порции желанных поцелуев и жадных прикосновний потерявшего всякий стыд полковника, подставляется под пальцы, аккуратно растягивающие его.
— ВалентинЮрич… возьмите меня, пожалуйста, — сбивчиво шепчет Измайлов, требовательно подаваясь вперёд.
От этих слов у Лебедева сносит крышу. Он чувствует как тело горит, отзываясь мелкой дрожью возбуждения. Член ноет, словно он ещё в одежде. Не выжидая ни секунды, полковник входит в него, слыша тихое шипение Измайлова.
Громкая мелодия нарастающим гулом отдаётся в его голове, врывается в подсознание, вытягивая в реальность. На этот раз будильник. Лебедев поднимается с кровати, буквально раздавленный своим сном, который был так похож на правду, что он не может не проверить вазу на наличие восхитительно пахнущих гиацинтов и кухню — на предмет разбитой чашки. Но ваза, одиноко коротающая свои дни на тумбе, по-прежнему пуста, а белые кружки спокойно стоят в шкафчике для посуды. Гриша и не думал приходить к нему.
Лебедев останавливается посреди спальни, бросая тоскливо-неприязненный взгляд на постель. Возбуждение всё ещё не покинуло его, а через полтора часа нужно быть на работе. Он идёт в ванную и там, стоя под струями тёплой воды, изливается в ладонь, представляя Гришу с его пухлыми, как бутон тюльпана губами, послушно подставляющегося под рваные толчки, выгибающего спину от удовольствия. Но стоит открыть глаза — Лебедев снова один, возможно, ещё более одинокий, чем раньше. Потому что в кои-то веки задумался о своей жизни и ощутил пустую космическую дыру, которую требовалось заполнить немедленно, пока она не поглотила его. Стало так паршиво, как давно уже не бывало.
Лебедев торопливо оделся, наскоро перекусил приторно-сладким печеньем, странно, раньше оно казалось нормальным, и поехал в штаб Министерства.
За пару часов Измайлов успел обскакать полгорода в поисках «всадников возмездия». Используя многочисленные связи, он попросил знакомого состряпать и выпустить в массы один увлекательный репортаж, призванный обличить полковника. В котором обвинял Лебедева ни много ни мало в рукоприкладстве, похищении и домогательствах.
К концу дня Валентин Юрьевич был срочно вызван на ковёр к начальству, где и ознакомился с этим «прекрасным» творением. Вечерний выпуск новостей на довольно авторитетном популярном канале поверг его в шок, стыд, ужас и ярость.
— Против Вас, Валентин Юрьевич, можно возбудить уголовное дело, — участливо заявляет заместитель министра, — но мы приняли решение, если Вы уйдёте по собственному желанию, мы не дадим ему ход.
С какой-то пятнистой бледностью на смуглом лице, Лебедев подходит к столу, берёт лист, ручку и тяжело опускается на стул. Он мог бы побороться, но ему слишком мерзко видеть, каким взглядом на него смотрит начальник. Если бы не огласка, а так… весь штаб будет судачить о его дурных наклонностях. Нет, пусть всё летит к чертям. А Гриша? Пора смириться, что он не тот скромный, милый и застенчивый юноша из сна, а настоящее чудовище беспринципное и мстительное. Трудно сказать, почему полковник сдаётся молча, без возражений и звонков «важным людям». Что сейчас говорит в нём, усталость? разочарование? страх быть осмеянным? Всё вместе, свалившееся на его плечи неподъёмным грузом.
Измайлов, довольный собой, возвращается в отдел, но его тоже ждёт сюрприз. Приказ никто не отзывал, он по-прежнему подлежит увольнению, точнее, уже уволен стараниями Яковлева. Гришу охватывает такая злоба, что он крушит все попадающиеся под руку предметы, даже швыряет пепельницу в своего начальника. Только это ничего не меняет. Под ошарашенные взгляды Мухича и всех, собравшихся посмотреть на бесплатное шоу, Измайлова выставляют из отдела. Яковлев в миллионный раз шлёт его нахер и желает доброго пути.
Гриша возвращается домой, чтобы обдумать ситуацию, которая всё больше выходит из-под контроля. Похоже, пора подключать другие связи. Сначала угроза увольнения казалась ему призрачной, смешной, нереальной, но сейчас всё серьёзно. Пора прекращать игры во мстителя и забить на Лебедева, есть дела намного важнее.
Созвонившись с депутатом, которому он в своё время помог в одном не совсем легальном деле, Измайлов довольно щурится, как хитрый лис. Проблема почти решена, осталось дождаться приказа номер два, об отмене первого. Типичная Россия — справка о справке. Главное, что в ближайшие дни он будет восстановлен в должности. Гриша усмехается, представляя лицо Яковлева, когда тот узнает о втором пришествии Демона.
Измайлов ложится на кровать, впервые не включая телевизор перед сном. А ведь это было его самой крепкой привычкой, своеобразным ритуалом. Он мог бы списать такое нетипичное поведение на усталость, только зачем врать себе. Ему не хочется нечаянно попасть на новостной выпуск, увидеть своё детище, порочащее имя полковника. Нет, он не сожалеет, ни в коем случае, ну разве что, немного. Глупо чувствовать себя виноватым в заварухе, устроенной не тобой. Лебедев сам напросился, но его всё равно грызёт мерзкое непонятное ощущение перебора и неправильности, несправедливости происходящего. Словно оттаскал за хвост кота, который оцарапал тебя, пытаясь защититься от душащих объятий. Не стоило обвинять его во всех смертных грехах, можно было сразу позвонить думскому поборнику правосудия и решить дело без огласки. Гриша понимает, что желание отомстить, сорваться на полковнике ослепило его, заставило устроить весь этот цирк с репортажем.
Сон упорно отскакивает от него, словно мяч-попрыгун от стены. Невольно Измайлов задумывается о последствиях своей мести и ему не нравятся вполне логичные выводы, к которым он приходит. Ну вот, не хватало ещё беспокоиться о Лебедеве! Будто своих проблем мало.
«Надо бы узнать, что там с ним сделали», — ближе к утру решает он и долгожданное забытье почти сразу накрывает его невидимым пологом.
Валентин Юрьевич отсиживается дома. Он стал скандально известной личностью, которую постоянно окликают на улице и в магазине, чтобы засвидетельствовать своё непочтение. Было мерзко слышать обвиняющие, порой грубые, слова от абсолютно незнакомых людей. Теперь он выходил в магазин ближе к ночи, чтобы попадаться на глаза только усталым, полудремлющим кассирам из круглосуточного. Осадное существование вскоре привело к разговорам с самим собой и телевизором. Он даже не замечал вороха грязной посуды, распространившегося далеко за пределы раковины. Машинально ел, смотрел всё, что шло по программе, а когда забывал включить телевизор, отрешённо глядел на своё отражение в чёрном зеркале экрана. Подолгу стоял под струями душа, не обращая внимания на то, как кожа, размокнув, покрывалась неприятными складочками, похожими на морщины. Говорил с женой, старшим братом, даже с собакой, давно покинувшими мир живых. Иногда рассуждал сам с собой о Грише, мысленно переигрывая то, что случилось на парковке. Как ни странно, Лебедев почти простил его или же это была апатия. Он представлял, как его рука останавливается, за секунду до удара и пальцы касаются бледной щеки, то ли поглаживая, то ли потрёпывая. А потом они едут домой, не важно к кому, чтобы наконец отблагодарить парня за чёртовы номера. И не понятно, кому эта «благодарность» нужнее.
Так проходит три дня, прежде, чем постоянный гость из головы Валентина Юрьевича материализуется на пороге его квартиры.
— Здрасьте, — в своей обычной манере начинает Измайлов, но осекается, во второй раз встречая перед собой другого человека.
Настолько этот Лебедев не похож на того, прежнего, что приходится изучающе рассматривать его с минуту. Первым отмирает Гриша, поскольку достучаться до полковника, по-прежнему пребывающего в хрен пойми каком измерении, невозможно.
— Эй, — зовёт Измайлов и щёлкает пальцами прямо перед носом мужчины, — ты накурился что ли? Вот уж не ожидал.
— А ты из психушки сбежал? — Валентин Юрьевич прибывает на Землю, сразу же бросаясь в бой, Измайлов и мёртвого достанет.
— Не, я из отдела. Может всё-таки впустишь? Мне поговорить с тобой надо, — не церемонясь говорит он.
Лебедев впускает своего посетителя, по привычке провожая его на кухню. При виде стола, который, казалось, вот-вот проломится под тяжестью горной цепи из грязных тарелок, кастрюль, ложек с вилками и чашек, Гриша невольно издаёт возглас удивления.
— Нихера себе! Ты тут посудомоечную открыл?
В последние дни безразличный ко всему Лебедев, вдруг испытывает чувство омерзения и стыда за антисанитарный беспорядок на кухне. Хорошо хоть тараканов нет. Если квартира пришла в такое планетарное запустение, то как выглядит он? Полковник подходит к зеркальной дверце шкафа и видит своё помятое, немного опухшее лицо с тёмными полукружьями под глазами и небрежно растрёпанными волосами.
— Эмм… — наблюдая за немой сценой принятия себя, мычит Гриша. — Да, выглядишь на двоечку с половинкой.
«Ну опять лезет своим языком куда не надо!» — думает мужчина, пытаясь пригладить никак не желающие ложиться волосы.
— Бухал что ли? — не унимается парень.
Короткая, но болезненная вспышка злости выливается в громкий удар по столу, отчего посуда звонко дребезжит, вздрагивая и подпрыгивая. Гриша тоже дёргается, словно боясь словить следующий, в порядке очереди. Вид у полковника совершенно не грозный — усталый, безразличный, только взгляд полыхает ненавистью, какая, должно быть, встречается в адском пекле. Кулак сжимается и разжимается, словно дожидается ответа Измайлова, чтобы врезать.
— Ты об этом поговорить пришёл? — спрашивает мужчина, приподнимая бровь и склоняя голову набок. — Если да, то можешь валить, пока я себя контролирую.
Измайлов молча смотрит на него, понимая, что довёл Лебедева до предела. У каждого человека есть точка кипения, после которой следует взрыв. На удивление быстро Гриша нащупал его точку невозврата, однако на этот раз, пересекать её не хочет. Он не собирался раздражать Лебедева, само как-то вышло. Неосознанно.
— Простите, — хрипло отвечает Измайлов, автоматически переходя на вы, словно восстанавливая былую репутацию вежливого человека, — я хотел сказать, что поговорил с одним знакомым и Вас восстановят в должности.
Мужчина не верит своим ушам. «Для чего было устраивать всё это дерьмо? Чтобы потом вот так заявляться и строить из себя господа бога? Наигрался, наверное. Только теперь разговорами ничего не изменишь. Общественное мнение шуток не понимает и не прощает.»
— Ты посмотри какой благодетель! — горько усмехается Лебедев, прихлопывая ладонями по коленям. — На всю страну ославил, а теперь, Валентин Юрьич, иди пожинай лавры.
Гриша опускает голову, в кои-то веки осознавая, что его выходки сводят людей с ума. Что стало с тем уверенным в себе, спокойным, как глыба гранита Лебедевым? Неужели он сломал его? Вот так просто? Не смерть всех близких существ, не годы одиночества и безвылазной работы в министерстве, а он? своим изощрённым чувством юмора и слепой жаждой мести.
— Мы пустим другой репортаж, — бросая решительный взгляд на полковника, — что я во всём виноват, что я Вас нарочно оклеветал…
Усевшись напротив него, Лебедев покачивает головой. «И какого чёрта он творит?»
— Я не хотел, чтобы всё так получилось, — на Гришу находит непреодолимое желание выговориться, высказать всё, что давит его и не даёт спать по ночам. — Само с языка сорвалось, потому что Вы очень… красивый… не знаю, сексуальный что ли. Хотел подкатить, не знал с чего начать и ляпнул чушь.
Он старается не смотреть Лебедеву в глаза, без того тяжело говорить о своих ебанутых чувствах, которых сам порой не понимаешь. Барахтаешься как кошка в воде, не знаешь, за кого цепляться, чтобы не утопили — кто вытащит, а кто утопит.
— ВалентинЮрич, простите, я всё исправлю… — замолкает на полуслове, ловя на себе непонятный тёмный взгляд. — Да не смотрите Вы так! Знаю, что я мудак последний…
Что-то неуловимо меняется в облике Лебедева, словно оживает от многолетней спячки. В глазах зажигаются озорные искорки, пока ещё слабые, но не заметить нельзя, плечи распрямляются, будто стебли маков после дождя, сбросив лишнюю влагу, а лицо утрачивает страдальческое выражение: уголки губ, скорбно опущенные, поднимаются на уровень тонкой линии, разделяющей нижнюю и верхнюю, грубая складка меж бровей становится меньше, почти разгладившись.
Поглощённый своими переживаниями и эмоциями, бьющими через край до трясущихся, как у торчка, рук, Гриша не замечает этой перемены. Сейчас ему важно убедить Лебедева, что всё решаемо, что он сможет вернуть не только работу, но и репутацию. Пусть для этого придётся подставить себя, лишь бы не ощущать жгучей горечи, угрызений совести и презрения.
— Серёга сделает новый репортаж, я во всём сознаюсь и Вы не при делах, — продолжает он, говоря немного сквозь зубы.
— Не представляю, что творится в твоей голове, — перебивает Лебедев и голос его звучит как прежде, надёжно, с ноткой добродушия, — но искренне надеюсь, что это не последствия сотрясения.
Он смеётся, собирая озорные морщинки в уголках глаз. Гриша замирает, присматриваясь к нему, словно бдительный врач к пациенту. Понимая, что истерикой тут не пахнет, улыбается тоже, запуская пятерню в русые волосы. Они встречаются взглядами, приходя в себя после приступа откровений и смеха облегчения. Измайлов озадаченно почёсывает затылок, с тихим свистом выдыхая через сложенные дудочкой губы. Один вопрос остался без ответа, повис в этой примирительно-мягкой тишине.
— Так Вы меня простите, Валентин Юрьич? — спрашивает Гриша, пронзительно заглядывая в коньячно-карие глаза напротив.
— Посмотрим, — спокойно говорит Лебедев, но становится понятно, что он уже простил. — Только ружьё я тебе не отдам, даже не проси.
