Сладости которые мы любим.

Лето ужасно жаркое. Я люблю его только за то, что ничего не нужно делать, не надо никуда спешить. А все остальное всей душой ненавижу. Комары, мошки, яркий свет и палящее солнце. Это пекло сводит меня с ума. Вечером в домике на дереве нечем дышать. Я ужасно хочу пить, но мне лень спускаться вниз. А ты притащил чёртовы конфеты. Издеваешься, наверное. Они безумно тебе нравятся, а ты — нравишься мне. Друзьям не положено так «дружить», от этого слаще. Берешь этот шарик карамели на палочке, маленький совсем, и так знаешь, что я буду потом ругаться. Освобождаешь от пленки и он слетает с палочки. Вздыхаешь как-то расстроенно, надув губы и разглядывая своими зелёными глазами конфету на ладони. Затем подхватываешь ее пальцами и подходишь близко, прижимаешь к моим губам. И весь светишься, улыбаешься так мило. Черт с тобой. Обхватываю сухими губами шарик, наклоняюсь, прижимаясь нетронутой стороной к твоим губам. Я не собираюсь один есть эту приторную пакость. Глядишь мне в глаза таким полным радости взглядом, будто я исполнил твою маленькую, но очень важную мечту. Думал, что я сегодня не в настроении? Да, так и есть, но не для тебя же, мой глупый Гарри. Осторожно облизываешь конфету от одного уголка губ к другому, подталкиваешь ее в мой рот и накрываешь мои губы своими. Все с такой опаской, тонко и осторожно. Ресницы дрожат. Боишься, что оттолкну тебя? Хороший мой. Закрываешь глаза, не выдержав взгляда. Целуемся мягко, перекатывая кисловато-приторный шарик изо рта в рот, цепляясь осторожно языками. И все это тягуче долго. И поцелуй как патока, из которой ты любишь готовить. И тебе жарко и сладко куда больше, чем мне. Пытаешься отодвинуться, поняв, что упираешься стояком мне в ногу. По-твоему, я так просто тебя отпущу? Прижимаю тебя к стене домика, задрав твои руки над головой, продолжая растворять карамель на языках. Дрожишь, ты все ещё боишься? Стоим так долго, вжимаясь друг в друга, зубами терзая тающую карамель и растаскивая по языкам ее осколки. Ты жмуришься и расслабляешься, но не открываешь глаз, а я наблюдаю за этими метаморфозами. Толкаешь меня к кровати, заставляя лечь, а сам садишься верхом на бедра, красный, как рак. Помогаем друг другу раздеться, стащить одежду, в которой стало невыносимо жарко. Ты все делаешь сам, прижимаешь меня к постели, не позволяя двигаться. Сам насаживаешься, наклоняешься и шепчешь на ухо что-то о том, какой я сладкий. А ты ведь безумно помешан на сладком. Выгибаешься в спине и захлебываешься стоном, я прижимаю тебя к себе, рычу на ухо, чтобы ты кусал мое плечо, лишь бы только не стонал так громко. Если нас спалят, даже представить не могу, что нас ждёт. И ты послушно кусаешь, совсем слегка, мокро зализываешь и снова кусаешь, уже сильнее. И стонешь мне на ухо сладко, поскуливая, часто и рвано хватая воздух короткими вдохами. Пытаюсь скинуть тебя, чувствуя, что близка разрядка, но ты царапаешь мне грудь и плечи, выпрямляешься и насаживаешься до основания, не даёшь мне выйти, довольно закатывая глаза. Тебе так нравится, когда я кончаю внутрь, как в тебе растекается горячая жидкость и пульсирует мой чл*н. Твой собственный экстаз. Выгибаешься назад, я глажу выпирающие ребра, ты занимаешь рот руками крепко и тихо скулишь. Стoнешь только для меня одного. Для меня. Для Луи Томлинсона. Толькo для меня. Какой ты невозможно красивый вот так, верхом на мне, когда дрожат ноги, когда сжимаешь меня и сотрясаешься от оргазма и не выдерживаешь — стонешь в голос, коротко, чуть переходя на визг. И тут же прижимаешься грудью к груди, чувствуя, как между животов подрагивает твой член и растекается лужица спермы. Чертовски сладкой. Лениво целуешь и укладываешься на плече, нежно гладя мои ключицы и грудь кончиками пальцев, чуть оттягивая темные волоски на груди, лениво глядя из-под полуопущенных век. Я ещё успею поругать тебя за конфеты, за самовольность и прочее, когда под покровом ночи, как только в доме выключат свет, мы пойдем мыться. Тихо зову сладостью, целуя раковинку уха. Ты единственная конфета, Гарри Стайлс которую я так отчаянно люблю.