* * *
Дэнни с горем пополам удалось загнать Джексона домой и уговорить поесть. Не засохший сэндвич, завалявшийся в холодильнике, и здоровенную чашку кофе, а нормальную здоровую пищу, которая придаст сил. На Уиттмора было страшно смотреть, в школьных коридорах от него, как от призрака, шарахались: высох весь от тоски, глубокие серые тени под глазами залегли, словно неделями не спал и не ел. Всем было наплевать, потому что тема его разрыва со Стайлзом стала самой обсуждаемой в школе. Старшеклассники делали ставки, кто кого на самом деле бросил. Скотт наблюдал за Джексоном со стороны, не пытаясь подойти и заговорить, потому что понимал, что виноваты оба. Выпроводив из дома Дэнни, Джексон за полночь выходит во двор, чтобы помыть машину. Каждую ночь ищет себе полезное занятие, потому что заранее знает, что не уснёт. Здоровый человек погружается в сон, когда устаёт. От боли утомиться невозможно — можно утомиться от самого себя. От пульсирующих в голове мыслей, которые сводят с ума. От едкого чувства вины, которое гноит изнутри, выжигает органы и ткани. Джексон устал искать в школьных коридорах Стайлза, чтобы хотя бы на мгновение заглянуть в его глаза. Заглянуть и вспомнить, когда всё начало рушиться. Воспоминания свежие, незаживающие, кровоточащие. Школьный весенний бал месяц назад. Они со Стайлзом приехали вместе, но в машине ни слова друг другу не сказали. Джексон понимал, о чём думает Стилински — ищет нужные слова, чтобы оборвать всё одним махом, без лишних мучений. Дальше всё как в тумане. Разноцветные огни, тихая музыка, танцующие пары. И разбитый взгляд Стайлза, который сломя голову выбегает из зала. Одна колотая рана в сердце от одной рваной фразы: «Мы должны разойтись». Тренировка по лакроссу две недели назад. На поле Стайлз держится на расстоянии, обрывая попытки Джексона встретиться взглядами. Джексон играет слабее всех, и тренер Финсток усаживает его на скамейку запасных. Вечеринка в честь дня рождении Лидии неделю назад. Джексон глушит весь алкоголь, который видит, избегает шумной компании своих друзей и о Стилински почти не вспоминает. Знал, что того пригласили и всё равно пришёл. Чтобы посмотреть на него ещё раз и вдолбить в свою дурную башку, что вернуть ничего невозможно. Когда Уиттмора, пьяного в стельку, под руки уводят до такси, Стайлз впервые за весь вечер позволяет себе на него посмотреть. Горло сдавливает сочувствием и колючей тревогой. Джексон падает на колени, закрывая лицо ладонями. Он так давно не плакал, что забыл вкус слёз. Ни грамма заветного облегчения не ощущает — только ледяная боль толстой коркой сердце затягивает. Лучше бы ничего не чувствовать и не жить.* * *
Скотт сорвался. Когда Стайлз в очередной раз приплёлся к нему домой вусмерть пьяный, он не выдержал. Вывалил, как на духу, то, что узнал от Дэнни. То, что Джексон съехал от родителей и в новом доме не ночует (Дэнни не раз проверял, потому что по старой дружбе отхватил себе ключ). То, что Джексон перемены в школьном туалете просиживает, никого к себе не подпуская. То, что Джексон не разговаривает ни с кем, разве что с преподавателями на уроках. Стайлз решил проверить. Он знал, что у Джексона крышу к хренам сносит, когда у него его собственность отбирают. Уиттмора лишили самого ценного, самого важного — любви. Оторвали кусок сердца и впопыхах дыру залатали, чтобы не кровоточило. Только вот внутри всё до краёв смоляно-черной кровью вины заполнено. И Джексону не страшно захлебнуться — ему страшно поверить в то, что ничего уже не вернуть. Что Стайлз до конца своих дней будет смотреть на него с отвращением и тихо ненавидеть. Что они разойдутся в разные стороны, затаив обиду на всю жизнь. — Что ты, блять, с собой сделал? — Стайлз незаметно прокрадывается в школьный туалет следом за Джексоном. Он застывает у двери, не в силах пошевелиться. С хрипом выдавливает из себя слова, сквозь вязкую горечь выталкивает. Перед глазами свинцовый туман стеной и запах никотина. Кровавое плетение на руках — засохшие рубцы, свежие раны, тонкие царапины. Что Джексон творит? — Ничего, — Джексон видит в отражении перепуганное лицо Стайлза и отворачивается. Сколько дней он не видел его глаза? Сколько дней прятался в этом гребаном туалете? — А на руках у тебя что, татуировки неудачные? — Стилински захлопывает за собой дверь, подступая ближе. С каждым шагом всё ближе к пропасти, из которой на самом деле не хочется выбираться. Потому что каждый порез — немое напоминание о боли, которую делят на двоих, которую не выпускают из себя. Стайлз знает, что такое аутоагрессия. Он читал об этой болезни в медицинском справочнике отца несколько месяцев назад, когда готовил доклад по биологии. Он даже не подозревал, что столкнётся с ней лицом к лицу. Аутоагрессия отбирает у него Джексона. Потому что человек не сможет вечно блокировать свои переживания, прятать их внутри, чтобы освободить свою душу. Если ты не примешь боль, не выпустишь её, она поглотит тебя и убьёт. Глубокие порезы, царапины, ожоги, опасные таблетки — это начало конца. Стайлз понимает, что должен его остановить. — Это не то, что ты думаешь, — Джексон поспешно натягивает толстовку, заталкивает в рюкзак сигареты. Руки не слушаются, дрожат, и кожа пощипывает от свежих порезов. Ему нужно бежать, пока не поздно. — Я не собираюсь себя убивать. — Меня хочешь добить? — Стилински бессильно всхлипывает, и Джексона током прошибает. Всё должно было быть по-другому. Уиттмор вихрем вылетает за дверь, подхватит с пола рюкзак. Беспомощные слёзы Стайлза комом в горле стоят, сердце кроят на куски, но Джексон не готов вернуться обратно. Не сейчас, когда страхи исчезли и боль перестала выжигать нутро. Он не потянет Стайлза ко дну за собой.* * *
Стайлз дожидается полуночи и забирается на крышу школы, потому что Джексон там. Дэнни рассказал, где Джексон проводит чуть ли не каждую ночь. Стилински не может избавиться от мысли, что смерть подобралась слишком близко. Во снах видит усеянные порезами руки. Встречает в школе чужой взгляд, лишённый надежды, и ему становится страшно. Потому что только он может спасти Уиттмора. Потому что они давно должны были поговорить. Потому что они оба потеряли себя. — Дэнни сказал, что ты здесь, — Джексон заметно вздрагивает от звука родного голоса за спиной. Стайлз улавливает в воздухе острый запах сигарет и замечает в кармане рюкзака раскладной нож. — Я так и знал, что он меня сдаст, — Уиттмор пониже натягивает рукава толстовки и снова затягивается, рассматривая звёзды над головой. Вернуть бы время назад и привести сюда Стайлза, чтобы побыть вместе, насладиться друг другом. Чертова романтика. — Давай поговорим, — Стайлз останавливается у него за спиной, и Джексон будто не дышит. Давится сигаретным дымом, мысленно считая удары своего сердца. — О том, что ты с собой делаешь. — Стайлз, я не психопат, — Джексон тушит недокуренную сигарету и поворачивается к Стилински лицом. Так странно снова видеть его рядом — не шарахающегося на каждом шагу, не посылающего болезненно-острые взгляды, почти выспавшегося и встревоженного. — Тогда перестань это делать, — Стайлз выговаривает резко, приказным тоном, будто порывается толкнуть в плечо. Раньше он часто так делал, пытаясь втемяшить в голову Уиттмора трезвую мысль. У него получалось почти всегда, потому что имел право прикасаться, злиться, любить его. Этого права у него никто не отбирал. Заставить перестать любить — пустая трата времени. Стайлз не раз пожалел о том, что выгнал Джексона. Выгнал его из своей жизни, гневно хлопнув дверью прямо у него перед носом. Не давая им шанса сохранить то, что столько времени влекло их друг к другу, стягивало прочными нитями в одно целое. Вместе они всегда были сильнее. — Я не могу, — Джексон хрипит, глотая слёзы. — Я не могу справиться с этой болью. — Почему ты не пришёл ко мне? — Стайлз вздрагивает от его трескуче-сухого, надорванного голоса и подходит ближе. — Как долго это длится? — Это неважно, — Джексон закрывается, прячется от него в стеклянный кокон, не выпуская эмоции наружу. Он отвык поступать по-другому, отвык делиться тем, что съедает его изнутри. — Мы расстались, и я не хочу вмешивать тебя во всё это. Одинокая слезинка скатывается по щеке, и Стилински накрывает ладонями его продрогшие плечи. — Блять, мы же не чужие люди, — голос оседает до сиплого шепота, и слёзы гроздьями выступают на глазах. — Я всё ещё люблю тебя, Джекс. То самое пронзительно-тёплое «Джекс», которое крутилось в голове на повторе целый месяц. То самое влюблённо-нежное «Джекс», которое не позволяло сердцу оборваться, разлететься в щепки. То самое родное «Джекс», которое не давало сдохнуть. Ради него сиганул бы с этой крыши, не задумываясь, лишь бы вернуть карий взгляд, полный любви и доверия. Стайлз обнимает цепко, обхватив руками за шею, втягивает носом знакомое тепло и выдыхает с облегчением. Оказывается, склеить разбитое сердце было так просто.