Никакая мрачная истина или хотя бы призрак будущего не расхолаживали её. Ей представлялось, что пройдёт ещё десять лет, и она будет всё так же счастлива, как сейчас Стендаль, «Красное и чёрное»
Несколько раз нервно нажав на кнопку лифта, Диппер застыл на месте, обессилено смотря на Пасифику. В последние дни его глаза покрылись тонкой сетью красных капилляров, спина всегда была мокрой от холодного пота, а сухость во рту и горле делала голос надрывным и страдальческим. Пасифика, правда, держалась неплохо. Только по чёрному мятому пиджачку и грязной обуви было заметно, что траур отнюдь не показной. Она погладила его по щеке рукой в кружевной перчатке. — Нам нужно просто сделать это, Диппи, просто забрать эти вещи. Половину из них мы можем сжечь, если ты хочешь. — Нет! — запротестовал он. — Как только такие мысли приходят тебе в голову! Я заметил, ты выглядишь хладнокровно. Пасифика не стала отвечать. Она плакала ровно столько же, сколько и все, вспоминала то же самое, что и все, и принесла больше всех самых красивых цветов. Обвинять её в равнодушии немного странно, учитывая, что она и Диппер — самые близкие люди погибшей. — Хотелось бы мне, чтобы она сейчас открыла эту дверь. Напоила нас своим чаем с лимонным пирогом, вздохнула как-то с любовью, погладила нас по головам. Рассказала про нового парня, про новую птицу, про что угодно, — он утёр рукавом накатившую слезу. Пасифика вошла первой. Сваленные в прихожей клетки для птиц были пустыми. Когда-то в них сидели яркие овсянки, парижский кенар и целая толпа разноцветных попугаев. Она сняла обувь, приметив гору потрёпанных кед и кроссовок, блестящих балеток и шпилек, похожих на ходули. Половина из всей этой обуви была откровенно детской. Когда Пасифика спускалась по лестнице, она мечтала не встретить назойливую сестру Диппера. У неё было бы много вопросов, на которые очень сильно не хотелось отвечать. Она находилась в любовном забвении, любая другая мысль вызывала отвращение. Только рассказы Диппера про монстров и дневники могли вызвать её интерес, хотя раньше она терпеть не могла его занудность. Но избежать встречи с Мейбл ей не удалось. Она негромко напевала песенку «Пару раз» и перепрыгивала через ступеньки в своих новехоньких балетках с огромными красными атласными бантами. Волосы её тоже были заплетены разноцветными лентами. Мейбл посмотрела на Пасифику сердито, и, подойдя вплотную, заглянула ей в глаза, а показалось, будто в душу. — Что ты делала наверху? — спросила она. — Я? Эээ… — Ты была у Диппера, — а потом, улыбнувшись, хлопнула себя по лбу, — ну конечно, а что тебе там было делать… — Он просто ещё раз сказал мне спасибо за спасение в Нортвест-менор, только и всего. — Держись от него подальше, Пасифика, — процедила Мейбл. — У него уже есть девушка и ей это не понравится. — Правда? Я, мм, не знала. — А вот я пока что совершенно свободна, — она кокетливо взмахнула косой и положила руку девочке на плечо. — Я, пожалуй, пойду. Пасифика покраснела и убежала, сверкая пятками. Мейбл громко расхохоталась и, увидев, Диппера, сказала, что Пухля научился делать сальто. Пасифика вздрогнула и застыла на месте. Пройдя на кухню, она налила из-под крана холодной воды и выпила её залпом. И только красные банты на лаковых балетках никак не выходили из головы. Диппер зашел следом. Он сразу, не колеблясь, решил начать со спальни. Тут было больше всего очень личных вещей. Его взгляд привлекли фотографии: на этой его сестра получает аттестат, на другой, облепленной стикерами, обнимает Диппера, третья сделана в мексиканских джунглях, где она изучала редкие виды птиц. Везде Мейбл улыбается до самых ушей. Ещё в спальне есть расческа с её волосами, футболка с эмблемой университета, которую она недавно надевала, и плюшевая сумка в форме кошачьей мордочки, в которой ещё лежала мелочь на проезд. Всё в этой комнате говорило о том, будто хозяйка вот-вот вернётся с учёбы или прогулки. Он подошёл к окну, вид из него был красивый: на длинную косу Лос-Анджелесского пляжа. На большом пыльном подоконнике стояли кашпо с орхидеями, они когда-то были сиреневыми, жёлтыми и розовыми. Теперь же цветки опали, сухоцветами рассыпавшись по полу, а стебли пожелтели. Мейбл сидела под большим раскидистым дубом возле дома. Родители уехали за продуктами к празднику. Диппер сказал, что у него тоже есть для нее подарки, и приказал ждать на этом месте. Она довязывала свой свитер с цифрой «10» и не заметила, как он подошел сзади и закрыл ей глаза ладошками. — Смотри! На мощёной тропинке стоял прозрачный пластиковый горшок, внутри которого в древесных щепках высился стебель ярко-розовой орхидеи. Рядом лежал свёрток в форме книги. — Это очень капризный, но самый красивый тропический цветок. Такой же красивый, как ты, Мейбл, — Диппер улыбнулся, в его улыбке не хватало пары зубов — выпадали молочные. — Боже, она такая красивая. Я назову её Квин. Как думаешь, ей подходит? — взвизгивающим голоском спросила она, торопливо рассматривая растение со всех сторон. — Да, она выглядит по-королевски. Через несколько минут Мейбл вспомнила про свёрток. В нём была книга сказок о феях с яркими иллюстрациями. — Спасибо, Диппер, ты у меня самый клёвый братик в мире, — поблагодарила она, принявшись мять ему щёки и ерошить его волосы, — давай я почитаю нам что-нибудь вслух. И она читала: очень громко, артистически, переживая каждую реплику, то вставая, то садясь, размахивая руками и изображая гримасы. После сказки они долго лежали в тени старого дуба, ручка Мейбл неумолимо ползла к ладони Диппера. И вдруг она еле слышно прошептала: — А хочешь, я покажу, как целуются феи? Диппер усмехнулся. — Покажи. Она нависла над ним сверху, коленями упираясь в мягкую рыхлую землю. В воздухе действительно витало что-то волшебное. Мейбл наклонилась к его лицу, обдав его горячим девичьим дыханием. Её сердце отчего-то стало колотиться быстрее. Она осторожно приблизилась ресницами к его щеке, щекоча ими. Несколько раз моргнув, а затем широко раскрыв глаза, она улыбнулась и отстранилась. — Только никому не рассказывай, — сказала она напоследок, и принялась строить теории, какое облако больше похоже на торт, будто ничего и не произошло. Диппер остался в смешанных чувствах. Пасифика просидела за столом минут десять в лабиринте из мыслей, вьющихся, как тугие плющи. Даже уйдя навсегда, Мейбл не давала ей ровным счётом никакого покоя. Вспомнив, что нужно заняться делом, Пасифика взяла несколько коробок и сложила в них книги: бульварные романы, фантастику, энциклопедии и стопку неоплаченных счетов, валявшихся на полу. Хотя ей стыдно было это признать, но ей нравилась абсолютная безвкусица в интерьере этой квартирки: вырвиглазные обои, обтрепанный диван, на котором Мейбл спала в детстве, разные стулья, куча грязных выцветших ковров, вязаные салфеточки и подушки, куча причудливых статуэток и хлама, заботливо хранимого ото всех. Это жилище было похоже на дом либо старой маразматичной бабки, либо коллекционера мусора, либо Мейбл Пайнс. Пасифика слабо улыбнулась этой шутке, поглаживая и трогая всё наощупь, ей подумалось, что ко всему этому ещё недавно прикасались пальчики с нестрижеными ногтями и розовым лаком. На кофейном столике лежала коллекция старых журналов. В комнатке на втором этаже, бордовое окошко которого слабо освещало комнату мрачным красным светом, они лежали на одной кровати, задрав ноги на дощатую стену. Золотистые и темно-каштановые волосы свисали с фиолетового покрывала, увитого рюшами и кружевами. Они читали подростковый журнал по очереди, зачитывая смешное или постыдное вслух. — «Когда парень говорит тебе, что ему пока не нужен секс, стоит задуматься: у него уже есть кто-то, или такие ангелы существуют?» — смеясь, процитировала Пасифика. Повисло недолгое молчание. — А Диппер? Он не требует от тебя… ммм… — Мейбл замялась. — Конечно нет, я очень принципиальная. — Значит, он ангел, — она перевернулась на живот, — ну да, Диппер всегда был сущим ангелочком. — А ты? — Я возвращаюсь домой в одиннадцать часов вечера, а у него уже сделаны уроки, на стульчике висит поглаженная одежда на завтра, сделан план следующего дня… Они рассмеялись одновременно. — Мне не хватает в нем беззаботности, — призналась Пасифика. — А я беззаботная? — Очень. — Тогда ты можешь этим пользоваться! Мейбл забылась и поцеловала подругу куда-то в нос, схватившись за её бледные щеки, покрывшиеся розовыми пятнами. Пасифика в ответ приложила свои губы к её губам. — А ещё я плохо целуюсь, — прошептала она, запуская руку в наэлектризовавшиеся темные волосы. — О, это вообще не проблема. И Мейбл стала вытворять какие-то невероятные движения внутри чужого рта, которые заставляли то засмеяться, то стонать, а то и вовсе забыть своё имя. — Запомнила, как? — Ммм… нет. Повтори. Вдруг через какое-то время Пасифика протрезвела и, схватив свою сумку, как и всегда, взволнованно и сгорая от стыда, выбежала из Хижины. Диппер вкатил в комнату чемодан, чтобы собрать одежду сестры. Тут был и камуфляж, в котором орнитологи наблюдают за пугливыми птицами, и какие-то костюмы для драмкружка, и целая свалка из бижутерии: деревянных бус, длинных сережек до самых плеч, пластиковых детских колец и ободков. Ей нравились яркие майки, удобные бриджи, огромные толстовки, и, конечно, свитера. За всю свою не слишком долгую жизнь она связала их не меньше сотни — для себя, для друзей и знакомых, для семьи, и, конечно, для самого Диппера. Он редко носил их, но сейчас на нем был самый бесценный — с надписью «Мейбл самая классная девчонка» из голубой и синей пряжи. Свитера «Диппер самый классный парень» и «Мейбл самая классная девчонка» валялись в центре комнаты мягким комком. Зелёный циферблат электронных часов показывал ровно полночь. Шторы не были задернуты, и поэтому из окна сочился свет луны и фонарей вперемешку, создавая на стенах иллюминацию. Мейбл не спалось. Она сбегала на цыпочках в коридор, прислушалась к спальне родителей и, убедившись, что они видят десятый сон, открыла окно в их с Диппером комнате и закурила тонкую сигаретку с якобы клубничным вкусом. На самом деле она была горькой и совсем неприятной. Она закашлялась. Тёплый ветер освежал её лицо. — Я не сплю, — вымученным голосом пробурчал Диппер, снял повязку для сна и лёг на спину, смотря на подоконник. — Ой. — Я никому не скажу. Я бы сейчас тоже не отказался. — Можешь взять, правда, они женские. — Нет, спасибо. — Ты ведь не просто так не можешь заснуть? Диппер потер подбородок, заросший редкой и тонкой подростковой бородкой. — Да, я сегодня поругался с Пас. Мы общались в скайпе, и она сказала, что ей очень сложно встречаться со мной на расстоянии. И что нам стоит стать свободнее в отношениях. Ну, ты понимаешь, чтобы она с любыми мальчиками, и я, кхм, с любыми девочками. И так до лета. Но это же просто… невозможно! Наверное, она просто меня не любит. — А я её не слишком осуждаю. Ведь вокруг столько парней! Глаза разбегаются, — мечтательно ответила Мейбл, хотя её реплика была ложью. Она даже подавилась своей сигаретой. — И что, они все лучше меня? — грустно сказал он. — Нет, конечно. Ты же видел свитер, который я тебе связала, — она помолчала и добавила: — просто она этого не понимает. — Я не нравлюсь девочкам, — тяжело вздохнул Диппер, — а она нравится всем парням. Я её упустил. Видимо, она заскучала. Или захотела близости. Я не знаю. Мейбл выбросила сигарету в окно и легла в кровать брата, приобняла его и прошептала: — Ты нравишься одной девочке. Сильно-сильно. — Какой? — глуповато спросил он. — Мейбл Пайнс. Это возымело странный эффект. В рассудительной голове Диппера в этот раз оказался тот тёплый ветер из окошка. В голове же Мейбл был целый сквозняк. И пижамы, и подушки с одеялами этой ночью оказались на полу. Диппер даже не понял, как это произошло. Она сделала всё сама. Наутро он очень испугался, торопливо выгнал Мейбл в её постель, оделся и стал нарезать круги по комнате, почти плача. В нём всё сильно изменилось. Пасифика трясла головой и тёрла свои губы. Ей казалось, что на них призрачное ощущение этих пламенных поцелуев. Всё это напоминало ей дешёвый триллер, или, что хуже, самую глупую из любимых мелодрам Мейбл. «Да-да, мы с ней были чересчур близки. Да, всё было совсем не раз. Совсем не заканчивалось на нужном месте. Бог мой! Она сестра моего мужа. И теперь она мертва, а я буду с этим жить ещё очень-очень долго» — думалось Нортвест, и её руки дрожали, пока она складывала вещи, на которые уже не обращала внимания. Диппер думал примерно о том же, также трясся, только стыд его был намного больше. Правда, у них всё хотя бы было лишь один раз — однако это не делало какой-то чести и не слишком успокаивало. Он задёрнул шторы, чтобы этот грязный лунный свет не напоминал ему о той ночи, включил настенные бра и ноутбук, заварив себе кофе. На рабочем столе ноутбука был полный беспорядок, заставкой служила фотография павлина. Он пролистал несколько папок с фото, научными работами в сфере биологии, и наткнулся на архив «Личка». Тут было много документов, датированных разными годами. Дипперу не составило труда подобрать к ним пароль, поскольку все свои пароли забывчивая Мейбл хранила в тетрадке, которая была заперта на ключ в ящике стола. Ключ валялся неподалеку. В первом документе было скопированное из почты письмо: «27.06.2019, для: pacificaelise@gmail.com Мне нравится писать письма. Это совсем не то же, что писать бумажные, но то же что тайная переписка двух влюблённых в девятнадцатом веке. Ты сейчас думаешь открывать свой ресторан, что ж, папочка Престон наверняка гордится такой бизнесвумен:) Удобно, когда не нужно беспокоиться за финансирование. Хорошо, что ты бросила Кембридж. Думаю, экономика у тебя в крови, на это даже не стоит тратить время. Теперь мы будем больше видеться. Если, конечно, Диппер не станет ревновать. Не говори, что видишься со мной, скажи про самых глупеньких из подруг. Когда у тебя рейс в Лос-Анджелес? Мне не терпится. Мы с Диппером встретим тебя, вы пару дней вместе, но потом позвони мне. Я придумаю, как оставить тебя на ночь. Жаль, что письмо такое короткое, но мне нужно бежать в универ. Целую, твоя самая беззаботная Мейбл». Во время прочтения в горле Диппера собрался тугой комок. Он попытался кашлянуть, но только почувствовал тошноту. Все визиты к подружкам, все объятья, все улыбки — всё стало острием, которое ткнуло его куда-то под сердце. Все остальные письма выражали такую же необъятную любовь, в них даже были стихи, тонкое переплетение любовных од. Диппер никогда не чувствовал себя таким обманутым. Однако он всё же верил, что Пасифика на них не отвечала. Точнее, ему хотелось в это верить. Он подобрал пароль к почте Мейбл, и прочёл ответы Пасифики, они хоть и более скупы, но с фразами «Твоя белая роза Пасифика» и «Я так устала ждать нашей встречи», а ещё с самым обидным — «Твой брат устраивает мне истерики в скайпе, хотелось бы мне сказать ему в лицо, что со своей мнимой гениальностью он стал сходить с ума». Теперь он понял, что когда у них с Пасификой были разлады, она искала утешения и любви у его сестры. Пасифика сидела на мягком коврике, рассматривая семейные альбомы, узнавая в каждом жесте и в каждой улыбке ту Мейбл, которую она всегда знала. Её румяные щёки, причудливые позы, перевозбужденность и артистичность. Как бы она ни хотела, Пасифике не удалось её возненавидеть — за грехи, за беззаботность, за местами испорченные отношения с мужем. Почему Мейбл никогда не мучала совесть? Среди альбомов она нашла один ярко-красный, облепленный сердечками, закрытый детским замком, который не составляло труда распахнуть. Пасифика интуитивно рассудила: «Здесь её фотографии с человеком, которого она любила больше меня? Неужели она любила ещё кого-то? Да ещё и тайно». Не в силах побороть любопытство, она силой раскрыла дневник, эпиграфом к которому стал абзац: «Возможно, мне давно нужно было выбросить это. Но я не могу. И если его кто-то увидит, то пусть винит во всём меня. Он действительно не причём». Пасифика подумала, что ей не стоило читать эти строки. Не стоило заходить в эту квартиру, не стоило узнавать Мейбл поближе, не стоило вообще водиться с ними со времён Гравити Фолз. Может, её жизнь сложилась бы тогда куда лучше. Да, всё это было главной её ошибкой. В дневнике были фото и заметки, относящиеся к лету, когда близнецам было семнадцать. Это было их лето. Мейбл описала это ёмкой фразой «Моё самое ужасное и великолепное любовное приключение». Фото с поцелуями, сделанные в фото-будке на ярмарке, где смущенный взгляд Диппера выдаёт в нём пылкое чувство, разросшееся сорняком, или даже их любимой орихдеей. Бесконечные описания переживаний Мейбл и расставание в августе когда им «удалось потушить этот пожар и вернуться к нормальной жизни». Наверное, поэтому в то лето Диппер принимал отношения с Пасификой как данность. Или как дурацкую обязанность. Паззл складывался воедино. Теперь и Диппер, и Пасифика, понимали всю безнадёжность своего положения. Мейбл на небесах, вероятно, очень грустит: теперь два самых дорогих её человека в один день потеряли всё, что имели. Её секреты раскрыли. Но надёжно ли она их хранила? Безумная. Мейбл Пайнс всегда была безумной. Только в этот раз её безумие довело двоих до исступления. Было далеко за полночь, а в квартире будто витал призрак Мейбл, так им казалось. Вещи сами собой падали с полок, статуэтки дребезжали, а двери раскрывались. Диппер и Пасифика так и не перекинулись даже парой фраз. Она беззвучно плакала, а он — бесконечно рассуждал, зависнув взглядом на стене. Когда Пайнс увидел свою жену, ему стало очень жаль её: чёрные разводы туши, всклокоченные волосы, дневник, раскрытый в каком-то до жути интимном месте. Она умылась и молча села за стол. Он разместился напротив. Им было ужасно страшно посмотреть друг другу в глаза. Но когда это произошло, взглядами они поняли друг друга. Взяв Пасифику за руку, он помог дойти до двери и надел ей туфли.Эту квартиру хотелось замуровать на века.