loverman

Пистолет в руке Америки — отлитая из нержавеющей стали тяжесть, кольт Double Eagle, при определённом угле падения света мерцающий позолотой. Иван практически чувствует на языке кисло-горький привкус металла, смешанного с порохом, и просто очень горький — холодящего кончики пальцев страха. Америка держит Германию на прицеле, кольт прямо на уровне металлически-спокойных голубых глаз, его рука не дрожит и не опускается вниз, поддавшись тяжёлому весу пистолета, взгляд такой же металлический, как у Германии, и человечностью веет только от Ивана, потому что он сжимает пальцы в кулаки и старается дышать ровно. — Откажись от него, — Америка цедит сквозь зубы, на его лице ни следа улыбки, одна сплошная неприкрытая агрессивность. — К тебе у меня такое же предложение, — у Германии холодный, рассчитанный голос, но всё тело напряжено, как у хищника перед броском на добычу. Между ними расстояние в несколько метров, которое пуля рассечёт всего за секунду. Россия стоит у Америки за спиной, но это не его собственный выбор: Америка закрывает его всем своим телом, отгораживая от Германии, как последний собственник, и упрямо не даёт вмешаться, словно место России далеко не здесь и этот спор — не о нём. Америка, рыча, сжимает сильнее спусковой крючок, а Россия, увидев готовность Германии принять себе в голову хоть двадцать пуль, срывается с места и, оттолкнув Америку, становится между ними. Германия кладёт свою руку ему на плечо, чтобы отстранить, но его попытка бесполезна. — Что ты вздумал делать? — Россия чеканит каждое слово, и дуло пистолета теперь смотрит прямо в его потемневшие от ярости глаза. Америка зло ухмыляется: — Разве непонятно? Россия стискивает зубы. — Прекрати. — Заставь меня. Америка не понимает, на что идёт, — в своё время Германия усвоил на всю оставшуюся вечность, что эта фраза лишь развязывает России руки — и его глаза расширяются, когда Россия берёт его за запястье и приставляет кольт к своему лбу. Тишина повисает всей своей липкостью, и слышно только общее учащённое сердцебиение и чьё-то мерное дыхание: вдох—выдох, вдох—выдох, вдох… — Иван, — Людвиг произносит на выдохе, сжимая руку на плече. — Ты не… — Я знаю, что делаю, Людвиг, — перебивая, он скашивает глаза к Людвигу, позволив себе улыбнуться краем губ. Затем он вновь концентрирует взгляд на Америке. — Альфред. Хватит. Имя для страны — такая же мелочь, как букашка для бога. И слышать его слишком приятно, слишком… опасно. Как будто гипнотизирует, тянет руку к земле сильнее, чем сотня пистолетов. —…И что ты хочешь, чтобы я сделал? — Альфред говорит с остатком дерзости, растягивая губы в насмешливой улыбке. — Ну, для начала не помешало бы убрать кольт, — Иван улыбается, закатывая глаза. Альфред впитывает в себя чужую улыбку, и, бросив на Людвига недовольный мимолётный взгляд (его рука всё ещё у Ивана на плече, Альфреду стоит многого делать вид, что он не замечает её), убирает оружие за пазуху. — Так лучше? — ухмыльнувшись, он поднимает руки вверх в издевательском жесте. Иван кивает: — Несомненно. Он отходит в сторону, и несколько секунд никто не двигается, боясь, что перемирие может рухнуть в ту же секунду, когда будет сделано одно маленькое неосторожное движение. Людвиг заговаривает первым: — И как же нам решить эту… проблему? Альфред подхватывает: — Да, как? — скрытая ухмылка. Иван долго молчит, продумывая свой ответ, и, наконец, произносит: — Я придумаю что-нибудь. На него смотрят две пары очень голодных глаз, и ему это совсем не нравится.