I promise to be around

      Идеально чистое небо, усыпанное множеством звёзд, тёплый песок, лёгкий морской бриз и шум волн, что изредка чужих ног касаются, заставляя вздрогнуть от принесённой ими прохлады.       Джисон любит сидеть тут, разглядывая сотни, а то и тысячи звёзд на небосводе, выискивая среди них свои любимые созвездия, пальцами порой соединяя их меж собой.       В этом месте тихо-тихо, извечно пусто и слегка мрачновато. Заброшенный пляж, вдали от городской суеты, множества проблем и забот. Джисон часто сюда приезжает, чтобы одному побыть, подумать обо всём, успокоиться и, может, даже забыть о том, как все его ненавидят, и том, как он ненавидит себя. Однако одиночество давит на сознание, заставляет слишком много думать, слишком часто плакать, а затем ощущать пустоту внутри. И снова давит. Снова адским пламенем выжигает все чувства, эмоции, вновь оставляя лишь пустоту, пеплом приправленную. Бесконечный круг, который Хан не в силах разорвать, остановить или хоть как-то удержать на месте. Разве что заглушать всё это болью. Простой физической болью. Так банально, но эффективно. Хотя всему есть конец. Когда-то Джисону казалось, что неглубоких порезов на тонком запястье будет достаточно, чтобы справиться со жгучей болью, обидой и отчаянием, разрушающими его изнутри; чтобы хотя бы чуть-чуть в себя прийти, забыться в этих пьянящих сознание ощущениях физической боли. Но с каждым разом, с каждым новым шрамом становилось хуже. Каждая кровоточащая ранка заставляла паниковать, сдерживая истошные крики, что так и рвались наружу, откуда-то из глубин израненной души.

Чёртова гемофобия.*

      Джисон никогда не задумывался о том, что может сделать ненароком кому-то больно или, как минимум, неприятно своими действиями. Не пытался задуматься, просто потому что «кому я нужен?», «разве кого-то могут интересовать чувства такого ничтожества, как я?»       Всё сходится на слове «ничтожество», но стоит лишь на небо взглянуть, как все эти ужасные мысли кажутся куда более ничтожными на фоне бесконечной Вселенной. Порой Джисону кажется, что он может вечно вглядываться в это чёрное полотно с тысячами светил, что так далеки, недосягаемы, что даже научись ты летать высоко-высоко — всё равно не достанешь.       Неожиданно из пучины мыслей Джисона вытягивает рука, лёгшая на плечо. Парень вскрикивает и в испуге отшатывается в сторону, резко поднимая голову. Перед ним сидит незнакомец с солнечной улыбкой на губах и россыпью звёзд на щеках, ещё более красивых, чем на небе, думает Хан.       — Прости, что напугал, — голос незнакомца совершенно не вяжется с его образом: бархатистый бас, с еле различимой хрипотцой, пронизывающий до мурашек по всему телу. — Не против, если с тобой посижу? Джисон одобрительно кивает, не в силах выдавить из себя даже пары связанных меж собой предложений или хотя бы элементарных словосочетаний, восхищённо рассматривая лицо незнакомца, что уже удобно расположился рядом с ним на песке.       Юноша молча разглядывает звёзды, пока Хан взглядом его сверлит, ведь звёзды на чужих щеках, почему-то, словно ярче светят, а волосы цвета пшеницы пленительнее чёрного полотна кажутся. Наверное, Джисон впервые ощущает такое облегчение рядом с человеком, будто бы он знает его целую вечность, будто бы и не было никогда у него проблем, словно этот незнакомец и не незнакомец вовсе. Тёмный мир почему-то стал приобретать цвета: такие яркие и тёплые, светлые и успокаивающие. Ночь внутри вдруг сменилась днём, а из того самого пепла внутри пустоты цветы распустились.       — Я Феликс, если что, — расплываясь в ярчайшей улыбке, произносит парень, — а ты-        — Джисон, — перебивает Феликса на полуслове, взгляд смущённо отводя куда-то в песок. В голове не укладывается, как может человек вызвать такую бурю эмоций внутри. Джисон уже и не помнит, когда такое испытывал, когда в последний раз он чувствовал тепло, а не жгучее пламя, выжигающее дыры внутри него.        Феликс молчит, взглядом по парню бегает, улыбаясь самому себе, кажется. Он так долго наблюдал лишь издалека, боясь подойти и заговорить. Настолько долго, что, кажется, успел влюбиться в этот одинокий образ. Настолько полюбил его, что чувства сиренью внутри расцвели, порой наружу с кровью и тяжёлым кашлем вырываясь. Это и стало первым толчком вперед. Казалось, что у них так много общего: начиная со звёзд и заканчивая одиночеством. Феликс мечтал об этом дне. Мечтал услышать чужой голос, мечтал коснуться чужих волос, взглянуть в чужие глаза, как бы всё это ванильно не звучало. Феликс мечтал стать его соулмейтом. Мечтам ведь свойственно сбываться, да?       — Я часто тебя здесь вижу, всегда один. Почему? — Ликс начинает сомневаться, а уместно ли «почему?». Не спугнёт ли своим любопытством? Джисон взгляд на Феликса поднимает, и сердце вмиг быстрее заходится от волнения. Испортил, точно всё испортил, в голове у Феликса проносится. Но Джисон молчит, лишь улыбку давит и смотрит так, что душу наизнанку выворачивает. В этой тишине, в этой улыбке и взгляде прячется целый океан боли. Кажется, что Феликс может видеть и слышать то, что с Ханом происходит всё это время. Кажется, что он сам может почувствовать всю ту боль от родительского удара, боль от кровоточащих ран на теле: на тонких запястьях, на бледных плечах и даже на исхудалом теле. Яркая улыбка сменяется печалью, слеза одна за другой по веснушчатому лицу скатывается. И только сейчас Джисон понимать начинает, что веснушки на щеках парня действительно словно сотня небольших звёзд сияют. Руки сами тянутся коснуться их, но Хан себя тут же одёргивает, осознавая всю странность своих действий, но чужая рука за запястье хватает, рукав отдёргивая, ошарашено вглядываясь в десяток мелких шрамов, что кроваво-красным переливаются почему-то. И Джисону так стыдно становится, оправдаться хочется, но ком в горле застрял, блокируя любую попытку выдавить из себя что-то внятное. Чувство в груди такое паршивое, и ощущение, словно предал целую Вселенную. Свою Вселенную.       — За что они так с тобой? — тихо шепчет Ликс, ладонь чужую к своему лицу прижимая. Нежно так, чтобы боли не причинить. — П-прости, — слёзы уже не каплями, ручьём стекают, от всех тех картин, что Ликс перед собой видит. И внутри всё вверх дном у него, ураган эмоций, отнюдь не самых лучших: боль, что комом в горле застревает, перекрывая пути воздуху, отчаяние, что заполняет лёгкие до самых краёв, ненависть и печаль, что тяжелее кирпича на плечи ложится. И это ещё не всё, что может Феликс ощутить. Слишком много и слишком плохо, для него в новинку. Для такого наивного и светлого, что в контраст с Джисоном будет.       Джисон недоумевает, тело словно окаменело, и мир вернул свои привычные тёмные краски, при виде чужих слёз. Только сейчас всё иначе, нет чувства пустоты, цветы не завяли, они лишь в ночной мгле скрыли свои яркие лепестки. Джисон всё ещё чувствует такое новое для него тепло, такую сладкую нежность и желание заботиться, оберегать от всего мира мальчика напротив, что так драматично чужое запястье сжимает в своей хрупкой ладони.       Джисон не задаётся вопросами, незачем попросту, он просто полагается на свои чувства, просто заключает Феликса в свои объятья, ближе к себе прижимая. Никаких вопросов, ведь уже понял, что прямо сейчас целую Вселенную в руках держит.       Феликс дрожит, невнятное что-то бормочет, хватаясь за чужую толстовку, словно она — последнее спасенье, и ревёт вовсю, извиняясь за что-то. — Я... я, — Феликсу тяжело, внутри всё наизнанку — и чувства и эмоции, — он словно оказался не в своём мире, словно чужую жизнь прожил. Не чужую — джисонову жизнь. — Прости меня. П-прости Джисон-а, это я, — всхлип, — это всё м-моя вина, — Ликса заклинило, вину всю на себя взваливает, путается в бесконечных картинках из памяти своего соулмейта. Наверное, потому что не подошёл раньше, не появился в его жизни, когда был так нужен, не помог, не стал опорой, не стал смыслом.       — Феликс, — рваное, неуверенное, словно бы и не Джисон говорит, — всё хорошо, всё в порядке, — Джисон не умеет успокаивать, он просто целует в макушку, слегка ладонью плечо поглаживая, хотя и самому бы сейчас такое не помешало, — я рядом. Феликс жмётся ближе, чуть успокаиваясь от прикосновений, тепло ощущает, что красным вином по венам разливается, наслаждается им, впервые наслаждается.       И каждый из них уже почувствовал этот разряд, что по всему телу пробежался, оставляя за собой пятнистый шлейф из солнечных цветов с вкраплёнными в них звёздами.       — Ты больше не один, ты больше никогда не будешь один, слышишь? — произносит Феликс, спустя долгих пять минут, чужую ладонь в своей сжимая. — Я буду рядом, обещаю.       Бесконечный круг прерывается. Наконец они оба могут почувствовать облегчение, смотря куда-то вдаль, на чёрное полотно с сотнями, а то и тысячами звёзд, что так гармонично смотрятся в глазах друг друга.