размытые границы

- Зачем? Зачем вы вообще это делаете? – у Крюкова давит виски, но не сильно, вполне приемлемо. Воздух будто бы перелит озоном, звенит свежестью. Это успокаивает, холодит покрытый испариной лоб. - Там можно делать все, что запрещено в реальной жизни. То, чего долго ждал или страстно хотел. И делаешь всё это действительно ты. Но ничего за это не будет, - у паренька в глазах скрыты все оттенки Финского залива. Пальцы, наверняка промерзшие, скользят по поверхности кружки, будто бы в нерешительности. Не согреваются. - И как? Лично ты много своих желаний исполнил по щелчку компьютерной мышки? Миша словно задумывается, даже не знает, что на это ответить. Вернее, не знает, стоит ли отвечать вообще. И Крюков видит его замешательство, но продолжает. - А что потом? Когда все выключается, и ты оказываешься в существующей вокруг тебя действительности? - Честно? Дерьмово, - парень усмехается и вновь поворачивается к воде, всматривается в неё, будто впитывает. Так ведь сразу и не поймешь, что плещется в синеющей глубине его взгляда. Искренность? Кристально чистая словно лёд. Ложь? Тонной грязи и отбросов жизнедеятельности. Барковский умело балансирует где-то между. Их разговор можно назвать доверительным, даже почти дружеским. Он никак не хочет принимать официальную форму допроса – не хватает дополнительной канвы в виде казенных стен, белоснежного листа бумаги с протокольными фразами. Да и какой уж тут допрос, если парнишка стоически наблюдает приступы Крюкова чаще, чем видели когда-либо его давние знакомые. Да и ветер мажет сейчас их обоих по щекам и треплет волосы вовсе не по протоколу. - Дело в том, что позже границы размываются. В голове крутиться начинает всякое. - Например? – Крюков отлично понимает, о чём говорит Миша, но внутренне просит его продолжать, ведь только так инопланетянин самостоятельно становится ближе, открывает завесу тайны вокруг своего мирка. - Ну, почему там можно, а здесь нельзя? – у парня голос становится тягучим и словно подергивается туманом. - Ваша игрушка создает иллюзию вседозволенности. Но ведь всё устроено совсем не так. Есть же определенные законы. - А вы их блюститель, да? Дело же ведь не в игрушке, а именно в законах. Кто их вообще придумал? – Барковский отворачивается окончательно, отставляет в сторону остывшую кружку, рисует точку в конце их якобы доверительного разговора, - Простите, я пойду. Крюков, закрывая за парнем дверь, мысленно переносит окончание этого дела ещё на несколько дней. Почему то кажется, что если разговорить мальчишку сильнее, всё вскроется, будто гной вытечет из наболевшей раны. Всё встанет на свои места, следует только быть более мягким и немного подождать. Миша приходит домой, открывает игру и видит своего единственного оппонента. Он так и не может понять, почему здесь можно, а там нельзя. Или всё-таки можно? Стоит попробовать в следующий раз.