Celestial

Матео думает, что знает о своём капитане все. Знает каждую его улыбку, каждый взгляд на поле и вне его. Все его настроения, которых намного больше, чем кажется на первый взгляд. Знает его смех и его слезы. Знает запах его шелковистых волос и бархатной кожи голых плечей. Даже знает, какого-то хрена, вкус его сухих и вечно искусанных губ. Знает его тихое сопение, когда он спит рядом. Его сонный и растерянный взгляд с утра. Его холодное, безэмоциональное спокойствие на поле. Его плавные движения, всегда до мелочей выверенные. Его четкую уверенность, с которой он ведёт за собой команду от матча к матчу. Матео знает его в мелочах. Знает наперед, какой рукой он стащит после матча повязку со своего лба, какой глаз потрет перед тем, как бить штрафной, и с какой стороны закусит нижнюю губу, когда о чем-то задумается. И больше всего Матео боится, что это все знает не только он. Потому что его любят все. Потому что Лука Модрич - это чёртово сияющее солнышко. Это что-то астрономическое совсем с другой планеты. Смотреть на него больно. А не смотреть, Ковачич честно пытался, нереально. И при всём этом, блядская фантастика, конечно, но Лука так и оставался самой большой загадкой для Матео. Он изучил все его внешние особенности, но так и не мог понять толком, что происходит у этого невероятного человека в сердце. Ковачич даже злился. Он обожал Модрича всей душой, но порой больше всего на свете хотелось ему въебать прямо по его обворожительно милому лицу. Чтобы он хоть на секунду прекратил улыбаться так невероятно, прыгая в объятия Врсалько или Манджукича после каждого гола. И это патриотизмом не объяснялось - Лука точно так же обжимался со всеми в Реале. Да что говорить - там каждый пытается то и дело залезть пальцами в его мягкие волосы и потрепать по ним, прижимая его к себе. В сборной вообще традиция уже какая-то - целовать капитана после каждого матча. И Матео, в общем-то, рад такой возможности, лишний раз без всякого смущения прикоснуться губами к мягкой щеке Модрича. И он, разумеется, не ревнует, но отчего-то хочется врезать каждому, кто также беззастенчиво и нагло касается губами щёк его персонального светила. Ковачич теряется в догадках. Он близок ровно настолько, насколько позволяет ему Лука. Идеальный хавбек во всем, мать его. Этот засранец никогда не объясняет своих действий, и это сводит с ума. Модрич ласково улыбается, когда Матео подсаживается к нему в самолёте или автобусе, а потом спит на его плече, что Ковачич даже дышать боится, чтобы не потревожить его сон. Лука совершенно внезапно выбирает один из вечеров в каждом городе, чтобы зайти без стука в номер к Матео, устало улыбнуться и пригласить его переночевать у него. Ковачич соглашается каждый раз, и каждый раз они разговаривают по полночи. Каждый раз Модрич разрешает ему целовать себя и даже стискивать с силой в пальцах его спутанные волосы. Иногда Лука позволяет больше. В эти ночи Матео напрочь сносит крышу, когда Модрич лежит голый перед ним на кровати, и его бледная кожа едва ли не сливается с простынями. Когда он морщится от боли и кусает свои губы и ладони, хотя Ковачич старается быть с ним максимально осторожным и нежным. Когда Лука скулит так хрипло и протяжно, что заходится в сиплом кашле, а Матео зажимает ему рот рукой, чтобы никто не услышал этих блядских стонов. Сжимает его тонкие, изящные запястья, такие хрупкие, словно вот-вот переломятся от стальной хватки. Облизывает его сухие губы. Выцеловывает синеватые ниточки вен от локтя до кисти и созвездия родинок. Утыкается лицом в его мягкие волосы, когда Модрич под ним выгибается в позвоночнике и прокусывает собственные губы до крови, чтобы только не закричать. Хаотично целует все, что попадается - губы, щеки, лоб, нос и скулы, в попытке облегчить сладостную боль. И Лука даже, кажется, каждый раз после этого расслабляется и успокаивается, даже когда Матео насильно нажимает на его бедра, разводя шире дрожащие ноги. И все так же продолжает ладонью зажимать ему рот - Модрич отчета себе в такие моменты не отдает ни в чем. Матео внутренне умирает от щемящей нежности, когда хорватский капитан без сил засыпает с ним рядом, уткнувшись носом в плечо Ковачича, и тот заботливо укрывает его одеялом, потому что сам Лука был так вымотан, что не мог даже пошевелиться. И по утрам он ведёт себя так, словно это в порядке вещей - просыпаться в одной постели. Непринуждённо разговаривает, одевается, ходит по номеру туда-сюда и ни одним словом не намекает на давешнюю близость. А Ковачич смущается невероятно. Ему каждый раз так неловко, когда он пытается зацепиться хоть за какой-то намёк во взгляде Модрича и не находит в нем абсолютно ничего. Лука не подпускает ближе и не отталкивает, заставляя Матео сходить с ума день за днём. Медленно, но верно. Он не говорит о личном и не признается в симпатиях, наглухо закрывая свою душу и игнорируя любые попытки завести откровенный разговор. Он абсолютно всем улыбается одинаково тепло и лучезарно. Ковачич только зубами скрипит, когда Ведран Чорлука притягивает его к себе за плечи и целует в макушку. Когда Перешич проносит его на руках по всему полю, а Лука вцепляется в его плечи и заливисто смеётся. Когда Ракитич треплет его волосы, просто проходя мимо, и Модрич поднимает голову, одаривая его самой нежной своей улыбкой. Так могут делать все. Поэтому Матео не может быть уверен, что он - единственный, кому Лука ночами хрипло стонет в ухо его имя, задыхаясь от экстаза. Они никогда этого не обсуждали. Но Ковачичу хватило всего лишь пары дней, чтобы осознать - он влюблён. Смертельно и бесповоротно. Но Модрич, кажется, не испытывал ничего подобного в принципе.       — Лука... черт, Лука, я уже говорил, что ты невероятный? — шепчет Матео, выцеловывая выпирающие линии ключиц под тонкой бледной кожей капитана, когда вновь оказывается в его номере. В его кровати. На прохладных белоснежных простынях.       — Миллион раз, — Модрич задыхается, поддаётся наверх, цепляется пальцами за плечи Ковачича, настойчиво притягивая того ещё ближе. В его глазах такая чертовщина, что хрен разберешь, этот ли человек так спокоен и сосредоточен рядом с ним на поле, или просто до безумия похожий на него двойник. Матео шумно дышит, стараясь скрыть в глазах горькое разочарование. Он готов часами говорить Луке о том, какой он восхитительный и распрекрасный. Но ему все же хочется услышать и из его уст хоть одно подобное слово о себе.       — Ты в порядке? — Модрич невероятно проницателен. Он легко выходит из своего состояния, чем снова сбивает с толку, садясь на кровати и пристально вглядываясь в лицо Ковачича. Он обхватывает его ладонями, поглаживая пальцами за ушами и опять улыбается своей чёртовой нежной улыбкой. Фантастическое преображение за секунду. Истинный капитан своей команды, крайне внимательный к каждому ее члену как на поле, так и в любых других обстоятельствах.       — Лука, все хорошо, ладно? — Матео притягивает его к себе и целует в лоб. — Ты нереальный. И я счастлив быть рядом сейчас. Модрич улыбается так ласково, что у Ковачича щемит сердце. И за эту улыбку он готов простить ему все. И бесконечные объятия со всеми остальными, и все его улыбки, которые он так щедро раздаёт направо и налево, и его холодную отчуждённость на людях, и даже то, что он просто не может ответить хоть какой-то взаимностью на его слова. Да и не сам ли он себе это все придумал? Солнце должно озарять всех, кто на него смотрит. И о ревности здесь не может идти и речи. Луку просто невозможно не любить. Но вот Матео убедился в этом только тогда, когда уже пропал безвозвратно.       — Давай спать? — Модрич сладко зевает, нашаривает в кровати скомканную футболку и, надев ее, залезает под одеяло. Ковачич только тихо вздыхает и устраивается рядом, привычным уже жестом притягивая к себе худое тело своего капитана.       — Спокойной ночи, Лука, — тихо произносит Матео, целуя Модрича во влажный висок. Тот мычит что-то неопределённое и закидывает на Ковачича ногу, утыкаясь носом в его шею и обдавая ее до мурашек горячим дыханием. Матео засыпает легко и быстро. Сквозь дрему, ему кажется, он слышит сонное и едва разборчивое бормотание Луки:       — Я тоже счастлив.