Канарейка

      Когда чужая рука легко скользнула по его оголенному бедру, Грегори от неожиданности чуть было не подавился давно остывшим чаем.       — Звездочка моя, чай не самым лучшим образом влияет на голосовые связки, — в зеркале деревянного трюмо ярким пятном мелькнуло лицо Бравата.       — А что хорошо? — осторожно поинтересовался Грегори, настороженно следя за наставником. Брават загадочно сверкнул сапфировыми глазами и, ничего не ответив, скрылся за деревянной перегородкой, возвращая бывшему префекту его законное право на короткий миг одиночества перед очередным выступлением. В новом костюме Грегори чувствовал себя неловко: шелк короткими лентами струился с плеч и треугольником расстилался между ногами, обнажая добрую часть белого бедра. Вайолет поморщился: слишком откровенно. Однако спорить с Браватом оказалось совершенно бесполезно — тот ни за что не собирался отказываться от своей идеи явить зрителю самый настоящий бурлеск, загоревшись этой мыслью так сильно, что от сияния его ярко синих глаз можно было ослепнуть. Воодушевление наставника разделил один лишь Эдгар: «Тело мое — венец искусства, триумф природы. И грешно будет мне наслаждаться им в одиночку». И Грегори готов был с этим целиком и полностью согласиться, лишь бы у него не отобрали одежду — единственно допустимую в аристократическом обществе защиту от внешнего мира, — но Брават был непреклонен.       Грегори облокотился о стол и ухватился руками за голову, устало закрывая глаза.       Это неправильно. В корне неправильно. Человеческая жизнь не может стоить так дорого. Не может стоить четырёх сломанных судеб, бесчестья и тяжелого стыда, серной кислотой разъедающего душу до самого ее основания. Не было ни дня, чтобы Грегори не чувствовал в гомоне зрительский оваций страшного осуждения, а за восторгом людских глаз — презрения и ненависти. За что он платит такую цену? Кровь Деррека Ардена была не на его руках.       Теплые ладони мягко легли на его узкие плечи, возвращая в реальный мир из пучины сумбурных мрачных мыслей.       — О чем задумался? — на Грегори пахнуло легким лавандовым флёром, и он тут же раскрыл глаза. На столе уже стоял стакан теплого молока, поверх пенки которого золотом блестела медовая корочка.       — Ни о чем, — лениво отмахнулся Вайолет, стараясь придать своему голосу как можно больше равнодушия.       — Даже не стараешься обмануть, — усмехнулся Брават, усаживаясь по правую руку от него. — Ты как запертая на ключ дверь: так и манишь раскрыть все свои загадки.       — Скорее канарейка в клетке.       — Еще скажи, что это заключение тебе не по душе.       Грегори отвел глаза в сторону. Брават всегда читал его, как открытую книгу. Никаких тайн и секретов, для него — всё словно на ладони. Это настораживало, а иногда — откровенно пугало.       Рука наставника осторожно опустилась на его острое колено и, вычерчивая незамысловатый узор, поднялась выше, провоцируя в Грегори очередной приступ паники: оставаться наедине с Браватом всегда было чревато либо малоприятным разговором «по душам», либо престранными намеками, очевидная двусмысленность которых напрягала. То, что Брават наблюдает за ним пристальнее, чем за кем-либо еще, Грегори приметил давно, однако, что за этим сокрыто, никак не мог понять. Если для Бравата бывший перфект был раскрытой книгой, то для самого Грегори Брават был еще той тёмной лошадкой, непредсказуемость которой имела вселенские масштабы.       — Мрачность тебе не к лицу, звездочка моя, — обхватив длинными пальцами острый подбородок Грегори, Брават аккуратно развернул его лицо к себе. — А, ну-ка, улыбнись!       — Прекрати, — Вайолет раздраженно дернулся, как от оплеухи, и сбросил с себя ладонь наставника. — До выступления еще есть время. Я хочу побыть один. — Он хотел было развернуться обратно к зеркалу и снова погрузиться в свои тяжелые мысли, как Брават резко схватил его за плечи и, словно тряпичную куклу, сбросил со стула на пол, грозной тучей нависая сверху. Внезапная перемена в его настроении привела Грегори в полное замешательство.       — Сначала твои игры в жертву казались мне забавными. Тебе неплохо удавалась эта роль, — мужские губы растянулись в лучезарной полуулыбке, обнажившей ряд жемчужно-белых, ровных зубов. — Разбитый, опустошенный, лишенный всего, что далось с таким трудом! Сколько в твоих глазах было неподдельной грусти и меланхоличной тоски. — Он воодушевленно осклабился, и тут же его лицо изменилось, приняв непривычно жесткое, почти насмешливое выражение. — Однако в последнее время ты переигрываешь. Настолько вошел во вкус, что забыл о тех, кому должен быть благодарен?       Грегори чуть было не задохнулся от возмущения.       — И кого это я должен благодарить? — зло выплюнул он в ответ. — Тебя что ли? — Брават не заставил себя долго ждать — он упал на колени и, перехватив тут же взметнувшиеся к его лицу кулаки, собственным телом пригвоздил Грегори к полу. Тот опешил, но болтать не прекратил. — Ты мне жизнь сломал! Превратил в продажную девку, за идею трясущую задницей перед зажравшимися аристократами!       — А еще не так давно ты сам был в их числе, звездочка моя, — рассмеялся Брават, удобно устраиваясь на бедрах бывшего перфекта. Его приторная улыбка сводила с ума, вызывая у Вайолета одно лишь желание пересчитать наставнику все зубы костяшками левой руки.       — Да пошел ты!.. — очередная попытка Грегори вырваться из мертвой хватки Бравата не увенчалась успехом. — Я ненавижу тебя, и всю твою трагикомедию! Великий провидец! — он ядовито усмехнулся, словно не замечая своего невыгодного положения. — Ха! Великий обманщик и торгаш дешевыми фантасмагориями.       — А ты даром времени в своем колледже не терял, — пропустив мимо ушей гневную тираду Грегори, парировал Брават, — столько слов узнал. Однако, знаешь ли ты, что такое настоящее унижение? Знаешь, каково быть «продажной девкой» на самом деле? — ярко-синие глаза опасно вспыхнули, вынудив Вайолета настороженно замолкнуть. — Как всегда, слишком много фарса и пустых слов. Ты еще так зелен. Кажется, пора преподать тебе урок, звездочка моя.       Пощечина мигом выбивает из Грегори всякое желание разговаривать; он извивается, хочет схватиться за налившуюся кровью щеку, но Брават держит его слишком крепко, пресекая любые попытки высвободиться. Его ядовитый тихий смех набатом гремит в ушах ошарашенного юноши, перестающего что-либо понимать: он в упор глядит на Бравата и не никак не может взять в толк, когда тот успел так сильно измениться: в глазах ни тени прежней доброжелательности — лишь надменное превосходство и едва сдерживаемая ярость, а бледный рот искажен в зверином оскале. Грегори понимает, о каком уроке обмолвился Брават лишь тогда, когда его переворачивают на живот и начинают раздевать.       — Прекрати немедленно! Я буду звать на помощь!       Вайолет хватается за эти слова, как за последнюю надежду. И всё его нутро холодеет и болезненно сжимается, когда в ответ ему доносится приглушенный смех.       — Зови. Посмотрим, как скоро прибегут тебе на помощь твои друзья, которых ты и за друзей-то не считаешь. В твоем тщедушном теле слишком много высокомерия. Или думал, никто этого не заметит? — Брават навалился на него, приникая горячими губами к самому уху. — Думаешь, облачился в темный плащ, накинул капюшон — и стал особенным? Но не переживай, я выбью это из тебя, как из ковра пыль.       Железная бляшка с ремня с глухим звоном падает на пол. Грегори громко воет, чувствуя, как мужские руки до синяков сжимают его обнаженные ягодицы, и змеей пытается извернуться — но вездесущий Брават безжалостно придавливает его к полу, перекрывая всевозможные пути к отступлению, — он зол до состояния беспамятства и потери пульса. Ярость пожирает его подобно заглатывающим бревно языкам пламени — от подавляемого многие месяцы бешенства Бравата выворачивает наизнанку, трясет, ломает, гнёт. И если бы не мысль о более изощренной пытке, он давно бы разукрасил молочно-белое лицо Грегори сливовыми кровоподтеками.       Его бесит это притворство. Бесят эти гордыня и мания величия, которыми от Грегори разит на целую милю. Бесит его смехотворно тривиальный способ привлечения к себе внимания — глупый, нелепый, очевидный, но чертовски действенный. И неблагодарность. Да. Неблагодарность, пожалуй, бесит сильнее всего.       Он дал ему все: крышу над головой, пищу, возможность реализовать себя. А что получил взамен? Горделивый взгляд, полный чванства и ничем не прикрытого презрения. Вайолет был мелким дворянином, но вел себя подобно королю, глядя на всех сверху-вниз.       Хватит.       Грегори дергается и все еще совершает жалкие попытки выбраться из-под Бравата, ни в какую не желая мириться со своей ролью жертвы во внезапно разыгравшемся за кулисами спектакле. Его крик, зов о помощи, эхом скользит по пустым коридорам варьете и теряется в лабиринте хитросплетений узких проходов, оставаясь без ответа. Едкое чувство отчаяния в груди растет и уплотняется, приобретая почти физическую форму: Грегори явственно ощущает, как животный страх комом встает поперек горла, перекрывая дыхательные пути. А когда Брават окончательно расправляется с его брюками и нижним бельем и нагло проникает двумя пальцами в его нутро, грубо растягивая стенки ануса — и вовсе забывает, как дышать, заливаясь истошным криком и почти сразу срываясь на гортанный хрип подбитого охотником зверя.       Ему кажется, что первый укол стыда — самый болезненный, самый мучительный и унизительный, красноречиво извещающий о фатальном, несовместимом с мужской гордостью и честью поражении. Ему кажется, что за доли секунд, одним легким движением пальцев вперед — его растоптали, опустили, осквернили, размазали по стене, как последнее ничтожество. Ему кажется, что он спит — происходящее никак не может быть чем-либо кроме ночного кошмара. Но когда тонкие пальцы Бравата сменяются его отнюдь не маленьким членом, Грегори понимает, как сильно ошибался: девственное нутро мигом взрывается горячей, тягучей, словно патока, болью, колючей судорогой отзываясь в низу живота. Все мышцы тела напряжены до предела, подобно перетянутой, готовой лопнуть в любую секунду струне, и от того резь чувствуется еще ярче, еще насыщеннее и многограннее — в него словно засовывают заостренное стекло вперемешку с железными болтами и иглами, что режут его на части изнутри.       Брават хватает его за бедра и совершает первый толчок, входя сразу на всю длину. Грегори вздрагивает и подается вниз, силясь избавиться от упирающегося в него члена наставника, но тот с силой припечатывает его лицом в пол, в кровь разбивая острый нос и полностью обездвиживая одним лишь ударом. Брават вдруг обретает такую решительность и мощь, что Грегори, ощутив это всем своим телом, бессознательно сжимается, кривя губы в отвращении и заламывая самому себе руки, чтобы дотянуться до своего насильника и ударить. Глядя на эти жалкие попытки защититься, Брават лишь заливисто хохочет и принимается с удвоенной силой насаживать Вайолета на свой колом стоящий член. Ярость возбуждает, окрыляет, сводит с ума и дурит голову сильнее любого известного ему наркотика.       Бешено колотящееся сердце, казалось, жалко ухнув, провалилось в самый желудок; от нехватки воздуха судорожно сжимающиеся легкие невыносимо жгло, будто по мягким тонким тканям водили раскаленным добела металлом. Грегори задыхался, раскрывая рот в немом крике помощи — а Брават безжалостно продолжал вбиваться в него с мерзкими влажными звуками как в последнюю дешевую шлюху, позволяя отпускать себе грязные смешки. Он двигался быстро и резко — долгое воздержание сделало своё дело, заставляя буквально изнывать от жгучего желания скорейшей разрядки. Грегори под ним до крови кусает губы — лишь бы снова не разразиться в позорном рабском хрипе, чтобы не сорваться на постыдные мольбы и мужественно перенести эту муку. Но тело ломило так, что из глаз сыпались искры. Словно мириады игл легли ему под ногти и, проскользнув по вспухшим от натуги венам, ударили в болезненно ноющий пах.       Его не целуют, чтобы хоть немного приглушить жжение развороченного в кровь ануса, не проводят ребром ладони по худой, обнаженной спине, подушечками пальцем пересчитывая позвонки — каждый их выступ и каждую ямку. Продажных девок не целуют. И не ласкают. И теперь Вайолет это знает.       Грегори чувствует, как сильная рука тянет его за волосы на макушке, — и послушно, не в силах оказать ни малейшего сопротивления, запрокидывает голову, встречаясь лицом к лицу с нависшим над ним наставником. Продолжая активно двигать бедрами, Брават смотрит на него с отвращением и злостью. В сапфировых глазах ни жалости, ни стыда за содеянное. Только колющее чувство неудовлетворения, только черная, разъедающая, желчная ярость, застилающая глаза белой пеленой.       — Ну, что, теперь ты понял, каково быть продажной девкой? — перед тем, как бурно кончить, в последний раз войдя в юношу на всю длину, интересуется Брават. — Надеюсь, ты усвоил этот урок, звездочка моя. Мне не хотелось бы его повторять, понимаешь, да?