Ганнибал у ворот

      Какаши осторожно коснулся пальцами там, где под тонкой, туго обтянувшей кожей тело, стучало и трепетало сердце. Быстрые удары больно били ладонь, рёбра трещали от натуги, но оно так и не вырвалось, заходясь новым, бешеным хороводом.       Тишину разрезал необычайно тяжёлый, хриплый вздох.       Чёрные линии расползлись по груди поплывшей краской. На бледной коже в сумерках вечера, жирная клякса и отходящие от неё полосы казались всего лишь грязью, отдалённо — болячкой, но пройдет всего пара дней, и краска въестся глубже, пока размытые линии не обхватят силками сердце, и размытые чернила не завернутся в печать на хрупком органе. Какаши смутно помнил, как рисовали рисунок, но бешеные агонии от касания кистей он помнил достаточно хорошо, чтобы одно воспоминание пробуждало осевший на коже огонь.       Шиноби поморщился.       Он знал на что идет, но до недавнего времени это казалось больше необдуманным решением, и один шаг назад отделял его от холодного фарфора на лице и тяжелой брони на теле. Но стоило кистям коснуться кожи, и паре шиноби сложить печати, как позади захлопнулась тяжёлая дверь и нога, занесенная назад, лишь стукнулась пяткой о железный металл, засов щёлкнул, а ключ совершил оборот, и этот звон всё определил.       Назад дороги больше не было, и хотя печать подчинения въестся глубже совсем скоро, пока не опутает вязью орган, он знал, что она ещё не раз проявит себя. И жечь уже будет не кожу, а сердце.