Горечь

"Интересно, в какой момент я был обречён." Полиция прибыла почти сразу же. Обычно в таких случаях отчёт составлялся только на утро, публичная огласка - в ближайшем выпуске новостей между строк, если очень повезёт. Но тут всё произошло мгновенно. Везде транслировалась только одна новость, как будто кто-то, владеющий всем, посчитал её очень важной. Большинство прочитавших не знали погибшего, остальные даже не знали, из-за чего, но все, вне зависимости от пола и возраста, вдруг почувствовали горечь, острую, всепоглощающую, разрывающую изнутри, бессильную горечь. Мир замер. Но только на мгновение. А потом весь мир так же резко успокоился. Что ж, почти весь. "Никогда не думал, что моя смерть будет такой эпичной. Думаю, не на что жаловаться..." Наима Коссе, в тусклом освещении своей тесной комнаты, в этот вечер пропустила лишний стакан виски. Сотрудникам Supercontinent первым стало известно о происшествии. Горло обожгло, а в сердце что-то неприятно кольнуло, и она подумала, что больше никогда не попробует такой же стакан абсента со льдом у этого чудно́го бармена. Подумала о том, как коротка и непостоянна жизнь, и как легко она выскальзывает из пальцев. Подумала, о чём думают перед смертью? Вскоре все эти мысли утонули в горечи алкоголя. "Эй, Донован, ты слушаешь?" Акара увидела, как Донован, едва не забравшийся на стойку, чтобы поймать связь, припал ухом к телефону. Его лицо лучилось облегчением и искренним счастьем. Наверное, он расцеловал бы Брэндайса, будь он тут. "Да, насчёт этого... Я.. Я сейчас умру." Донован замер. "К счастью, кровью истеку раньше, чем разобьюсь об асфальт." Лежавший на своём обитом шёлком диване, с самыми разными видами "расслабителей" на кофейном столике поблизости, Эдгар Колдстрит достал из тумбочки пистолет и покрутил его в длинных пальцах. Кажется, его опять охватил приступ депрессии, мучившей его уже долгое время. Ему казалось, будто он ничтожество на самом деле, будто всё чего он достиг на самом деле ему не принадлежит. Правда, в этот раз было как-то не так. Было... По-другому. Ощущение холода железа у виска обожгло нервные окончания. Он отбросил пистолет от себя, будто тот был под напряжением. Естественно, он гениален. Никто никогда не смог бы повторить его изобретение, и это факт. Он так сильно вымотался, что почти сразу заснул. Акара положила человеку под голову подушку и аккуратно забрала обхваченную губами горькую химическую "сигарету". "Позволь мне насладиться моей последней героической сценой." Было чертовски сложно понимать, что человек, совсем недавно спасший её жизнь, только что расстался с собственной. Она предполагала, что такое может случиться, но никогда это не ощущалось так ярко. Джоанна Сефтис смотрела в окно своего офиса, мимо которого только что пронеслось человеческое тело в белой рубашке с красными пятнами. В тот момент её сердце бешено забилось, ей хотелось вскочить, побежать туда, сделать что-то, но спустя мгновение её обожгло осознанием, что уже давно поздно. Ей овладела странная апатия. Она осталась сидеть на месте, глядя на сбивчивые струи дождя за окном. Неожиданно для себя она почувствовала вкус слёз на губах, который почему-то показался горьким. Капли медленно стекали по стеклу, искажая яркий, кричащий, будто истекающий люминесцентной кровью город. "Я хочу, чтобы ты запомнил меня таким. С улыбкой на лице и тягой к опасностям." Диана Мейес не могла поверить. В её жизни и так в последние два дня было слишком много шока. Она подумала, что, наверное, спит, что это всё неправда. В поток отрицания вплелось горькое чувство вины. Ей показалось, что это она во всём виновата, что, сделай она что-то иначе, всего этого не случилось бы. Эта мысль обожгла её и без того взволнованное, воспалённое сознание. Ужас почти захлестнул её огромной волной, но вдруг отступил, превратившись в пену под ногами. Наверное, лучше просто не думать об этом, не помнить об этом. Именно так она и поступила, подумала она. "Чёрт. Ты хочешь, чтобы я умер в слезах?" Ларисса Робиллард, всегда осведомлённая обо всем происходящем, в ужасе закрыла рот руками, чтобы не всхлипнуть. Глаза обожгло слезами, и потёкшая тушь волновала меньше всего. Стакан с каким-то напитком выскользнул из её рук и жидкость пролилась на любимое платье. Казалось, любой в клубе мог спросить, что случилось, но почему-то никто не спрашивал. Она сразу подумала о Доноване. Всю её душу захватила жалость, боль, неверие. Она остолбенела. А потом внезапно подумала, что, наверное, к этому всё и шло. Что, по видимому, нет ничего удивительного в произошедшем. Что такое бывает с теми, кто выбирает жить так. И всё отступило, ослабло, пока не прекратилось полностью. "Ты должен узнать кое-что очень важное, пока не настал конец." Акара видела, как Донован дрожащими пальцами прижимал телефон к виску так сильно, будто это сможет удержать Брэндайса. Она смотрела в разбитое окно и видела, как он падал. Она слышала охрипший голос Донована, слышала сдерживаемые всхлипы, слышала, как он лихорадочно шептал признания в любви, будто они могли сейчас что-то изменить. Он улыбался, но так болезненно, так отчаянно. Она никогда за свою жизнь не видела большей боли, чем в этой улыбке. Внезапно, он засмеялся - или заплакал, было не понять. А потом перестал. "Брэндайс?" Откуда-то снизу раздался слабый хлопок. Улыбка померкла. ...Никогда не ощущала большей боли. Она перехватила её, как эмпатический интеллект, которым она была, как приёмник, который закоротило от слишком интенсивной волны, так, что стало почти больно. Она тут же распустила импульс по всей системе, чтобы ослабить его влияние. Будучи ныне связанной с ОПБ, сеть оказалась куда больше, чем она ожидала. Уже через минуту она наладила его работу, чтобы стеречь общественное психическое благополучие. Всем стало легче. Ей стало легче. Единственным, кому не стало легче, был человек, упавший за стойку вместе с многочисленными бутылками, в слезах прижимавший к груди телефонную трубку. Она ушла, оставив на столе горстку синих таблеток. "Я люблю тебя. Я люблю тебя, Донован. Я так сильно люблю тебя."

"Зато мы живём ярко."

Брэндайс улыбнулся и закрыл глаза, не слыша оглушающего воя ветра в ушах. Вдруг, всё стихло.