***
В их городе зимой холодно даже мертвым птицам, которых на улице в снегу встретишь чаще, чем живых. И Женя переживает на этот счет. У них в городе солнце встает зимой ближе к полудню, так что сейчас за окном совсем темно. Зато в автобусе теплее, чем за его пределами. Если не снимать куртку. Они и не снимают. Артем дремлет на плече Урисмана, не заметив даже, как уснул. Женя его не сгоняет — ему и так неплохо. К тому же, прижавшись вот так тесно друг к другу, куда теплее. А косые взгляды одноклассников он привык не замечать. Их школьная поездка в соседний город обещала быть крайне нудной, в основном из-за монотонного голоса женщины-экскурсовода, которая, похоже, за годы работы успела возненавидеть ее всем сердцем. Женя был в этом музее раз пять точно — в соседнем городе у него жил дядя со своей семьей, так что с радостью остался бы дома, но переубедить классную руководительницу, считающую, что во всех школьных мероприятиях класс должен принимать участие в полном составе, было просто невозможно. Каспаров медленно съехал с его плеча, уронив голову на колени Жени. Урисман поймал на себе внимательный взгляд поверх очков их классной, от которого кровь в жилах стыла. Потому он медленно отвернулся к окну, наблюдая редкими огоньками фонарей да фар машин, сменяющих друг друга на чертовски высокой скорости. У него замерзли колени и уши.***
На самом деле Артем очень талантлив. При всей своей внешней скромности и зажатости, при всем облике типичного представителя серой массы, ни на что действительно особенное не способной, Артем был очень, очень талантлив. В отличие от Жени, который, несмотря на всяческие отцовские усилия, был ну абсолютно, совершенно безнадежен. Ни в рисовании, ни в музыке, ни в чем-то еще найти себя Урисман не мог. И вздыхал только от легкого укола зависти, когда у Каспарова в очередной раз что-то получалось чудо как хорошо. Впрочем, зависть та была скорее "белой", как ее принято называть, и потому беззлобной. Женя восхищался другом, считая, что все способности он получил истинно заслуженно: Тема был действительно достойным человеком. Вот и сейчас, когда его игра на сцене завораживала и потрясала, заставляя в актовом зале школы умолкнуть, Евгений горестно вздыхает едва слышно. Но больше оттого, что глупый Каспаров продолжает неуверенно отнекиваться на похвалу и комплименты за пределами зала, не из кокетства, в этом Урисман был уверен, а по причине чудовищной, непростительной для такого самородка, нелюбви к себе. Обожаемый матерью, многими преподавателями, театральными группами в школе и за ее пределами, самим Женей, Тема продолжал старательно выискивать в себе недостатки, внутренние и внешние, что возмущало Урисмана в крайне степени. Это так неправильно. Женя смотрит на сцену и не может оторвать от нее глаз. В заурядной школьной постановке Тема умудряется играть так, что ни на секунду ни у кого даже сомнений в искренности и правдивости происходящего с ним. Рядом с Урисманом сидит Денбренко, который был на год его и Артема старше, но дружил с Каспаровым из-за того, что жили они напротив друг друга, да и родители периодически общались. Женя же до этого момента Витю видел только мельком и лично не разговаривал, ибо нужды в том не было. Зато с Артемом этот парень общался достаточно тесно, что, в общем-то, совсем неудивительно. Виктор — типичный лидер. Он харизматичен, умеет скрывать собственные нежелательные для огласки эмоции, отлично разбирается в людях и их поступках. Женя не мог понять, нравится ему Витя или нет, но Артём был от него просто в восторге, а значит, его собственное отношение было не то чтобы важно — Денбренко к нему в друзья не напрашивается, знаете ли. Но порою, когда Виктор вдруг увлекался своими речами, забывая обо всем вокруг, Урисман не мог не любоваться им, его плавной жестикуляцией, правильными оборотами речи и умением убеждать собеседника в своей правоте. Даже признаки характерного украинского говора (а его семья действительно переехала в Россию совсем недавно) и периодическое заикание не портили его речь. Когда спектакль заканчивается, Женя еще долго не может пошевелиться, настолько он очарован и сбит с толку — как же? Уже все? Зато Витя тут же вскакивает со своего места и торопится к Артему — поздравлять. Ждет он, правда, достаточно долго. Но радость и восторг, когда он вновь видит Артема, так сильно поразившего его (несмотря на то даже, что за игрой чужой Женя наблюдал не раз — на репетициях и импровизированных выступлениях "для своих", куда Тема его проводил), только крепнет, и обычно сдержанный Женя, не сумев сдержать своего порыва, заключает друга в объятия, стремясь выразить свои эмоции. — Ты.. ты.. — Урисман только восхищенно выдыхает, опуская глаза на Каспарова. Он улыбался. — Ты потрясающий. Это правда так. — Я надеялся услышать критику. Ну же, добавь хоть немного дегтя в эту цистерну меда, — еще не отошедший от выступления, обильно засыпанный комплиментами и разнеженный чужим обожанием, Каспаров говорил с плохо скрытым самодовольством в голосе, что резко отличалось от его обычной реакции на похвалу. Но он имел право быть себялюбивым. — Я не могу, это было действительно нечто, я правда так считаю. Артем меняет самодовольную кривую линию губ на мягкую улыбку, сразу становясь ласково-домашним. Словно и правда преображается. — Пойдем отсюда, а? — он настойчиво потянул еврея за рукав рубашки, — тебе сегодня нужно куда-нибудь? Урисман отрицательно замотал головой. — Тогда пошли ко мне! Мама купила торт и все такое. Я бы хотел отметить свое выступление с тобой. Женя тоже невольно улыбается и следует за ним. Ну как он мог отказать? Домой они шли втроем. Витя много говорил, нахваливал Артема, а он снова млел от похвалы, на этот вечер, превращаясь в самовлюбленного, но все такого же очаровательного парня. Казалось, нет таких вещей, которых бы Денбренко не знал. Его речи и сравнения были полны и точны, отчего Женя снова и снова чувствовал укол досады — у него самого так говорить не получалось. Потом Витя пошел домой, крепко пожав руку Жене и обняв за плечи Каспарова. Евгению почему-то показалось, что Артем выдохнул с облегчением. — Он совсем меня захвалил, — в голосе его слышалось плохо скрытое разочарование. — Он был действительно впечатлен. Как и я. Как и все мы. — Да, но я ожидал совсем другого, — Каспаров замялся, пытаясь подобрать слова, чтобы объяснить это "другое", а не найдя, сдался, — его слова очень важны для меня, понимаешь? "Он будто бы оправдывается". Женя и понимал, то смутно, и оттого чувствовал досаду. — Конечно. Я понимаю. Артем снова вздохнул. Теперь действительно с облегчением. — Вот и чудесно.***
Дома у Каспаровых было тепло и пахло чем-то вроде смеси из свежей выпечки и лекарств, особенно ярко ощущался валидол. Так пахло у бабушки Ромы. Урисман приезжал к ней в деревню вместе с другом. Это было потрясающее лето. Лучшее из всех. Они шли на кухню мимо комнаты матери Артема на цыпочках, боясь зашуметь — София Павловна приехала домой после рабочих "суток" и теперь отсыпалась, чтобы ближе к ночи поехать снова, но уже в другое место. Ей порой приходилось вкалывать на нескольких работах, чтобы оплачивать все эти походы к врачам для себя и сына (сына преимущественно, хотя она, похоже, нуждалась в заботе куда больше), анализы, санатории и бесконечное множество зарубежных лекарств. Она не доверяла российской бесплатной медицине и, наверное, у нее были на то весомые причины. На кухне их ожидал торт и записка от матери Темы: пара строк-поздравлений с дебютом и извинение за невозможность встретить его, а также напоминание выпить таблетки необходимые и капли. Сдержанное "люблю, мама" вынуждало Каспарова тушеваться, как бывало с ним всегда в моменты проявления ее беспокойства и заботы при ком-либо. На крохотной кухоньке в доме Каспаровых Урисман чувствовал себя куда уютнее, чем в собственном доме. Чего уж тут скрывать, к дому он привязанности вообще не испытывал, комнату свою исключая. Да и в ней после ремонта ему не сильно нравилось: она была будто бы чужой, и ощущалось так, будто ты приходишь не домой, а в гости. В квартире Артема каждый уголок домашний-домашний, чудо просто. И только зная эту семью изнутри можно было понять, насколько лживым бывает это показное умиротворение. Каспаров пьёт чай медленными глотками, вытянув не шибко длинные ноги под столом. А прямо под его коленями на полу находятся ступни Жени, Артем их не видит, но чувствует и точно знает их положение. И от такой повторной близости у него почему-то дыхание перехватывает. Урисман одной ладонью щеку подпирает, а вторая на столе лежит, в паре сантиметров от руки Каспарова — бери и делай что хочешь, прям хоть сейчас дотронься. "Ну! Чего ты ждёшь?" — мысленно поторапливает себя, медленно передвигая ладонь по столу ближе, будто бы случайно с Женей мизинцами сталкиваясь. Тот и бровью не повел. Однако, когда Артем с упорством танка (сказывается недавний триумф на сцене) провел ладонью по пальцам чужим, еврей чуть улыбнулся уголком губ и, по-прежнему глядя в сторону, вдруг развернул ладонь тыльной стороной к столу, ощущая раздражающий край скотча, которым клеенка, накрывающая стол, была к нему приклеена. Каспаров ликовал. Это была его маленькая победа. Теперь и он уже не мог не улыбнуться. После таких потрясений следовала передышка — оба сидели, смотря в разные стороны, пряча ухмылки, кто сейчас рукой, кто отпивая из чашки остывающий чай. К торту, понятное дело, никто и не думал притрагиваться. Их молчаливое спокойствие нарушили шаркающие шаги за дверью кухни, отчего оба отстранили руки с поразительной скоростью. Мама Артема проснулась.***
Физику Урисман, будучи не очень гуманитарием, все равно не понимал. Хотя, на самом деле, он и не мог точно определить, кто же всё-таки он: ему отлично давались алгебра и геометрия, но вот с физикой были то и дело проблемы. Он прекрасно писал на русском в значении "без ошибок", но вот правила объяснить не мог. Даже с подсказками и страдающим "Нуууу?" учительницы, Лидии Васильевны (женщины с чувственным, изрезанным морщинами лицом и абсолютно седыми волосами, собранными в пучок и украшенными какой-нибудь, каждый раз новой, изящной заколкой) чудом только не завалив экзамен в восьмом классе. Да и его ответы по произведениям литературным, те, что обычно после каждой главы или значимой части в учебнике идут, Джульетте (так звали эту преподавательницу все в школе и ученики, и учителя. Между собой, конечно. А все из-за её привычки вспоминать о том, как когда-то, "будучи ещё славной и нежной девушкой", она играла Джульетту в драмкружке. Стоит ли уточнять, кто был руководителем театрального в школе, и что Шекспира Джульетта обожала?) не нравились совершенно. "У вас странное, совершенно неизящное представление о литературе, юноша. Сразу видно, вы — технарь. Самый обыкновенный. Только не обижайтесь, пожалуйста" — говорила она. А вот Ромку Лидия Васильевна просто обожала. И прощала ему даже нередкие срывы литературы своими каламбурами. Назвала она его исключительно "Ромочка" или Меркуцио, утверждая с горящими глазами, что "его бы артистичность и страсть, да в спектакли по Шекспиру!". Однажды он выучил отрывок из "Ромео и Джульетты" где фигурировал этот самый Меркуцио, и прочитал ей наизусть. Лидия Васильевна так расчувствовалась, что в морщинках у её глаз можно было заметить слёзы, блестящие при свете электрической лампы. Правда, в школьный драмкружок Тозиеров так и не пошёл — по его словам там ему делать нечего и скучные все. Его увлечение орнитологией могло бы натолкнуть на мысли о так называемом химбио, но вот химию он на дух не переносил, оттого что не понимал, понятное дело. И вот теперь, не подготовившись к сегодняшнему уроку, Женя сидел тише воды и ниже травы, надеясь, что разоравшемуся физику не придет в голову допрашивать именно его. Рома сидел рядом и пялился на, кажется, ноги их одноклассницы. Или не ноги — тут уж Урисман не брался утверждать. Они повторяли материал прошлого года, конкретно сейчас мучая магнитные поля и все, что с ними связано. Впрочем, точнее было бы сказать, что повторял именно физик, очень громко повторял, а класс смотрел на это зрелище. — Чтобы изменить силу тока можно изменением количества витков и вставлением-выниманием металлического сердечника, ну что здесь непонятного?! — Ох, а я бы Светке вставил-вынял свой сердечник, — томно, почти мурлыкающе, шептал Тозиеров, хватая, в порыве чувств, видимо, Женю за рукав рубашки. Определенно, смотрел он не на ноги. — Как думаешь, она ко мне на тусу придет? — снова раздался шепот Ромы прямо ему на ухо. — У тебя какое-то мероприятие намечается, а твой лучший друг не знает? — Умеешь же подловить, жид, — Тозиеров тихо смеется, получая суровый взгляд учителя, — да. У меня день рождения скоро, если ты не помнишь. — Помню. И что за утренник ты собрался устраивать? — Это у вас в синагогах утренники, — наигранно обиженно тянет Рома, — а у меня будет настоящая тусовка! Кажется, что Тозиеров светится изнутри, а Женя испытывает что-то сродни испанскому стыду. “Настоящая тусовка, туса” — повернется же язык такое сказать. Особенно забавно слышать такое от типичного неудачника и задрота Тозиерова, который если и был на подобного рода мероприятиях, то только на унылых недо-сходках любителей его “бурятских мультиков” со всего Мухосранска, в котором они проживали. — О, да ты серьезно настроен, — насмешливо фыркает Урисман, — только она все равно ни за что не придет. Мы же неудачники, забыл что ли? — Может ты и неудачник, а я вот оставаться им не намерен, — снова начинает свою песню Рома, а еврей лишь глаза закатывает. — Да к тебе же все равно никто не придет, кроме меня, разумеется. Мне-то деваться некуда. И что это за праздник.. — Тусовка, — перебивает Тозиеров. Женя морщится. — Хорошо. Что это за тусовка, на которую никто не придет? — А ты позови своего дружка. Урисман делает сложное лицо, мол, что это за дружок такой. — Ну, этот. Театрал твой, — Рома тоже морщится, имя вспоминая, — ну, астматик, который нам медпункт терроризировал. — Артем? — Женя старается спросить с наибольшим удивлением, мол, он действительно не понимает, о чем это Тозиеров. — Да-да, он самый. — Он не пойдет, — как-то резко и сразу говорит Урисман, а, завидев как брови собеседник вскидывает, спешит оправдаться, — ну, он не ходит на “тусовки”, — Женя пальцами кавычки показывает. Это он с другими остер на язык и всегда найдет что сказать, а вот сейчас не получается. Ромка, знающий его почти всю жизнь, видел Женю будто насквозь, выглядывал всю подноготную так, словно с «Битвы экстрасенсов» недавно вернулся. С ним легко находиться не получилось. Но Рому это не останавливало, и он продолжал давить. — Ну, так убеди его, — невозмутимо говорит он, пожимая плечами. Мол, Артем приходит и точка — вопрос уже решенный. Женю это злит, и он поворачивается лицом к доске, начиная переписывать с нее в тетрадь задачу, не обращая на пихания в бок от Ромы никакого внимания. А тот снова зашептал: — Ну, Жень. Женька. Женечка. Женя. Женюсик. “Женюсик” кривится и косится на Тозиерова недовольно, одними губами произнося: «ну чего еще тебе?» — Жень, ну пожалуйста. Ну я тебя очень прошу. Это очень важно для меня. У меня, напомню, день рождения скоро! Ну чего тебе стоит? «Отличного вечера в компании Темы и Игоря Прокопенко из «Секретных территорий» — мысленно вздыхает Урисман, но, оценив жертву (очень дешево, что в рублях, что в шекелях — ему жутко не хотелось смотреть этот бред полнейший), таки решается. — Хорошо-хорошо, я позову его. А он наверняка позовет Денбренко из десятого. — Этого выскочку-заику? — тянет почти разочарованно Тозиеров, вмиг о своем “бедственном положении” забывая. — А ты ещё чем-то недоволен? Это явно твой максимум, — насмешливо фыркает Урисман, отчего на него оборачиваются с первых парт. Физик рявкает, мол, в классе должна быть идеальная тишина, что и заставляет юношу будто бы пристыжено замолчать. — Значит, заика? Ладно, чем богаты, тем и рады, — снова шепчет, несмотря на протесты Жени, Рома, — неплохое начало. Прямо-таки типичная вечеринка с бассейном. — Ну, если тебе все ещё мало, то ты должен придумать что-то такое, что бы всех собрало у тебя. Что-то, что понравилось бы нашей параллели уж точно. — Ну, спасибо, гений, только стриптизерши мне дороговато обойдутся, — Рома так разнервничался, будто на кону его собственная жизнь стояла, и снова поправил сползающие очки. — Тишина в кабинете! — опять раздаются громогласные слова физика, — Тозиеров, Урисман, вон из класса! От унылого подпирания стен в коридоре ребят спасает долгожданный звонок с урока.***
Тёма, кажется, был крайне удивлен просьбой придти на день рождения к практически незнакомому парню. — Слушай, Жень, а ты там ничего не перепутал? — ещё раз переспрашивает, параллельно записывая крупным и ровным почерком, от которого так и веяло аккуратностью, грамматические упражнения по немецкому. Артём успевал учить в школе английский, а с репетитором занимался немецким, подумывая при этом о французском, как только закончит занятия на театральной студии. Женя не переставал удивляться его жажде к знаниям. — А что, по-твоему, у меня много друзей с театрального? Каспаров пожимает плечами и, отложив ручку в сторону, медленно разгибает спину, выпрямляясь и потягиваясь. — А ещё он позвал Витю, да? — снова переспрашивает он как-то неуверенно и, получив кивок, озадаченно смотрит куда-то на женино колено (юноша сидел в кресле слева от рабочего стола) продолжая, — ну, это я, положим, объяснить могу. Только причем здесь я — непонятно. — Тебе начать перечислять все плюсы дружбы с тобой и твои достоинства в целом? Или ты сразу успокоишься? — шутливо угрожает Урисман, укладывая перед Тёмой плитку "Алёнки". Тот просто обожал этот шоколад. — Все-все, я понял, твоя взятка сработала, — смеётся Каспаров, а глаза его лучатся ласковостью, от которой Жене теплее становится, — кофейку? — Я буду чай, — мягко улыбается еврей.***
В самый день рождения Ромы Женя вытаскивает его гулять по городу, перед этим оставив Витю и Артёма у него дома. Они обещали не разнести квартиру, пока сюрприз для Тозиерова готовить будут. Позже к ним должна была приехать Василиса "Вася" Маршева — подруга именинника, с которой он познакомился ещё в раннем детстве, на даче. Они виделись в основном летом, когда Рома приезжал в загородный домик к бабушке, а все остальное время переписывались и изредка пересекались, чтобы пойти в кино или парк. Маршева была рыжей, а рыжих Тозиеров обожал. Не то именно она повлияла на его вкусы, не то это просто совпадение, только сам он говорил, что рыжие просто всегда самые яркие и горячие, а он мерзнет постоянно. Отшучивался. Но, что интересно, девушки у него были в основном именно рыжие. Когда Женя и Рома возвращаются в квартиру, их встречают музыка и подозрительно большое количество людей. Урисман видит, как расширяются глаза Тозиерова, как загораются они восторгом, а в следующую секунду он тянет "ахуеть!" и кидается обнимать выпрыгнувших с воплями-поздравлениями из-за угла друзей. Радости его не было предела, он повторял то "ахуеть" и "пиздец", то "спасибо" и лишь крепче стискивал в объятиях всех, кто попадался ему под руки. Васе досталось больше всех — её щёки алели от обилия поцелуев Тозиерова, который ко всему прочему был очень рад видеть подругу. Вершиной этого айсберга мечтаний Ромы была Света, сидящая в кресле в зале и медленно попивающая из бутылки энергетик. Она смотрела впереди себя флегматично, все время постукивая длинными ногтями по деревянному подлокотнику. Рома даже присвистнул. — Вау, Жень, чувак, ты.. бля, ты вообще даже представить не можешь, как я счастлив! Как так вышло, что она пришла? Все они... — Пообещали им хлеб и зрелища, — дёргает бровями Витя, параллельно с тем хлопая именинника по плечу, чтобы тот перестал сжимать и трясти руку женину, будто оторвать её хотел. — Какой хлеб? Какие зрелища? — он моргает растерянно, поправляя на переносице очки сползающие, окончательно растерявшись, и мотает головой, пытаясь, видно, эти самые хлеб и зрелища разглядеть. Но руку чужую отпускает. — Да какая тебе разница? Иди и веселись, — усмехается Урисман, кивая в сторону гостиной, — тебя там гости ждут. И она. Дважды Тозиерова просить не нужно было. Он забывает обо всем и как можно скорее старается присоединиться к собравшимся. — Ночь обещает быть интересной, — напоследок подмигивает им он, сверкая очками и ухмыляясь почти плотоядно, а после скрывается за шторкой, разделяющей зал и коридор. Витя и Женя переглядываются и совсем незаметно вздыхают с явным облегчением. — Может ещё не поздно спасти бедную девушку от сурового хищника? — посмеивается еврей, немного нервничая и щелкая суставами пальцев. — С-скорее хом-мячка, — улыбается уголками губ Денбренко. Ближе к вечеру музыка стала только громче, народ вливал в себя алкоголь все яростнее, отчего вакханалия, понятное дело, прогрессировала. Чтобы не быть задетыми этим кошмаром, Женя и Артем скрылись в ванной комнате и теперь сидели в самой ванной, забрав к себе пакет дешевого вина (содержимое его сохранилось только наполовину) и пачку сигарет. Последнюю Урисман взял, не собираясь курить (об астме Каспарова он не забывал), но и оставить не мог — боялся, что утащат. Тёма расслабленно полулежал рядом, ежась от прохлады и все время прижимаясь к боку еврея. — Холодно? — не дожидаясь ответа, он, не снимая с себя, натягивает на Артёма свою толстовку, тем самым укутывая их обоих в неё. Разомлев от вина, Каспаров и не думал возражать. Он практически лежал на женином плече, прикрыв глаза. — Не спи, а то точно замерзнешь. Мне тебя ещё до дома вести, — шепчет, поглаживая бок чужой, Урисман. — Не сплю, — вопреки своим словам отзывается Тёма совсем сонно и, поежившись от такой ласки, поднимает голову. Смотрел он неожиданно прямо и ясно, словно и не пил вовсе. Он касается ладони друга пальцами, продев руку в рукав толстовки, безразмерность которой позволяла сидеть в ней вдвоём. Сейчас ему ничего не мешало переплести их пальцы, пока Урисман разглядывал его, его приоткрытые губы и едва различимый в полумраке румянец на скулах. И Артем действительно сплетает их, а Женя, ведомый вином и чем-то ещё, более глубоким и сильным, чем хмельная блажь, вжимается своими обветренными губами в чужие, разгоряченные (не то что ладони), сохранившие ещё вкус вина. Каспаров замирает, выдыхает прерывисто и, не дав Урисману толком отстраниться, целует его сам. Он чувствует, как Артем прижимается к нему, заставляя немного сползти вниз и упереться затылком в холодный бортик ванной. Глаза сами собой закрывались, но Женя усилием воли не давал себе сомкнуть веки, желая видеть Каспарова в этот особый момент, запомнить его и эту ванну, тепло тела юноши и тонкие пальцы, что сжимают его ладонь так крепко. Они целовались слишком нежно и ждали этого слишком долго, чтобы называться заигравшимися друзьями.***
В это время порядком перебравший с алкоголем Рома силился расстегнуть платье Светы, которое (вот же мерзость) никак не хотело поддаваться трясущимся пальцам, а бегунок молнии снова и снова выскальзывал из-под них. При этом Тозиеров ещё пытался говорить, что, конечно, не приблизило его к цели ни на йоту. — Ты знаешь, я давно тебе хотел сказать, — в третий раз начинал он и в третий раз терял нить повествования, замирая и тупо пялясь куда-то между лопаток девичьих. И снова Света отвечала, казалось, что и интонация у неё при этом была та же: — Да-да, Ромочка? Впрочем, спустя некоторое время Тозиеров опять забывал, а что он вообще хотел сказать тем, что только что произнёс. Нелегко рассуждать о тонких материях, когда нависаешь над девушкой своей мечты, тем более, когда ты вусмерть пьян, но Роман Тозиеров был не из тех, кто искал лёгких путей. Впрочем, ни к чему серьезному его уверенность не привела — Рома отрубился прямо на девушке. Ночь только обещала быть интересной, не стоило верить ей на слово.***
— Я все никак не могу понять, ребят, как вы собрали народ? Даже некоторые старшие собрались, — был уже вечер следующего дня после празднования, а Тозиеров все никак не успокаивается, задавая один и тот же вопрос. Все посмотрели на Витю, ведь это он взял на себя ответственность зазывать народ. Он и Женя переглянулись. — Н-ну, я с-сказал им, что т-ты с-смешные в-вещи творишь к-когда пьян-ный, — нехотя отвечает Денбренко и заикается через слово. Явно нервничает. — Ты что сделал? — от злости Рома покраснел и теперь действительно выглядел жутко, почти угрожающе. Женя подумал о ядовитых или псевдоядовитых рыбах с яркой окраской, которой они отлавливали хищников. Тозиеров если и был рыбой, то скорее псевдоядовитой. — Т-ты слышал, — невозмутимо отвечает Витя, словно тоже понимал, что никакой он не ядовитый и бояться Ромашку, ровно как и его гнева, не стоит, — н-ну и про к-количество алкоголя п-приврал немного. А к-как ты хотел? Мы же говорили т-тебе о х-хлебе и з-зрелищах.. — Иди ты знаешь куда со своими зрелищами?! Тут вчерашний именинник кинул в Денбренко подушку, самым наглым образом отжав её перед этим у Васи. Она обнимала её и тупым взглядом прожигала стену напротив. Не выспалась. — Можно потише? Голова болит, — страдальчески попросила она, обхватив колени, а после сжимая виски пальцами. — Д-да, конечно, — Витя погладил её по плечу, и на секунду его взгляд стал сочувствующим и почти нежным. Потом он вновь с возмущением посмотрел на Рому, который, к слову, зеркально гладил Маршеву по другому плечу, опустив на него руку одновременно с Денбренко, — т-ты не горячись так. Я за с-свою ложь уже от-тветил. С-со мной т-теперь одноклассники н-не разговаривают. — Одноклассники с ним не разговаривают. Так тебе и надо. — Ребят, не ругайтесь только, — встревает Урисман, придерживая Тозиерова за руку, чтобы ещё чего в Витю не кинул в порыве злости, — успокойся, горячий Меркуцио. — Между прочим, ты тоже отвечал за гостей, — некстати напоминает Денбренко, пристально на Женю взглянув. Мол, думал, что сухим из воды выйдешь? — Так ты знал? — выдохнул изумленно Тозиеров, но Каспаров не дал новому конфликту начаться. — Давайте лучше телик посмотрим? Там как раз "Секретные территории" повторно показывают за вчерашний день. Неожиданно все к нему прислушиваются.***
Они сидели на диване в гостиной, все вместе, действительно вместе. Вася склонила рыжую голову на витино плечо, и при взгляде на них явственно ощущалось, что эти двое знают друг друга всю жизнь и провели бы вместе ещё парочку. Игорь Прокопенко запугивал зрителей очередной ядерной катастрофой, Третьей мировой и нашествием жидорептилоидов с Нибиру, но на сердце у каждого было спокойно. В руке Урисмана была рука Артема, он бережно сжимал её и ощущал себя самым счастливым человеком. Не то что в этой комнате — во всем доме и, наверное, городе. По другую руку от него сидел Рома, несколько напряженно листающий ленту новостей в телефоне. Вдруг его телефон завибрировал, и спустя паузу в несколько секунд он издал самый радостный вопль из тех, которые доводилось только слышать каждому из собравшихся. Вася даже на месте подскочила. Вместо лишних слов Тозиеров просто передал друзьям телефон, а сам кинулся обнимать то Денбренко и Маршеву, то Женю и Каспарова. На экране они прочитали следующее:Неплохой был вечер, соня. Ты мне все рассказать пытался что-то. Может, завтра в кафе ты будешь более красноречивым? Света
Нет, Женя определённо был не самым счастливым человеком здесь. Жизнь налаживалась. Впереди у ребят ещё неделя зимних каникул, все было хорошо.