Мое небо в пурпурных тонах. В ее туннелях закончу свой путь. Если б к концу подходили слова, я сказал бы, что больше сюда не вернусь.
Алиса сквозь себя пропускает: Л язык ударился о внутреннюю часть зубов Е корнем языка упереться куда-то к началу неба Н глухой звук, барьером об верхний ряд зубов О губы трубочкой, протяжно Ч короткий удар о сомкнутые челюсти К глухость звука отдается где-то в районе скул А тянущийся звук из-под приоткрытых пересохших жарой губ У Лены имя звонкое: почти что озеро на лодочной станции, как метафора к слову «счастье» в ассоцации Двачевской. Леночка своему имени не соответствует: едва ли слышно не в покрывале душной ночи, — тихая донельзя, шелестом страниц осталась на скамейке главной площади, шорохом юбки у ладони Алисы. Лена хочет казаться и Лена не является; является только полупрозрачным силуэтом в сиреневые сверкающие сны Алисы, с запутавшимися ветром занавесками с утра стекала из домика, стирала мнимое присутствие. Алиса подвязывает рубашку прямо под грудью, расстегивает первые пуговицы; Алиса думает, что узлы — это на удачу, Алиса думает, что ее удача — встреча с Леной на смене, поэтому она подвязывает хвостики и галстук на запястье. Алиса берет у Лены книжку: дрожащими руками берет, ветер листает страницы и все смотрят на Семена. Алиса на него не смотрит: едва ли божество, едва ли стоит фанатичности хоть пары девочек лагеря. Ее мало волнует. Ее волнует, что Леночка на линейке не косится на нее так же, волнует зелень наивных-печальных глаз. Алиса говорит себе, что не ревнует, когда Лена не приходит на сцену, уходит на танцы. У Леночки платье чуть выше колена: Алиса смотрит издалека, не видит, как разодраны бедра ногтями; Алиса смотрит ближе, не вливается в толпу: видит костлявые коленки, подгибающиеся в танце, видит задравшийся подол, видит, что под ним. Алиса ждет на скамеечке — утащит за запястье к себе в домик: Ульянка подождет. Алиса обеззараживает (Лена не сильно верит в эффективность, но верит Алисе совершенно точно: Лена доверяет, ластится к рукам, пропахшим сигаретным дымом едва уловимо) вспухшие царапины водкой и у нее где-то за грудной клеткой так же вспух пузырь ее чувств и водка не помогла: попробовала в первую же очередь, немедля, залпом — никак.***
Лена говорит: пошла вон; Лена говорит: ты лучшее, что со мной случалось. Алиса несет каждое ее слово как державу: Алисоньке поручают что-то важное, что-то, что отвалится вот-вот, уже распадается в ее пальцах, вытекает в озеро, захлестывается мелкими волнами, где на берегу сидит Леночка. Двачевская задыхается запахом воды озера, смотрит куда-то на горизонт, четко-жестоко пересекший пласт неба и зыбко спокойную воду; Алиса думает, что заменила бы комфортный хаос собственного домика домом — крупными песчинками в волосах, свежестью воды, Леной на горизонте суши и воды. Алиса знает, как погибнет ее дом, надламываясь хрустом при отъезде. Леночка говорит: ненавидела тебя всегда, знаешь? Алиса кивает, ладонями закрывает глаза, — не ради того, чтобы слез не видно было, ей-то что: Двачевская открытая, распахивает грудную клетку — вот она я; Алиса закрывает глаза ладонями, чтобы не услышать. Леночка говорит: пойдем, почитаю для тебя? Голос Лены уносит ветер, куда-то к памятнику, путается в деревьях, мешается с запахом скошенной травы — ткань юбки пахнет тем же: неловкое зеленое пятно отсиралось, запах — нет. Алиса хочет удержать в голове слова произведения, загнать под ногти суть, но слова обрушиваются толпой мурашек куда-то вниз по шее, к позвоночнику. Двачевская не смеет засыпать там, едва ли упустит хоть слово Леночки для нее, и Лена сопит на плече — скорее кости, обтянутой кожей, обтянутой хлопком рубашки. Алиса смотрит вверх — там звезды открыты для них двоих сегодня, целое полотно, бери — не хочу. И Алиса не особо хочет: ее и Леночка устроит.***
Двачевской едва ли жалко сбитых костяшек кулаков: она заряжает Семену под дых, — не смотри на нее так больше! — и остается в домике в знак наказания. У Алисоньки под тумбочкой пузырь водки и Ульянка, — дура — притащила потресканную с краев тарелку из столовой с парой котлет. Та же Ульянка услужливо придержала форточку, чтобы Двачевской было удобнее вываливаться с высоты метров трех: удобнее не стало, и едва ли были заметны царапины на животе от извивавшихся веток. Алиса обязательно нарвала бы цветов: к дамам сердца без них не ходят, но Алисоньке плевать, она стучится в стекло, упирается в него кочиком носа и кривляется, пока Лена открывает ставни. У Леночки все лежит по местам; она говорит: все в порядке?, говорит: Семен — дурак, и звучит так обиженно, что Алиса зажимает ладони между бедер: чтобы самой себе по челюсти не ударить за собственную тупость. Алиса отвела бы Лену в романтичное потрепанное здание кинотеатра после смены: наверняка в шкафу висят пару платьев, как-то, что было на танцах, но, конечно, он не спросила бы Леночку никогда; Алиса бы совершенно точно сходила с Леной в театр: смеялась бы на заднем ряду над репликами, шикала на «можно потише?», смотрела за тем, как свет со сцены идет к лицу Лены; сводила бы домой в рабочее время родителей: вместе бы ждали, когда вскипит чайник, засвистит своей готовностью на плите. Леночка говорит: какая же ты тупая. Двачевская не знает, что это такое: болезнь или черта характера, но Ольга Дмитриевна говорит: ты будь с ней осторожнее, пожалуйста, она совершенно не такая, как ты. Алиса думает, что, конечно, не такая — для Леночки бы баллады под окном исполнять, ломать карандаши в поисках нужных для песни слов и морщится от слишком тяжелой для Лены музыки, медовой-мелодичной для Алисы. Лена говорит: ты такая хорошая, знаешь об этом? И, нет, Алиса не знает: она как минимум — прогуливает линейки за сценой, царапая струнами пальцы, как максимум — удушается своей влюбленностью в, может, и не самую красивую девочку лагеря, оставаясь сильнейшей. По крайней мере, физически; духом сломалась уж, наверное. Алиса ломается, не видит ладоней утопающей из-под воды: Лена ненамеренно топится в янтаре раскосых глаз и говорит- Говорит: кому ты нужна? Двачевская погибает тогда, когда говорит: хватит. Она слышит, с каким треском рушится все: с треском походного костра; с треском ветки над домиком — не давала ночами спать; с треском их доверия; с треском прикрытия Леночкой век, накрытия зрачков ресницами. Лена говорит: прости. Леночка не смеется сквозь слезы: она уже не винит, содрогается осознанием собственной вины, когда Алиса держит ее руки — похолодевшие, влажные с внутренней стороны ладоней. Попользовались последними моментами, быть точными — последней парой дней: Алисонька напоролась на то, за что боролась. Алисонька наткнулась на то, как трогательно липнут к чужим губам фиолетовые пряди, — к влажным от поцелуя, припухшим; наткнулась на небрежно повязанный галстук, пальцы, застегнувшие пуговицы, ткань, скрывшую ключицы; на пьяную дымку домика, на затуманенный взгляд примерной пионерки, на ее прерывистое-тяжелое дыхание и пьяное признание — Леночка сидела напротив, опрокинула ладонью стопку. В последнюю ночь мотылек бился о стекло лампы. Алисонька сквозь слезы говорит: было весело, а? , в поцелуе чувствует соленую горечь своих слез. Леночка плачет тоже: с характерным скулежом, опираясь горячим лбом в выемку ключиц Двачевской, — Лена на смене плачет невпервой, не стесняется почти. Двачевская у автобуса говорит: «пока» и садится к Лене, — бедром жмется к ее, закрывает глаза. Это выдавленное через силу «пока» осталось у Алисы на плечах, чуть тяжелее, чем голова лежащей Лены. Двачевская оказывается слишком слабой для того, чтобы не проехать свою остановку.