подсолнухи

это жжётся в нём, тлеет незаметным маленьким огоньком, который ни потушить, ни разжечь сильнее не получается. наверное, было бы здорово, сумей джозеф убить себя изнутри, — как взрывались когда-то давно вампиры от потока хамона, введённого в их грязные, прогнившие от желания силы тела внутривенно, — вместе со всеми этими никому не нужными сантиментами, страхом и всепоглощающей ненавистью, что иногда бывает полезна, но чаще — мешает, прямо как он сам. и было бы совсем хорошо, останься он после такого, конечно, в живых. без всех этих царапин, синяков и сбитых костяшек пальцев, — и, возможно, возвращённой на место конечностью, и совсем бы хорошо — восстановленным, собранным из осколков сердцем, — только абсолютно полый внутри. даже искрометный взгляд изумрудно-зелёного цвета, обыкновенно завлекающий в свой омут каждого второго, если не первого, тогда наконец-то стал бы пустым, спокойным, может быть, понимающим — почти как безопасно-смирённым, бережливо-строгим. но чёртов огонёк всё не гаснет, не разгорается сильнее, и повлиять на него никак нельзя, будто он существует отдельно от джоджо, но вместе с тем и внутри него. и пламя у огонька — золотое. прямо как душа цезаря цеппели. как у человека-солнце, мальчика-с-вихрами-на-голове-и-в-мыслях, плюющего хамоном в мыльные пузыри — так оригинально, но так по-детски. между ним и джозефом нет ничего общего, если подумать — но цеппели то и дело выручает дурачка джоджо из неприятностей, прикрывает его спину в сражениях, заваривает особенно пахучий зелёный чай по вечерам после трудного дня, перевязывает раны и ссадины и делит один афганистан на двоих. правда, только лишь в воспоминаниях джозефа, снах, что приходят к нему по ночам после долгих рассказов о своих приключениях очередному уличному бродяжке в угаре — потому что он-то, великий и великолепный джозеф джостар, выходит из этой истории победителем, пусть и с протезом вместо руки, а цезарь — лишь призраком. потому что джоджо остаётся, а цезарь, чёрт возьми, мёртв. джозефу, впрочем, кажется, что всё совершенно наоборот. но золотое пламя всё ещё продолжает верно тлеть внутри победившего высшую форму жизни, и повлиять на него никак нельзя, будто оно существует отдельно от джоджо, но вместе с тем и внутри него. золотой, впрочем, джозефу совсем не к лицу — по крайней мере, так ему самому кажется каждый раз, когда он глядит на позолоченную стенку карманных часов и видит в их блеске смерть солнца — как будто напоминание о том, чего великий и великолепный джозеф джостар не смог. маленький армагеддон его личной вселенной: столкновение звёзд и взрыв планет. все же вокруг постоянно повторяют, что джоджо поймал за хвост удачу; цезарь цеппели всего лишь исполнил свою судьбу. рот джостара кривится в подобии улыбки: если и так, то у него только перо (чинные ножи, воткнутые) в ладони. джозеф каждые полгода посещает италию, возлагая на алтарь его (своей) смерти одинокий подсолнух, — так сильно, чёрт возьми, напоминающий солнце.