Жизнь очень быстротечна и крайне непредсказуема. В один момент ты смеешься, думаешь, что лучше быть не может. В следующий ты уже ищешь черную рубашку и черный пиджак к ней, а в ларьке с цветами на тебя смотрят с сожалением — ведь вчера ты заходил за букетом на свидание, а сегодня — за парой гвоздик на похороны.
У жизни очень дерьмовое чувство юмора.
***
В конце мая и начале июня еще не очень жарко. Не надо беспокоиться о солнцезащитном креме и возможном тепловом ударе. Я думаю, что это — лучшее время для маленьких путешествий. Коннор думал так же, доедая мороженое из «À La Mode» и снова садясь за руль.
Мы выехали за пределы Оушен-сити около полудня. Мерфи заваливал меня совершенно ненужной информацией о какой-то супер-пупер-мега-гипер классной новой песне его любимой группы, а я уткнулся взглядом в пейзаж за окном. Ничего интересного там не было: последние дома сменились деревьями, полем и бескрайним небом. Дорога иногда петляла, машину трясло, а Коннор смеялся:
— Как бы эта старушка не развалилась по пути!
Я молча надеялся и немного паниковал, но Мерфи вел с такой счастливой улыбкой и так красочно описывал
«то самое место», что улыбки и я сдержать не смог. Или не захотел. Я об этом не задумывался. Рядом с Коннором вообще особо думать
не получалось не хотелось: заразительный смех и такой родной взгляд из-под темных ресниц, от которого в груди собирался тугой комок, заставляли просто довериться ему и молиться о своем благополучии.
«Тем самым местом» оказалась небольшая поляна посреди леса. Машину оставили у дороги — все равно вряд ли кто-то еще заберется в такую глушь (и захочет угнать такую развалюху), беспокоиться было не о чем. Коннор сразу упал на траву, раскидывая руки в стороны. Я осторожно лег рядом, но ногами в другую сторону. Лицо Мерфи было
слишком близко, от его волос пахло мятным шампунем. Я снова почувствовал, что в груди тянет.
Он продолжал напевать новую песню своей любимой группы, я пытался шутить. Он всегда смеялся с моих глупых шуток, которые другие не понимали и считали настоящим бредом. Возможно, это было одной из причин, почему…
— Двое друзей в такой чудесный день в таком чудесном месте. Что может быть круче, Эван?
Почему я влюбился в Коннора Мерфи.
— Только короткая юбка той новенькой, чувак.
Он рассмеялся, перевернулся на бок и взъерошил мои волосы. Он всегда так делал, когда хотел сказать:
«ты такой дурак». Сейчас, когда я снова пытался шутить, он взъерошил мои волосы — пустил по телу стаю мурашек — и лег обратно, словно ничего не было. Для него, по сути, и не было. Для меня — еще как было.
А потом — потом он снова начал размышлять о будущем. Мечтать о том, как все изменится в день, когда мы закончим школу. Болтал, размахивая руками в воздухе, о том, что мы проедем по Аппалачинской тропе на великах, я напишу книгу, а он научится управлять лодкой.
— Разве это не круто?
— Круто, — согласился я, хотя сам мечтал совсем о других изменениях. Вроде
«я смогу взять его за руку и уткнуться носом в его шею» или
«у нас будет маленький дом глубоко в лесу, как он любит». Все это оставалось в моей голове, потому что я не мог своим признанием испортить нашу дружбу. Много раз я думал, что сейчас, вот именно сейчас тот самый момент, когда я могу сказать ему о своих чувствах, и каждый раз останавливался. Потому что Коннор улыбался, хлопал меня по плечу и повторял: «
как хорошо, что у меня есть такой прекрасный друг, как ты». Мне оставалось только кивнуть, почесать затылок и снова ждать «того самого момента». Каждый раз я думал, что скрывать от лучшего друга что-то — это не честно; думал, что скрывать свои чувства только потому, что мы одного пола — глупо; думал, что после школы он не научится водить лодку, а я не напишу книгу; думал, что если не сейчас — то уже никогда.
Но стоило мне открыть рот, как Мерфи начал болтать про девчонок — они милыекрасивыевкуснопахнутвотбыоднаждыоднаизних…
Мой рот плавно закрылся обратно, а былой энтузиазм испарился, оставив после себя немного горечи на языке.
— Нет другого места, где я бы хотел быть.
Коннор пинал какую-то шишку, иногда задирал голову к небу и вставлял странные реплики. Как сейчас.
Я остановился, и Мерфи, услышав, что шаги прекратились, остановился тоже, вопросительно глянув через плечо.
Я молчал, лаская глазами длинные волосы, линию подбородка и складку между бровей. Молчал и думал, что, пожалуй, он прав — хорошо только здесь. Вдали от города, от людей, от тех самых девчонок. И, пожалуй, было бы круто просто остаться здесь навсегда. Вдвоем. Я и Коннор.
— Я тоже…
Он улыбнулся и пошел дальше, пока я пытался проглотить окончание фразы.
…потому что здесь есть ты.
Все, что мы видим — это вечное небо,
Пусть люди всегда проходят мимо,
Кажется, мы могли бы идти по этому пути вечно.
Все, что мы видим — это вечный свет,
Потому что солнце всегда ярко сияет,
Словно с нами всегда все будет в порядке на этом пути,
Двое друзей в один чудесный день.
— Иди за мной! — его голос теряется в зеленой листве. Я знаю, что спорить с ним бесполезно, поэтому осторожно хватаюсь рукой за ближайшую ветку и подтягиваюсь.
Он хотел показать мне мир с большой высоты, и отказа как обычно не принял бы (да и я бы сам отказать этой сияющей улыбке не смог). Сейчас он подбадривал меня, подсказывал, куда надо встать и негодовал, что я слишком медленный.
Шаг за шагом я поднимался выше, хватался за новую ветку, жмурился из-за солнца и чувствовал растущее в груди возбуждение.
Там, наверху, я скажу ему.
Мерфи сидел на ветке, качал ногами в воздухе и снова — черт бы его побрал — обворожительно улыбался. Я ухватился за ствол и повернулся.
Вид был действительно необыкновенный. Небо было уже слегка розоватым, верхушки деревьев плавно покачивались в такт мелодии, которую Коннор напевал себе под нос. Было видно маленькую поляну, где-то в стороне — дорогу и машину.
Он продолжал петь.
Я чувствовал, что сейчас —
с е й ч а с — я не смогу удержать слова.
— Коннор.
Он повернулся ко мне, смотрел внимательно, будто знал, каких усилий стоило мне все-таки решиться. И молчал.
— Коннор, я хотел сказать, что я…
Я чувствую, как ветка подо мной хрустит. Вижу, как внимательность исчезает из глаз Коннора, а на ее месте появляется испуг. Он тянет ко мне руку, когда я понимаю, что падаю.
Я на земле,
Моя рука немеет.
Я смотрю по сторонам
И вижу, что он подошел, чтобы поднять меня,
Подошел, чтобы поднять меня,
И все в порядке.
— Эван, давай, чувак, помоги мне немного, мы скоро будем в машине.
— Коннор, я должен сказать.
— У тебя сломана рука, нам срочно надо в больницу!
— Коннор…
— Все будет в порядке, чувак, все будет в порядке.
Мои тщетные попытки утонули в его взволнованном бормотании. Я слегка улыбнулся — мне больше нравилось, когда он пел, а не пытался
себя меня успокоить. Но сейчас, когда он поддерживал меня одной рукой и выглядел таким испуганным, я понимал, что готов терпеть и это.
Лишь бы он был рядом чуть-чуть подольше.
***
— Эван, ты готов?
Я затянул галстук под самое горло, но тяжело дышать было по другой причине.
— Да, мам.
Черную рубашку пришлось разрезать из-за гипса на руке. Пиджак свободно висел на плече. Цветы, что я купил на свидание, валялись под столом.
Я хотел сказать ему. Я давно хотел сказать Коннору, что он значит для меня. Как я люблю его мятный шампунь, дурацкие песни и эту чертову улыбку. Как я готов сломать вторую руку, только бы он обнимал меня подольше.
Только бы он вернулся.
Неозвученное признание зудело под кожей, когда пришла моя очередь подойти к гробу. Его корявое «Коннор» на моем гипсе жгло кожу одним своим существованием. В глазах щипало.
Он покончил с собой.
Я не успел.
Все, что мы видим — это вечное небо,
Пусть люди всегда проходят мимо,
Дружище, ты и я навсегда на этом пути, на этом пути.
Все, что мы видим — это свет,
Потому что солнце ярко сияет,
С нами всегда могло бы быть все в порядке на этом пути.
Два друга,
Настоящих друга
В один чудесный день.
