Если в пропасть не падать

«Если мое понятие о справедливости перестанет совпадать с мнением Райнхарда, – спрашивал вновь и вновь себя Кирхайс, – что я буду делать тогда? Смогу ли я оставаться ему другом и соратником, как раньше? Или только верным слугой, подчиненным? Я не имею права его предать, бросить, что бы он ни творил... и все же находиться так близко, как раньше, не хватит сил. Не выдержу. Как бы ни старался. Если это правда... Как ты мог опуститься до такого, Райнхард?» Но, хоть весть, принесенная Штайнметцем, и была поистине чудовищной, в какой-то момент эмоции, хлеставшие через край, перестали обжигать сердце до такой степени и мешать думать о чем-то другом. Спустя пару дней пути к штурвалу пробился разум, внеся новый комплект вопросов. Первый из них касался времени. Зигфрид не мог не допустить, что Райнхарду, как и гласила официальная версия, слишком поздно сообщили о том, в чем именно заключался план Брауншвейга. Поэтому его флот и не успел. А зонд был отправлен в систему раньше, чтобы засечь приближение противника к планете, например. Будь это обычная карательная экспедиция, корабли сели бы или по крайней мере опустились в атмосферу, чтобы высадить десант. Планета аграрная... была аграрной. Космопорт предназначен для посадки грузовых судов, да и наверняка захвачен бунтовщиками. Это значит, что флотилия могла сесть только в аварийном режиме, на водную поверхность подходящего размера. Их можно было бы расстрелять над водой, чтобы обломки принесли минимум вреда. Вести бой вблизи планеты всегда чревато – не весь мусор сгорает в атмосфере. Опять же, при посадке корабль более уязвим... Лоэнграмм, особенно располагая неполными сведениями, мог предпочесть такую тактику. Перехват чужого флота внутри системы – своего рода лотерея, если не знаешь точно точку выхода, а у планеты враг в любом случает появится. Если не спугнуть, влетев в систему не вовремя. Эта версия обеляла Райнхарда, поэтому Кирхайс со всей иррациональностью человека, не желающего верить в ошибку друга, уцепился за нее. И попытался окольным путем добыть побольше данных. Тут-то и возник второй большой вопрос. Все, с кем связывался Зигфрид, не подавали виду, что от кого бы то ни было слышали ту жуткую идею, который озвучил Штайнметц. Карл говорил, что слухи весьма упорны, однако они словно бы прилетели к нему через весь рукав, не коснувшись никого по дороге. Ни одного из знакомых Кирхайсу офицеров. Те, кто не был у Вестерланда после бомбардировки, спокойно, не оспаривая, приняли официальную версию. Их, вопреки словам Штайнметца, не настораживало, что зонд оказался в системе раньше флота. Зигфрид задавал очень осторожные вопросы, интересуясь не столько самой трагедией, сколько последовавшими за ней брожениями в Липпштадском союзе, но усомнись кто-либо в том, что флот Райнхарда задержался непреднамеренно, наверняка обмолвился бы об этом в разговоре. А не просто выражал сожаление и возмущение. Уже у самого Гайерсбурга удалось связаться с человеком, который должен был отправляться с флотом на перехват. И услышанное от него несколько поколебало окрепшую уверенность Кирхайса в том, что Штайнметца дезинформировали. Приказ готовиться к вылету отдали за четыре часа до бомбардировки. Добраться до системы можно было бы где-то за час, но команды отправляться на перехват так и не прозвучало. Райнхард не собирал совещание, не излагал выбранную тактику, – только поговорил с Оберштайном и заперся в своем кабинете. С другой стороны, эти часы он вполне мог потратить на разработку плана. Друг, очень вероятно, практически никакого понятия не имел о несчастном Вестерланде, если не узнал о существовании такого мятежного владения Брауншвейга только из донесения. В самом деле, планета никакого военного значения не имела в принципе, завоевывать ее на данном этапе было бессмысленно, так зачем забивать голову, отвлекаясь от насущных проблем? Зигфрид на его месте непременно взял бы все доступные данные по системе и планете, а на их просмотр нужно время. Райнхард мог полагать, что оно у него есть. А вот если бы он заранее решил пожертвовать двумя миллионами людей... Преодолев гадливость, Кирхайс попытался представить себе некоего абстрактного человека, намеренного хладнокровно использовать гибель мирного населения в пропагандистских целях, хотя может предотвратить ее. Преступник, как правило, обеспечивает себе алиби. Значит, такой подонок непременно постарался бы, например, скрыть точное время получения донесения и его содержание. Не торопился бы с объявлением боевой готовности. Созвал бы старших офицеров, а не одного Оберштайна, и затянул время обсуждением тактики, дав сперва неверные вводные... В общем, усиленно создавал бы впечатление, что не успел на подмогу по сугубо объективным причинам, а не ждал результатов разведки зондом в одиночестве. Именно потому, что бездействие, даже кажущееся, выглядит подозрительно. Хотя на самом деле, не зарони Карл своими «слухами» в душу Зигфрида зерна сомнения, первым ответом на вопрос «Что Райнхард делал эти четыре часа?» было бы именно «Разрабатывал план перехвата». А вовсе не «Заключал сделку с совестью». В апартаменты друга Кирхайс шел, так и не сняв с сердца груз. Расследование зашло в тупик. На ключевые вопросы мог ответить только сам Райнхард. Не при всех, ни в коем случае не при всех. Даже если «слухи» Штайнметца – правда, разносить их по галактике не стоит. Зигфрид и сам будет отрицать, и другим не позволит распространять «клевету». Райнхарда было даже как-то жалко спрашивать о Вестерланде. Он сиял, радуясь недавней победе, и можно было поверить, что для полного счастья ему и правда не хватает лишь кусочка пирога Аннерозе. Можно было даже разозлиться еще сильнее, но Кирхайс не был бы собой, если бы не увидел легкую тень, скрытую под слоем непринужденности. Что-то тревожило друга, какая-то невысказанная мысль, и это вполне мог быть Вестерланд. Тот Райнхард, которого Зигфрид знал с детства, сожалел бы, что не успел на помощь людям. Но уже прошедшая война показала, что Лоэнграмм менее разборчив в средствах, особенно если ему подбрасывают идеи отдельные советники. –Райнхард, нам надо поговорить, – Зигфрид все же решился начать. Не с места в карьер, как представлял себе эту беседу сразу после слов Штайнметца, а так же осторожно, как с другими. –О чем, Кирхайс? – друг упорно делал вид, что все нормально, просто прекрасно, они победили, цель достигнута и оправдала все. –О Вестерланде, – лицо Райнхарда нахмурилось. Едва заметно, и все же Зигфрид не проглядел это. И вместо того чтобы надавить, упомянуть о погибших, произнес: – Люди говорят разное, а я так и не понял, когда тебе сообщили о карательной экспедиции. –За шесть часов... то есть, за четыре до бомбардировки, – друг осекся. Все же он никогда не умел врать по-настоящему. Мог провести кого угодно, только не их с Аннерозе. – Оказалось, что за четыре. Я не оправдываюсь, Кирхайс. Я знал, что Брауншвейг отдал приказ о термоядерной бомбардировке планеты. Мог предотвратить это, но не стал. Ты это хотел услышать? –Нет, – честно ответил Зигфрид. Ему было больно. Очень больно. Худшие предположения оправдались, и хотелось кричать, хотелось встряхнуть Райнхарда, спросить, чем такая жертва лучше поступков Рудольфа фон Гольденбаума... – Я не хотел услышать, что твои руки обагрены кровью невинных людей. Я просто хотел спросить... Райнхард, о чем ты думал? –О том, как выиграть эту богами проклятую войну! – он вскочил с места, толкнув стол коленом, и бутылка покатилась по полу, марая вином ковер. – Если бы Брауншвейга сейчас не предали его соратники, Кирхайс, как думаешь, чем обернулись бы мои победы? Он бы так и торчал здесь, в осаде, ожидая, пока мы не потеряем все, пока нам в спину не ударят войска Альянса! Райнхард запрокинул голову, точно пытался сквозь броню разглядеть звезды, и резко выдохнул. –Не надо меня поучать, если мне будут нужны твои советы, Кирхайс, я так и скажу. Пойми, там и тогда выхода не было. Я его не нашел. Да, мы могли защитить планету, но в таком случае терялись доказательства жестокости Брауншвейга. Кто бы поверил, не будь этого взрыва, что этот урод сошел с ума и уничтожает своих? Мятежи-то вспыхнули бы все равно, аристократы зарвались и драли со своих владений по три шкуры, но мы не успели бы спасти всех и каждого, лишь затянули бы войну и убили еще больше народу. Не два миллиона, Кирхайс. Больше, намного больше. И солдат, и мирных жителей. Может, ты там на окраине не видел всей картины? Так поверь, я ее видел. Адмирал Ян взял Хайнессен, если ты не знаешь. Мы в шаге от нового вторжения, и отодвигать победу еще на несколько месяцев было бы непозволительной роскошью. «Человеческие жизни так не складываются!» – хотел крикнуть Зигфрид, но он не был больше десятилетним ребенком, остро реагирующим на любую несправедливость, как и Райнхард. На краю пропасти приходится заниматься и такой арифметикой. Потому что цена победы всегда измеряется в гробах. В миллионах гробов. А цена поражения – еще выше. –Я хотел найти другой выход, Кирхайс, но его не было, – севшим голосом продолжил Лоэнграмм. – Я не смог бы его придумать, даже будь у меня больше времени. Можешь считать, что я убил этих людей, потому что я позволил их убить. Я до сих пор прикидываю, как выиграть с таким раскладом, хотя им уже все равно. Они умерли, чтобы аристократы заплатили за свои беззакония. Чтобы победило наше с тобой дело. Что сделано, то сделано, и хватит об этом, – он наклонился, подобрав с ковра почти пустую бутылку. – Ну вот, руки испачкал... Взгляд Зигфрида приковало к винным пятнам на ладони, и он невольно вспомнил, как взялся за эту руку, когда Райнхард спросил: «Ты со мной, Кирхайс?» Тогда она тоже не была стерильно чистой, ведь они сидели на траве. –Хорошо, поговорим потом, – со вздохом согласился он. – Только один, последний вопрос. Ты не догадываешься, кто мог сообщить Штайнметцу, что ты сделал на самом деле? –Так ты от Штайнметца узнал? – Райнхард выпрямился, поставил бутылку на край стола и, скомкав в руке салфетку, принялся обтирать стекло. –Да, и меня это удивило, – Зигфрид подумал, что лучше открыть другое вино, а это выбросить. Все равно осталось так мало, что не хватит залить застрявшую в горле горечь. С другой стороны, пьяному труднее сдерживать лишние слова, которые так и рвутся с языка. – Ведь он явился ко мне с отчетом о выполненном задании. Кстати, я ему обещал вице-адмирала. Так вот, Штайнметц подал все так, словно вся империя обсуждает твое промедление. Вряд ли он это сам выдумал... –Скорее всего, какая-то сволочь посодействовала. Но я не понимаю, об этом знали только я и Оберштайн... ну, и его агент здесь, на Гайерсбурге. Если он еще здесь, надо поговорить с ним. Наверное, сегодня, до церемонии. Штайнметцу ты же объяснишь? –Куда деваться... Я его уже просил не болтать. Совру, что это была провокация, может, он вспомнит, кто именно ему сказал. –Не нравится мне эта утечка, – Райнхард снова начал ходить по комнате. Обошел свое кресло, оперся локтем на спинку. – Если бы оно действительно по всей империи разошлось, все было бы напрасно... Знаешь, а ведь это мог быть Меркатц. Он пропал без вести после боя, есть подозрение, что дезертировал в Альянс, лишь бы не сдаваться. Мог напоследок гадость сделать, он нас с тобой неплохо знает. –И не любит. Но это не его стиль, – действительно, интриганом Меркатц не был. А тут попахивало довольно тонким расчетом – на то, что Зигфрид не сможет сдержаться, на то, что его друг сорвется... Кто бы ни задумал эту комбинацию, он знал, что делает. – Да и откуда ему знать, что ты медлил? Разве что он вычислил нашего агента и решил не выдавать его... – «потому что надеялся спасти Вестерланд твоими руками». Это Кирхайс вслух не произнес. Во-первых, снова стало больно, во-вторых, это была только догадка. Возможно, Меркатц как раз хотел утопить чужими руками Брауншвейга. Любой ценой. Зигфрид давно уже выяснил, что старого адмирала заставили присоединиться к Липпштадскому союзу шантажом. Хотя, переступи Меркатц через свою гордыню – и его семья оказалась бы под защитой Лоэнграмма. В обмен на нейтралитет. Райнхарда вполне устроила бы возможность ослабить Брауншвейга, а если один старый дурак не хочет служить под его командованием, то это не проблема. Посидел бы дома. –Он не один дезертировал, – похоже, Райнхард не готов отказаться от идеи. Что ж, не стоит давить. Иначе они снова наговорят друг другу много лишнего. По мнению Кирхайса, кандидат в провокаторы оставался один, и это был вовсе не Меркатц, а тот самый человек, который принес донесение и, – руку можно дать на отсечение! – подкинул Лоэнграмму идею использовать трагедию в пропагандистских целях. Но называть эту фамилию можно, лишь имея на руках доказательства, а не голые домыслы. И пока Зигфриду нечего предъявить другу, кроме логических заключений, разговор и впрямь лучше отложить. Главное для себя он уже выяснил. Он все еще может считать Райнхарда другом.