Карточная хворь

Когда Яков слышит о разыгравшейся эпидемии смертельного гриппа, он тут же с волнением вспоминает про своего брата. В отличие от Якова, который в жизни болел лишь пару раз, Эраст цепляет простуды постоянно, синяками обзаводится (хоть и вести себя старается аккуратно, даже не бегает), вот и эпидемия вполне вероятно пройти мимо него не сможет. Домой Яков пишет чаще обычного, всё справляется о состоянии здоровья брата, получая в ответ сухие письма отца, заверяющие, что всё в порядке. Но чувство беспокойства всё никак не покидает. В первый же день каникул юноша едет домой, чтобы убедиться в состоянии Эраста лично. На пороге его встречает одна из служанок. Выглядит женщина удивлённо, взволнованно — никого о своём приезде Яков не предупреждал. На вопрос о местонахождении Петра Исаакиевича Фандорина отвечает, что тот где-то играет в карты. — Где Эраст? Служанка мнётся, комкает в руках похожую на медицинскую маску белую тряпку, виновато опуская глаза в пол и иногда посматривая в сторону ведущей наверх лестницы. Яков повторяет вопрос более требовательно, а после срывается в комнату к брату, не дожидаясь ответа. Женщина кричит вслед что-то о мерах предосторожности, но юноше на это плевать. Ненависть к отцу накрывает его волной. «Как он вообще мог оставить Эраста одного?! — негодует Яков, поднимаясь по скрипящим ступеням. — Он всё-таки его младший сын! Почему мне не сказал ничего?!» Негодование сменяется беспомощным беспокойством и тихим ужасом, стоит Якову приоткрыть дверь нужной комнаты. Лёгкие сразу же заполняются прогорклым запахом лекарств и различных микстур. В комнате мрачно и до ужаса душно. Яков замирает на пороге, с быстро бьющимся сердцем наблюдая за тяжело вздымающимся комком на кровати. Взгляд пробегает по опочивальне с наглухо зашторенными окнами, похожей больше на склеп, а не на комнату Эраста. По коже Якова пробегаются мурашки, когда он всё это видит. «Бедный мой мальчик…» Половицы скрипят под сапогами, когда Яков уверенным шагом пересекает помещение. Он распахивает шторы, открывает окно, впуская в комнату прохладный свежий воздух и тусклые солнечные лучи. Ноги несут его к кровати, глаза опускаются на взлохмаченного Эраста, слабыми ладошками стискивающего одеяло. Касается Яков влажной щеки осторожно, словно фарфоровой статуэтки, и не знает, куда деть себя от нахлынувших чувств. «Заболел, — думает Яков с горечью. — Заболел, родной мой. Ну как же так?..» Глаза голубые открываются, смотрят сонно некоторое время, с непониманием. Блестят лихорадочно в тусклом солнечном свете. — Яшенька… Это правда ты?.. Улыбается Эраст радостно, изнеможённо. И чувствует, как тело его жизнь покидает с каждым вздохом, с каждой секундой. Не страшно ему теперь глаза закрывать, когда брат рядом. Предыдущие дни кажутся кошмаром, полным беспорядочных пробуждений и потерь сознания, болезненных судорог, невыносимого жара и ломоты во всём теле. Яков и прежде появлялся перед глазами, но то был бред, галлюцинации, от которых Эраст избавляться не хотел. Сердце ёкало в груди от осознания того, что с Яшенькой больше увидеться он не сможет: уснёт в очередной раз, и не проснётся никогда. Но сейчас брат настоящий перед ним — Эраст уверен. — Я, Эрастушка, я это. Прости, прости, что сразу не приехал, — оправдывается Яков. — Если бы я только знал… Прорвался Яков к нему, словно лучик солнца сквозь грозовые тучи. Разогнал всё сразу: и боль головную, и кашель, и запах противных лекарств. Эраст улыбается слабо, носом шмыгая, смотрит на брата, ладонь тянет, чтобы за руку Яшеньку ухватить. Не заразится Яша, — знает это Эраст. Яша не такой слабый, как он. Яша сильный, обязательно справится со всем, что бы ни случилось. А Яков места себе не находит, губы кусает нервно, пальцами по щеке горячей проводя, а другой рукой ладошку маленькую сжимая, словно сможет так брата оставить с собой навсегда. — Эрастушка, милый мой, — шепчет. — Ты только выздоравливай, родной. Я с тобой тут буду, держись. Держись, слышишь? Эраст ладонь свою поднимает, вторую ладонь Якова охватывает слабо, к щеке своей прижимая. Горят глаза голубые ярко необычайно, блестят, словно льдинки на солнце тающие. — Ты только не плачь, Яшенька, — тихо просит Эраст. Голос мальчика хриплый, слова даются с трудом, но он всё равно говорит. Яков едва заметно качает головой, и щёки его тут же расчерчивают две горячие влажные дорожки. Резко он склоняется над братом, целует в губы невинно и тут же на кровати его приподнимает аккуратно, к себе прижимает, по затылку поглаживая. — Яша, ну я ведь прошу. — Глупости, — шепчет Яков в разлохмаченную макушку. — Глупости, Эрастушка. Выздоровеешь ты, обязательно выздоровеешь. Ещё вместе вспоминать будем про это. Эрастушка, ты только глаза не закрывай, слышишь? — Люблю тебя, Яшенька, — опаляет Якова горячее дыхание. Он кивает бездумно, поглаживая чёрные волосы, судорожно сжимая на спине Эраста ночную рубашку. — И я люблю тебя, яхонтовый мой, — тихо признаётся Яков. — Больше всего на свете. Ты даже представить не можешь, как я тебя люблю. — Могу, — на выдохе возражает Эраст. Яков порывается отстраниться, заглянуть в дорогие сердцу глаза, но брат его в это время сам обнимает за шею, так трепетно и нежно, что кощунством было бы сдвинуться хоть на каплю. — Я буду ждать тебя там, Яшенька, — обещает Эраст, прикрывая глаза, заполняя лёгкие напоследок своим любимым запахом. Пахнет Яша свежестью, холодом уличным и едва заметно одеколоном дорогим. Не то что Эраст — смертью и пóтом. Стыдится мальчик вида своего, боится, что неприятны брату его касания, но отмахивается от этих чувств — Яша презирать его не будет никогда, не высмеет даже наедине. Сознание Эраста мутнеет немного, медленно в сон глубокий проваливаясь, а Якова и вправду уже трясёт так в подступающей истерике, что собраться невозможно. — Ты живи только, ладно? За нас двоих. — Нет-нет-нет, — на грани слышимости тянет Яков, мотая головой. Он всё-таки отстраняется, осторожно укладывает мальчика на постель, и сердце начинает стучать ещё быстрее от такого беззащитного вида. Взъерошен, словно воробушек, только что из гнезда выпавший, блестящий от пота, в одной только ночной рубашке измятой, бледный, с красным носиком опухшим, ресницы длинные подрагивают слегка. — Эраст, открой глаза, — с отчаянием просит Яков. — Эрастушка, пожалуйста, не закрывай. Мальчик тихо выдыхает — ресницы вздрагивают — смотрит на брата влажными глазами. Яков бегает взглядом по лицу Эраста, запоминая, впитывая в себя каждую чёрточку, а глаза голубые стекленеют медленно, в ледышки бездушные превращаясь. — Эраст, ты слышишь меня? Эрастушка… Яков проглатывает застрявший в горле ком, остервенело стирает рукавом так и не снятой шинели влагу со своих щёк и прислушивается к дыханию брата. Но брат больше не дышит.

~0~

Чувствует Яков, как костяшки на пальцах саднят, зубы стискивает крепко, взглядом провожая процессию похоронную, пытается не разреветься, как девчонка — Эраст просил ведь не плакать. Ветер завывает страшный, когда гробик маленький под пение молитвы в яму опускают. Яков зажмуривается сильно, до пятен перед глазами. Не верит, что всё это правда. Нет, страшный сон. Сейчас он проснётся в гимназии и отправится в Москву, вещи все оставив. Зайдёт в дом, поднимется наверх, а там Эрастушка, за столом с книгой сидящий, глаза свои голубые поднимет на него удивлённо, улыбнётся радостно и побежит к нему обниматься, закладку позабыв оставить между страниц. Но не сон это. Правда горькая, ужасающая. Яков качает головой, рукавом незаметно стирая проронившиеся слёзы. «Прости, Эрастушка, — думает Яков, взгляд на мрачное небо поднимая. — Не сдержался я. Плохой у тебя брат, да? Простую просьбу не может исполнить». Юноша на отца смотрит, думая, что лучше бы он сейчас в этот ящик лёг холодный. Пётр Исаакиевич перед могилой стоит с лицом скорбящим, трость в руках сжимая. Хочется Якову кричать, хочется бить всё подряд, да только всё, что мог, он разбил уже в первый день. Горсть земли глухо стучит по крышке, заставляя передёрнуться. Эрастушка, милый и светлый, исчезает под толстым слоем земли, сердце Якова на куски разрывая. Не верит юноша, не хочет в это всё верить. Понять не может, как Эраст его родной может под землёй лежать. И жизнь всю мысли Якова преследуют об этом маленьком взъерошенном комочке, глазами ярко-голубыми смотрящем из-под одеяла. О том, какой он сейчас там. И от картины плоти раздувшейся и посиневшей, появляющейся перед глазами, на стену хочется лезть. Меняет Яков фамилию на девичью матери, от наследства отказывается, потому как с картёжником этим, отцом его зовущимся, ничего общего иметь не хочет. Пётр Исаакиевич с горя проигрывает всё и умирает от сердечного приступа, не выдержав свалившегося горя. Якову мужчину не жаль ни на каплю. Живёт за Эраста Яков, для Эраста и ради Эраста. Не простит его брат, если он руки опустит. Становится Яков известным сыщиком, ничего не боится, кроме кошмаров, иногда по ночам одолевающих. Эрастушка в них ручки свои маленькие тянет ему навстречу, а Яков коснуться их не может, наблюдая беспомощно, как они меняются, в кости хрупкие превращаясь. Просыпается в холодном поту, медальон, на шее висящий, к губам подносит и шепчет тихо, глаза зажмуривая: — Эрастушка… Ты только дождись меня, милый мой… Ждёт Яков, когда они с братом встретятся. А они обязательно встретятся, ведь Эраст обещал, что дождётся.