Казнокрад

      Бледная луна медленно выплывает из-за туч, красиво чертит на небосводе свою косую траекторию и тормозит на середине. В полуночи высоко гудит колокол местной церквушки, распугивая шумных ворон по деревьям.       Накахара осторожно юлит по теням от здания к зданию. Пальцами сжимает свой неизменный клинок, остро вслушиваясь в затихшую жизнь вокруг. Ставни открыты настежь; летние ночи душные, жаркие, отдающие вонью нечистот с порта, и люди спят беспокойно, шумно - из каждого дома слышны тяжелое сопение, охи, стоны, скрипы, покашливания, хрипения. Он проходит мимо, юркает под окнами, бесшумной тенью крадется дальше, дышит и дышит, как бродячий пес - тяжко и рванно. Страшная духота сдавливает лёгкие литым обручем, схлынувший за день жар оставляет испарину на лбу, липнет к длинным волосам - на секунду он останавливается и утирает пот рукавом под собственное "фу-ух". Вот уж.       Ещё немного осталось.       Его цель темнеет высокой черепичной крышой в конце улицы. Ещё чуть-чуть, и он будет баснословно богат. Настолько богат, что свалит нахер из этого чертова гадюшника. Жалкий портовый городишка! Он достоин большего в своей и без того отвратной жизни.       Мимо из канализации прошмыгивает грязная серая крыса, и Накахара вопит, вовремя захлопывая рот ладонью и отпрыгнув в подворотню. Сцука, ну нельзя же так выскакивать! Он со злости метит в помойное животное здоровенный булыжник, и та пищит в отместку, бросается зигзагами прочь и скрывается где-то во мраке мусорки. Злобный метатель камней грозит беглянке кулаком, сверкает глазами из темноты и переводит дух. Оправив старую рубаху и встряхнув головой, чтобы отлипли пряди, он выныривает обратно и скользит вдоль стен, начиная бормотать под нос какую-то песенку. Пальцы на оружии мелко подрагивают, страх начал опутывать сердце. Он нервно сглатывает, когда, наконец, останавливается напротив своей цели.       Высоченный дом губернатора - этажей пять, не меньше. Глухой мраморный забор с коваными воротами под метра два охраняется двумя бугаями в масках и доспехах. Острия копий тускло поблескивают в слабых лучах. В окнах ни единого огонька, все глухо и неподвижно. Даже не звенят латы охранников - уж не подохли те в своих кастрюлях от жары?       Чуя зря надеяться, что они сварились заживо. Но попытка не пытка. Шагает глубже в мрак переулка, высматривает под ногами мелкие камешки. Находятся три куска кирпича, какой-то мелкий мусор, осколки дерева. Сойдёт. Хватает приманку, шаркнув ногтями по пыльной мостовой, ежится - брезгует, чистюля. Хоть и вырос на улице, но грязь не терпел на дух. Не больно-то животное, чтобы в говне барахтаться и радоваться этому. Фи.       Передергивает плечами, подкрадываясь к открытому углу; в голове вспыхивают картинки украденных чертежей дома и всех его пристроек, вспоминается все до мелочи. Теперь нужно аккуратно, точнехонько...       Нежданное нечто прилетает тому, что слева, прямехонько в железный лоб. Звонко гудит потревоженный металл, Накахара бесшумно прыскает в руку, когда стальной сторож резко дергается и роняет копье на дорогу. За ним вздрагивает второй, они оба бешенно крутят бошками, пытаясь угадать, откуда звезды сыпятся.       Ай-яй-яй, нехорошо спать на посту.       Чуя ждёт, пока те угомонятся; затем прицеливается снова и швыряет уже предмет по-больше. На сей раз попадает второму куском камня ровно под коленом, и тот громко ахает, падая вперёд с оглушительным грохотом. Накахара пользуется возникшей заминкой и буквально пролетает мимо на реактивной тяге. Хватает длиннющее копье по дороге, ускоряется, и стукнув пяткой палки по мостовой, ловко перелетает через забор. На адреналине он так и не понял, как у него получился этот гребанный акробатический трюк, но сейчас было не до этого.       Дальше - больше. Во дворе, благо, не было ни единого охранника, но на возникший шум встрепенулись цепные псы, разбросанные по всей территории по будкам. Чуе пришлось, чертыхаясь и изворачиваясь, прыгать между высунувшимися гончими, то уходя от одной, то спасаясь от зубов другой. Опасно клацали клыки возле задницы, одна даже успела цапнуть наглого пришельца за лодышку, за что тут же получила копьем по ушам. Та взревела, уползая обратно в свою берлогу. Так-то, нечего жопить такие богатства в одну харю! А то вечно так: кому-то, блять, все, а кому-то - шишь с маслом в лучшем случае. И почему он должен это терпеть?       Эстафета с препятствиями успешно преодолена, и Чуя выдыхает, понимая, что, блин, выдохся. Такие скачки устраивать - прям дело всей его жизни. Но об этом потом, да, сейчас не до этого.       Теперь дело за малым. Он проходит дальше, попутно распинывая дорогущие цветы в клумбах, специально топчит ботинками землю, расшвыривая ее кусками в разные стороны. Аж сердце приятно закололо от этакой мести здешней власти. Все равно они все там прогнившие до мозга костей, что им эти жалкие цветочки? Как будто это их волнует.       Крохотная дверь в конюшню уже открыта, как и договаривались. Внутри Чую встречает девченка его возраста, сразу лезет обниматься, целоваться, на что он лишь хмыкает и отодвигает ее на расстояние вытянутой руки. - Ну ты же обещал! - шипит та гневно, топая ножкой и пытаясь извернуться. - Услуга за услугу, засранец, иначе охрану позову! - Я тебе позову, чертовка мелкая! - огрызается парень, уже направляясь к противоположной двери, ведущей во внутренний двор, а оттуда - уже в саму резервацию. - Только попробуй, и от твоей любимой лошадки останутся одни рожки да ножки!       Чуя специально юлит между рядами стоил, где мирно похрапывают спящие лошади. Он знал любимицу своей временной союзницы; вон она, через пару метров вбок и направо, какая красавица! Рыже-белая, с густой белоснежной гривой и мелкими чёрными пятнашками, похожими на сердечки и облачка. Такого же цвета струился и переливался на солнце хвост малышки. У-ух, чудо, а не лошадка! Чуя бы и сам на такой катался каждый день под вечер, чтобы выезжать на ней навстречу закату и смотреть с высоких холмов на распластанный под ними убогий городишко; а потом бы они скакали в поле целую вечность, он бы разводил костёр ближе к ночи, гладил взмыленный круп своей девочки, пел бы ей песни под гитару, и они бы ночевали под открытым небом, считая звезды и составляя из них фигурки.       Накахара недовольно нахмурился, цыкнул, пнул ногой завалявшееся сено. Чёрт возьми, все вечно идёт не так, как хотелось бы. - Ты не посмеешь, - голос девушки дрожит, она осторожно семенит за ним следом. Только не ее крошку! - Не трожь, умоляю...       Когда он останавливается возле рыжей лошадки, мирно спящей в углу и не догадывавшейся об опасности, у неё замирает сердце. Чуя секунду стоит неподвижно, спиной к служанке, лишь пальцами поигрывается так с клинком, словно пробуя его кожей на вкус. Ну что, достаточно остр и смертоносен, вор? Что же ты медлишь?       Он оборачивается, строго глядит свысока. Пробует острие языком. Улыбается, сверкая зубами в полумраке помещения. Ух, какой тонкий! Чуть надави, и будет неприятная ссаднящая царапина, будет больно. Но если чётко всадить его под ребра одним стремительным движением, то и писка не последует. Глаза непонимающе распахнутся в последний раз, и душа закончит свои пляски, ухнув предательской дрожью на самое дно жизни.       Девчушка вжалась в деревянный столб за своей спиной. Голубые глаза напротив прожигали в ней дыру своей настойчивостью, гладкая сталь сверкала в лунном свете подобно серебру. - Ты никому ничего не скажешь, - вкрадчиво говорит вор, медленно подходя к ней. Та готова раствориться в ночи, лишь бы не видеть его. - Ведь так, радость моя?       Служанка дерганно кивает, жмурится, боится его до дрожи в коленках. - Умница, - шепчет Накахара ей на ухо, проходя мимо. - А теперь кыш к себе и забудь, что мы виделись.

***

      Ну что скажешь, бродячий пес? Получил ли ты то, что искал?       Чуя яростно швыряет крышку сундука обратно. Краткий сильнейший шум от столкновения дерева о дерево, и все тонет в безмолвии.       Вот дурак!       Это ловушка, ловушка, мать твою! Чертова мышеловка, что была организована на такую ценную наживку, как он!       Как, как, блять, он не догадался раньше?!       Агрррх!!!       Накахара с силой зарывается в волосы, с досады чуть ли не долбится лбом о стоящий рядом сундук. Ни-че-го. Ничего в нем нет, голяк. Хранилище оказалось пустым.       А за спиной уже толпятся сранные стражники, привлеченные грохотом в кладовой, своими тушами перекрывая ему единственный выход. Что-то выкрикивают, тычут в него навершиями копий, пытаются схватить, но всплеск злости дарит новые силы, и он, извернувшись из-под стальных клешней, со всей силы вдаривает ближайшему кулаком по шлему. Оглохни, тварь!       Слышен сдавленный ох, голова валится вперёд, тянет за собой корпус, и Чуя, перестав считать звезды от сильнейшей боли по ладони, коленом заряжает бедняге по солнечному сплетению. Носок ботинка сладостно встречается с незащищённой промежностью солдата, тот вопит, Накахара смеётся и отшвыривает тело на пол. Малость ошалевшие вертухаи только сейчас очнулись, включили свои шарики и бросились на малолетнего бандита с воплями тревоги. Тот уже юркал между ними змейкой, уходя от двойной атаки; забирает у одного копье, буквально вырывает с мясом, и от души лупит по доспехам, чтобы у этой падали уши завяли от звона.       Ну а хули вдесятером на одного? Нечестно.       Доспехи - злачная вещь в ближнем бою. Вроде и надёжная защита, литые пластины облепляют тело крепким панцирем, а смотрится-то как внушительно! Все-все, боюсь-боюсь, не иначе. Но?       Но.       Всегда есть это потрясающе но! Стальные латы в таком количестве всегда тяжелы, а их конструкция в общем каркасе делает воина неповоротливым, медлительным и слишком ограниченным в движениях.       Этим Чуя и пользовался, скача между противниками, как сивка-бурка. Скок-поскок вправо - мощный пинок в местечко под коленом, скок-поскок влево - удачная подножка копьем, и быстренько-быстренько из-под линии огня подоспевших товарищей. Вот только выход был все так же предательски перекрыт, и он скрежетал зубами, пока костяшками заезжал по кадыку особо шустрого.       Чтоб тебя! Не его день, вот точно не его.       Итак, что же мы имеем? Единственный забитый проход, тесная комнатушка и долбанные кастрюли, которые все валили и валили, как гребанные крысы на свежую кровь. Он уже устал, он уже не успевал, он уже подставлялся под удар - силы, оказывается, не равны. Ой как не равны.       Неудачно скользнув подошвой по рукам распластавшегося несчастного, Накахара летит вперёд, красиво падая в объятия доброго дяденьки. Забрало поднято, спаситель противно скалится, Чуя нервно сглатывает и понимает: это конец. Все, допрыгался, сайгак. Пора рыть могилку ложкой.       Его голову накрывают мешком и ласково херачат по шее сзади - неудавшийся воришка отрубается, обмякая в таких заботливых руках.

***

      Вокруг попеременно что-то шумит, гремит, ведутся яростные переговоры, его постоянно куда-то тащат. Ничего не видно из-за треклятой мешковины, она ещё и воняет так, что хочется блевать. Благо, он ничего не ел с самого утра, но лишится желудка посредством его выблевывания через рот тоже как-то не хотелось. Знаете ли.       Накахара терпит до последнего. Потом уже рычит и требует снять этот кусок дерьма с его прелестной головы, иначе мало не покажется.       Не ему бы ставить условия в его-то положении. Ох, не ему.       Чей-то прекраснейший кулак хуярит по незащищённым почкам, потом криво по челюсти, и парень мысленно отбрасывает копытца. До замка добирались уже молча - что со стороны нападающих, что со стороны защищающихся. Весело, очень весело. Ничего не скажешь! Закончен бал, погасли свечи, блять - вот как это называется.       Что теперь делать?       Пока Чуя судорожно хватался мыслями за идеи собственного спасения, они миновали весь путь и уже толкали его по гулким, холодным коридорам обители чёртова Посейдона. Местное божество, убогий королёк не менее убогого городишки повелевал с самого первого дня правления великодушно тащить к себе всех симпатичных парнишек, кого удавалось схватить царской страже. И к его, Чуи, досаде в том злополучном доме оказался один из них. Именно он так любезно зубоскалил Накахаре, когда тот рухнул ему на колени перед отключкой.       И именно эта сука теперь волокла его за шкирку на ковёр к начальству. Твою мать, пизда рулю. - Все, хозяин, - счастливо выдыхает нянька, оказавшись на этом самом ковре в приёмной зале короля и грубо швырнув парня к ногам его Величества. Чуя, запутавшись в собственных конечностях, падает на колени и чертыхается от боли. Прямо косточками по хуевому выступу в камне под ковром, ууу, вот твари! - Умница, мой мальчик! - слышится наигранный, противный голос откуда-то сверху, и вор вскидывает головой. Какой сволочной тембр, словно он речами горазд насаживать своих оппонентов на собственный... - Кто мой хороший песик? Лови косточку!       Свист воздуха, радостное тявканье (?!) за спиной, и Накахара с силой закусывает щеку изнутри, чтобы, блять, не заржать. Что за нахуй? Почему он слышит эти блаженные хлюпанья и причмокивания, как будто тот самый стражник, что привёл его сюда, сейчас посасывает и обгладывает кость, как чертова псина?! - Спасибо, хозяин, благодарю, мой король, господин!.. - Ох, не стоит, мой дорогой.       Кто-то тяжко поднимается, протяжно потягивается, шуршит какой-то многотонной тканью - кажется, бархат. Тяжёлый, кроваво-бардовый, тот самый, из которого сделан плащ этой царской мрази. Ступеней к трону впереди касаются каблуки со шпорами, шаркают подошвы, спускаясь вниз - видимо, сранное Сиятельство решило-таки снизойти до грешных подчинённых своих, так неспешно и издевательски медленно, что каждый нерв натянут стальной проволокой по сердцу.       Сзади все ещё раздаются характерные посасывания и хлюпания, отчего желудок сворачивается трубочкой. Господи, что за отвратная реальность - никаких манер и понятий о культуре. Одна грязь, помои и дерьмо - что на улицах, что в душах людей. Тц, облезлые псины подколотные.       Громкий стук каблуков ровно напротив в опасной близости заставляет его вздрогнуть и вернуться к существующему моменту. Вот и пришёл сам Дьявол по его душу. - Так, так, так, давай посмотрим, какой подарок ты мне приготовил, - бормочет королевский тембр, склонившись. Холодные пальцы по шее - и он весь в мурашку, с макушки до кончиков пальцев на ногах. Ледяная срань господня, и почему ему так везёт?       Другая рука уже грубо сдирает мешок, и да будет свет! Чуя щурится от резкого солнечного луча, чиркнувшего его по глазам. Удивляется тому, что уже рассвет, а король и подавно на ногах, ну да ладно. Его дело. Давится залетевшей в нос пылью, кашляет надрывно, но не может шевельнуть руками. Эти падлы ещё в губернаторском доме водрузили на него кандалы и вели всю дорогу в них, чтоб неповадно было, малышне такой, воровским искусством заниматься. - Ох, какой чудный презент! - с предыханием молвит королёк, тоже садясь на колени напротив, но так близко, что они соприкасаются. - Скройся, псина, - мужчина машет рукой в нетерпении, и сосущий с таким явным удовольствием косточку лизоблюд чуть ли не выползает за дверь, обиженно скуля. Ну точно шавка.       Чуя как раз успевает рассмотреть мужчину, пока третий лишний выпроваживается за порог. Наглая ухмылочка уже вызвала целый шторм злости, а глаза - о, эти бестыжие, закидонистые очи! - заставляют против воли скалится и показывать острые клыки зверя. Королёк подпирает голову рукой и смеётся, находя состояние пленника очень забавным.       Дазай. Дазай, мать его, Осаму. Вот как зовут их плешивого недоимператора, выебавшего в рот весь свой обожаемый город своими лживыми обещаниями. Он - тот, кто гребет золото лопатами и нагибает всех и вся ради достижения собственных целей. Вшивая мразь, однако.       Дазай протягивает руку и ловко хватает парня за подбородок, приподнимает его лицо, недовольно цыкает, качает головой. Ну да, от прилетевших люлей по его милую физиономию на коже расцвели синяки, струйками засохли кровоподтеки, а челюсть и вовсе противно ныла, задетая латной перчаткой. Нет, он определённо не понимал, как эти отморозки ходили в такую жару в железных, мать его, доспехах! Ну не укладывалось никак - совсем чокнувшиеся, что ли?       Вот уж поистине - стальные яица.       Осаму молча поднимается, все ещё хмурясь, настойчиво тянет Накахару вверх. Тот неуклюже встаёт, опасно заваливаясь назад из-за тяжести наручников, и король вовремя удерживает его за плечи. Снова качает головой, обходит того кругом, гремит многочисленными ключами на мощном кольце, не без труда освобождает воришку от оков. Запястья противно ноют - грубый металл натер тонкую кожу.       Не успевает Чуя убрать руки со спины, как неожиданно слышит звук быстрого падения, доля секунды - и его ноющих костей касается порывистый поцелуй. И ещё, и ещё. Кожа осыпается легкими, частыми порывами нежности.       Сказать, что он ошарашен - ничего не сказать. Стремительный скачек вперёд, разворот на 180, рукой шарит по поясу в поисках кинжала. Но чтоб он у него был, как же! Разумеется, обчистили, прежде чем вести на корм акуле. Чтоб не подавилась, ага. - Не бойся, - Осаму говорит как-то иначе. Более плавно, более... по-настоящему? Кажется, так. Накахара испуганно пялится на королька, застывшего на коленях перед ним, совсем безоружного, спокойного и отрешенного. В тёмных глазах больше не плещется кровавое вино дьявольского смеха. Только пустота и холод.       Чуя стушевался; дыхание потихоньку выровнялось, он ослабил позу, выпрямился, смущенно потер горящие запястья. Дазай вздыхает и поднимается на ноги, молча манит своего гостья за собой вглубь залы, к массивным двойным дверям, будто и не было ничего. Но больше не улыбается. Ссутулится, пригибается к земле, словно тонкое дерево под натиском безжалостного ветра. Накахара с поджатыми губами тащится по пятам, не забывая запоминать путь и обстановку вокруг.       Авось, повезёт, и удастся сбежать. Чем чёрт не шутит?

***

- Тшш, не дергайся, - просит Осаму, аккуратно сдирая засохшую кровь с щеки мокрым полотенцем. - Иначе будет ещё больнее!       Чуя шипит, вырывается, царапается, как котёнок, пытаясь избежать этой адской муки. Ну больно же, больно, нежнее, блин! - Ну что ты как ребенок, - строго отчитывает папаша. - Потерпи ещё немного! - Отпусти меня, блин!       Дазай всплескивает руками в досаде. Ну что за дитё, ей богу! Но рано сдаваться - потом ещё спасибо скажет.       Через полчаса кропотливой работы лицо вора тщательно вычищено, вымыто, обтерто чистой сухой тканью. Мокрые волосы пахнут чем-то приятно-цветочным, ну прям конфетка. Накахара, уже как минут 15 затихший и окончательно порабощенный, задумчиво трогает влажные пряди, касается бархатной щеки, хмурится. Снова переходит к волосам, и так по кругу. Он не понимает ровным счётом ни-че-го.       Напротив него сидит тот самый безжалостный и хладнокровный король-убийца, подмявший под себя все свои территории и запугавший жителей до заиканий и коленопреклонства, едва тот завидется на горизонте. Но что не так? Сейчас он нежен и ласков, как чертов любовник, его голос льется сладкими, осторожными нотами, будто он боится причинить боль вору. И его движения аккуратны, точны, но это как касания пушистых лап кота - слишком мягко и... приятно.       Чёрт.       Чуя отодвигается от заботливого хозяина, поворачивается решительно боком, скрещивает руки на груди и... - Спасибо, - бурчит и обиженно сопит носом, не смея смотреть в сторону Осаму.       Дазай звонко смеётся, пододвигается незаметно ближе, быстрое движение, и его ладони на сидушке по обе стороны от парня, а невинная жертва застата врасплох и жмется спиной в обивку кресла. Хах, шах и мат, салага.       Накахара сглатывает, глядя в медовый карий по ту сторону, пока Дазай хитро улыбается и придвигается ближе, опускаясь на колени и не прерывая зрительного контакта. По всей комнате золотыми искрами во мраке горит тысяча свечей, в камине у дальней стены догорают алые полешки, угольки попеременно вспыхивают волнами жара. Комнатка совсем небольшая, если уж говорить об этом. В ней тепло и без огня, даже жарко, но судя по холодным пальцам его хозяина, для нормы ему так и надо. Сухо и горячо, щеки уже давно полыхают, влажные волосы приятно холодят шею.       Прохладные капли стекают за шиворот, рубашка спереди липнет к телу от пота и той влаги, что попала, пока Дазай очищал лицо. Чуя знает, что они находятся в самой глубине замка, где нет ни окон, ни единой души. Это тайная обитель одинокого владыки на грешной земле. - Нужно принять ванну, - от долгого молчания голос короля ослабевший, охрипший, развязно тянет слоги. Пальцами чуть касается напрягшихся ног гостя, и Накахара звонко сводит их вместе, испугавшись невесть чего.       Паранойик, чтоли?...       Тьфу, извращюга.       Чуя поднимается первым, дерганно бросается прочь, к стоящей тут же ванне - она была тут с самого начала, как только его привели сюда и заботливо усадили в кресло. Одежда летит ко всем херам, лишь бы побыстрее и Дазай не видел, он даже смотреть в его сторону не пытается, щеки и без того, как у девственницы перед первым сексом. Да господи, о чем он вообще?!       Гребанный Осаму.       Горячая вода обволакивает тело блаженным коконом, ласкает старые шрамы бродячего щенка, зализывает те, что свежее - хорошо-о, вот это кайф. Только хочет прикрыть уставшие веки, - чертовски тянет на боковую - как ловит неспешное движение возле кресла и деревянного, полированного столика, на котором осталось блюдце с водой, вздрагивает и погружается в воду по подбородок. Дазай уже на ходу снимает свои цацки, бросает их на ковёр, любой звук глушится длинным ворсом. Следом падает многочисленная одежда, прочие атрибуты власти, даже сабля и широкий нож, напоминающий тесак, пока он не остаётся в одной белой, ослабленной рубахе и чёрных штанах. Босые ступни гладят шершавый ворс; король изящным движением заправляет каштановую прядку за ушко, склоняется над фаянсом ванной, его пальцы опускаются в пену для пробы.       Хищно скалится, внаглую касаясь обнаженной груди парня.       За-пад-ло.       Нет, Чуя умел читать намеки. Но только сейчас он точно, прямо, блять, точно понял, что Дазай хочет его. Его хочет мужик, мать вашу - приплыли, значится, в пункт назначения! И..и что сейчас делать-то?       Снимая рубаху, Осаму не сводит очей своих лучезарных с лица Накахары. Никакого стеснения, конечно, кто из них здесь гость. Когда тот остаётся абсолютно раздетым, парень резко отворачивается. Ну не будет он пялиться на чужие гениталии! Тем более мужские! Тем более дазаевские!       Идите нахуй.       Ох, стоп, тут надо по-другому. - Подвинься, дорогуша, потру тебе спинку, - просит мелодичный перезвон колокольчиков, блять, и приходится подчиниться.       Теперь оба глаза на затылке - нельзя терять бдительность.       Что ж, начнём, пожалуй.       Дазай хорошенько так устраивается в собственной ванне, укладывая попутно сопротивляющегося на свою широкую грудь. - Расслабься, - елейно шепчет голосок, убирая лишние прядки с лица Чуи, а другой рукой юркая под воду и добираясь до сокровенного. - Иначе кое-чего оторву, мой хороший.       Невесомый поцелуй в висок, Накахара чисто в ахуе от происходящего, а тонкие пальцы так и не убрались восвояси, начав медленно ласкать, оттягивать и сжимать. Осаму носом трется о место над ушком, лохматя волосы и урча, как довольное животное. Хватка у него слабая, негрубая и слишком медлительная - возбуждение уже набухает кровью внизу, и он это чувствует, зараза, но нихера не ускоряется и лишь мучительно пытает. - Хватит, - бормочет Накахара, пытаясь отодвинуть чужую ладонь или хотя бы свести ноги вместе, чтобы присечь дальнейшие попытки, но Дазай сплелся конечностями с ним, как гребанный спрут своими щупальцами, предотвращая вообще все сопротивления. И парень не выдерживает, накрывая своей рукой. - Тогда быстрее! - Ишь какой шустрый, - усмехается король, зажимая плоть, и Чуя сдавленно стонет. У-ух... А затем убирает все прикосновения и поднимает запястья чуть было разомлевшего гостя из-под воды и заводит себе за голову. Накахара рычит с недовольства, цепляет пальцами шелковистые локоны на затылке и с удовольствием тянет, чтоб сцука тоже страдал, подлец. Возбуждению эта вынужденная месть не помогает, конечно, но хоть по сердцу медом, уже хорошо. Владыка протяжно стонет, жмурится, шипит, смеётся и получает тычек под ребра. - Живо. Доделал. Свою. Работу. Мразь, - чеканит злой Чуя сквозь зубы, самостоятельно хватая того за запястье и опуская в воду обратно. И хоть бы что - вообще не ебет, что за спиной как бы король сидит. Осаму снова смеётся. - Какой поганный ротик на таком чудесном личике, - он касается всбухшей головки ладонью, заключает ее в кольцо, наслаждаясь, как парень выгибается на его груди, запрокидывает голову, рванно вздыхает, и только затем продолжает, лаская ушко языком. - Придётся научить его хорошим манерам.       Кого он там собрался учить - было уже плевать. Руки умело заскользили по стволу, сильно не опускаясь и делая упор на оголившийся кончик. Туда бы языком, языком... Но да ладно, и так неплохо.       Приоткрыв глаза, Накахара замечает, как Дазай склоняется над ним, приподнимает подбородок указательным и средним и вовлекает в глубокий, страстный поцелуй. И ускоряет движение.       Чуть повернувшись боком, чтобы было удобнее, парень задевает локтем чей-то занимательный стояк. Хмм, как интересно. Усмехается сквозь поцелуй, тянется рукой к заветной цели - на пике экстаза хочется быть благодарным. Но Осаму перехватывает быстрее, больно прикусывает губу, - аж до крови, какой жестокий! - и перестаёт доставлять наслаждение. - Эй? Что за дела?! - А волшебное сло-ово? - Иди к черту!       Дазай смеётся - весело и расслабленно, распластав руки по бортикам ванной и чуть запрокинув голову. Накахара лишь обиженно отворачивается от него, отодвинувшись вперёд - его оставили без сладкого, как нехорошо, какой же Осаму засранец. Но как только смех утихает, его спины касаются тёплые пальцы, сильные руки обхватывают его, как плюшевого медвежонка, и тянут к себе, поближе, зарываются носом в волосы. - Тебе ведь понравилось, солнышко? - шепчет Дазай, убирая прядки с шеи, оголяя кожу и опаляя её своим дыханием. Чуя жмурится от непонятных ощущений. - А разве непонятно? - так же тихо произносит он, на самом деле млея под ласками короля и только силой удерживая себя от стонов. Осаму поцелуями чертит линию вниз по позвоночнику, каждый выступ обводя языком. Парень несмело выгибается ему навстречу, проклиная себя за чувствительность. - Сядешь мне на коленки? - интересуется Дазай, настойчивее сжимая гостя в объятиях, потеревшись стояком о ягодицы.       Накахара пребывает в странном состоянии, когда и заводишься сам от чужих движений, и вроде как ещё вполне себе адекват, чтобы понимать, что с мужиком другому мужику спать ой как неприлично. А что скажут в обществе? Ай-яй-яй.       Да похуй.       Сам седлает короля на удивление резво, ибо уже внемоготу терпеть, неуверенно тянется к чужим губам. Коленям жутко неудобно, они больно упираются в днище, но так даже лучше, он чуть привстает, сам потирается членом о член, чем вызывает сдавленный стон у обоих. - Давай-ка попробуем, - бормочет Осаму, уже потянувшись за чем-то на стуле рядом с ванной. Он растирает руками что-то приятно пахнущее, опускает их в воду, подхватывает парня под ягодицы. Скользские пальцы начинают ласкать сжатое кольцо мышц, заставляя гостя непроизвольно постанывать и выгибать спину. Сразу две фаланги проталкиваются внутрь, отчего Накахара шипит и втихую матерится, уткнувшись лицом в плечо мучителя. - Аккуратнее, чёрт, - просит он сквозь зубы, когда добавляется третий на всю длину. - Мм, Дазай, мне оторвать тебе руки? Нежнее, блять. - Сию секунду, сладкий, - усмехается тот, только ускорив движения и получая за это больной укус в ключицу. Задевает простату, чисто случайно, вырывая из парня громкий стон, в глазах плещется непонимание, Чуя пробует насадиться сам и снова стонет, закусывая губы и хмуря брови. Король продолжает провоцировать, добавляя четвёртый палец. - Я сейчас сам не выдержу и вытрахаю тебя, - рычит гость, неловко ерзая задом и царапая ногтями плечи партнёра. - Если ты что-нибудь наконец не сделаешь... Мммм, мать твою за ногу, Осаму!.. - И что же я должен сделать? - усмехается Дазай, замедляясь и впиваясь ногтями другой руки в мягкую плоть. Чуя царапается, сквозь зубы проклиная владыку. - Ну же, попроси меня, это не сложно. - Катись к Дьяволу, гребанный манипулятор, - выплевывает Накахара, сам притягиваясь ближе и настраивая чью-то торчащую антенну, блять, под себя. Достал. И уже сам начинает насаживаться на чужой член, медленно и аккуратно, рванно и спутанно дыша от просто феерических ощущений растягивания собственного зада, хмурясь ещё сильнее, словно заставляя себя переступать через что-то явно важное. Ага, своим принципам ногой по горлу, хоспаде исусе, чтоб издохли и больше не поднимали головы. Дать себя выебать... И кому? Какому-то несчастному ироду в короне. Докатился.       Хотя нет. Ебет теперь он. По собственному хотению. Часть принципов определенно возвращена на место.       Осаму только качает головой, до боли сжимая тазобедренные косточки парня, помогая ему принять себя. Приятно. Слишком узко. Он тихо стонет, чуть прикрыв глаза, ногтями оставляя красные дорожки на нежной коже.       Двигаться больно, еще как, но стянутое тугим узлом желание в низу живота бьёт нервными импульсами в мозг об ускорении. И он ускоряется. Потихоньку, давая себе привыкнуть, позволяя Дазаю помогать. Руками упирается в бортики, часто дышит и иногда от особо глубоких толчков прогибается в спине и на секунду теряет самого себя в ощущениях. Хорошо настолько, что уже и незаметно, что вода в ванне давно остыла, а от пены остались одни редкие пузырьки на поверхности. - Быстрее, малыш, - просит с предыханием Осаму, не сводя потемневших глаз с партнёра. Ему хочется искусать его губы до крови, сдавить его хрупкое тело в своих медвежьих объятиях, но только и может, что царапать, царапать и царапать. И слушать, как бывший ещё этой ночью воришка хрипит и тяжко дышит над ним, не желая срываться на блядские стон и крики от дикого удовольствия. Мокрые пряди волнами прилипли к низко опущенному лицу, и в полумраке комнаты невозможно прочитать его выражения. Дазай специально приподнимает за подбородок, поглаживает большим пальцем по коже, не может оторвать восхищенный взгляд от этого чуда... и айкает, когда этот засранец с силой хватает зубами за фалангу. Больно, черт. Ну что за человек, никакой романтики.       Король в отместку грубо притягивает к себе и горячо целует, не выдержав. Ловко стаскивает Накахару с себя, и пока тот не начал возмущаться, переворачивается так, что парень оказывается на коленях под ним, а он нависает сверху. Рукой раздвигает тому ноги, благо ванна широкая и позволяет, ладонью другой давит на поясницу, прося выгнуться ласковой кошечкой, и без предупреждений грубо вколачивается на всю длину, пока вор не пресек все действия. Чуя против воли вскрикивает, Дазай смеётся, сам еле отойдя от прострельнувших ощущений, за что получает честной пяткой по бедру. Нехрен блин. Но все мысли миг разлетаются прочь, стоит королю задвигаться в нем и задевая блаженную кнопочку внутри. Невозможно сдержать стонов. Они и так уже на пределе, а Осаму резко набирает обороты, вода звонко хлюпает между мокрыми телами, заставляя краснеть и прятать лицо. Едва он тянется руками к изнывающему органу, прижатому к животу, как Дазай в последний раз толкается и замирает, блаженно изливаясь и часто дыша от накатившего экстаза. Буквально чуток помочь себе - и парень бурно кончает в ладонь, выдохнув и уткнувшись лбом в изгиб локтя на бортике.       Молодец, внёс свой вклад в дела короны.       Уже выбравшись на ковёр и обтираясь пушистыми, махровыми полотенцами, Дазай интересуется, хитро сощурив один глаз и приложив палец к губам: - Ну что, пойдешь ко мне в лакеи, сладкий?