Во имя равновесия

Все однажды умирают. Это непреложная истина – одна из тех, о которых знает каждый, хоть и боится себе в этом признаться. У человека в нормальной комплектации два глаза. Солнце светит днем. Дважды два – четыре. Все однажды умирают. Антихрист всегда относился спокойно к чужим смертям, потому что знал, что за ними следует. Он знал это еще мелким пацаном, когда хоронил умершего котенка, зарывая трупик в нагретую иерусалимским солнцем землю. Никто из взрослых ему этого не объяснял – он просто знал, что это не конец. Он знал это, проходя через поля сечи с горами трупов. Он уверился в этом еще сильнее, когда его не-друг умер, а потом через три дня вернулся с таким видом, будто уходил не на тот свет, а в горы пасти овец. Смерть – не конец. Смерть – начало. Каждого после смерти ждет один и тот же сценарий: публичный суд, где бесы с ангелами будут решать, достаточно ли бездомных щенков усопший бескорыстно покормил за свою жизнь, и спорить, с кем ему следует отправиться на дальнейшее постоянное проживание. Каждого после смерти ждет либо небо, либо ядро земли со всеми соответствующими температурами. Каждого, кроме сына Сатаны. Антихрист не боялся ничьей смерти, кроме своей, потому что на него эта путевка не действовала. Он прекрасно знал, что зашел слишком далеко, чтобы после окончательной смерти его судили по общему режиму. О Небе ему даже думать нечего, а вниз его не отпустят, потому что сочтут это слишком слабым наказанием. Сверху выдавали волчьи билеты в один конец всем бунтовщикам, а Часовой умудрился побунтовать на славу. Было страшно даже представить, что с ним сделают. Скорее всего, найдут самое темное Ничто из всех возможных, и оставят его там до Страшного Суда или и вовсе до конца времен, висеть в черной пустоте без звуков и сущностей. Тьма пустоты будет медленно, но верно пожирать все – чувства и ощущения, воспоминания, крики, его самого. Может быть, придет Иешуа. Так, на пару минут, потому что папаша отпустил. Посмотрит на него своими темными глубокими глазами и тихо позовет по имени – не по тому не-имени, которое знает целый мир, а по настоящему, давно забытому всеми имени, которое помнит он один. В его голосе не будет злости или укора, только бесконечное сострадание к нему, озлобленному, обугленному, запутавшемуся. Что же ты наделал, Зехарья. Что же ты наделал. - Избрать Часовым тебя было ошибкой. Я не знаю, зачем Судьба распорядилась так. «Чтобы ты от удивления подавился» хочется ответить Антихристу, но язык почему-то не поворачивается. На фигуре напротив него черный длинный плащ, полностью закрывающий лицо, хотя этот маскарад не несет совершенно никакой пользы – и так ясно, кто перед ним стоит. Семиаза. Существо со странными представлениями о морали, милосердии и мировой справедливости, одержимый соблюдением мирового баланса и имеющий маниакальную любовь называть всех, кого ни попадя, своими друзьями. - Ты весь – ошибка. Ты угрожаешь человеческому миру одним своим существованием, и прекрасно знаешь это, но все равно отказываешься умереть во благо равновесия. – продолжает Семиаза, не дождавшись ответа. Белая, неуловимо светящаяся мягким светом рука ритмично перебирает такие же светящиеся четки – по светящейся бусине на каждое слово. Говорят, ангелы одним своим присутствием должны приносить всем окружающим ощущение умиротворения и спокойной радости. От присутствия Семиазы хотелось то ли сбежать, то ли повеситься. Похоже, ангел из него был крайне неправильный. - ..и если ты не делаешь этого сам, мне придется помочь тебе. – пальцы перестают отсчитывать бусины, резко стукнув последней. – Тебе есть что сказать, мой друг? По позвоночнику продирает ледяным ужасом. Часовой, конечно, знал, к чему телега едет, с самого начала этого визита, но легче от этого не становится. Наверно, примерно так себя чувствуют люди, которых обрекли на казнь через повешение – горло будто хватает судорогой, легкие наливаются жгучим свинцом, а поверх поднявшегося в голове вихря мыслей ярко-красным проступает осознание, что бежать некуда. Улизнуть от демонов сложно. Сложно, но возможно. А можно ли сбежать от ангела?.. Его убивали не в первый раз, но каждый раз ему удавалось вернуться. Не воскреснуть, как в Библии, словно по мановению волшебной палочки, а медленно и с трудом вернуться, собираясь обратно по жилам. А удастся ли это сейчас, когда руку к его новой смерти приложит не неизвестный хрен с горы с тяжелым булыжником в ладони, а сам лампочкоголовый Сверху? Все однажды умирают. Антихрист поднимает на Семиазу взгляд и смотрит долго и пристально, исподлобья, сощурив глаза цвета неба в мае, и в нем начинает медленно закипать злость. На ангела напротив него, на его мерзкие четки и мерзкие слова, на муху, летающую вокруг, на неизвестного мужика, который решил, что сделать Часового из сына Сатаны – смешная шутка. - Ты так печешься о своем ненаглядном равновесии. Так следишь, чтобы ни одна корова на земле не нагадила ему в ущерб. Губы разлепляются с трудом, а голос оказывается глухим и будто чужим, но с каждым словом набирает привычную магнетическую силу. Если уж придется сдохнуть, дохнуть молча он не собирается. Последнее слово все равно будет за ним. - Ты готов на любые жертвы, лишь бы соблюсти свой обожаемый баланс. – Антихрист расправляет плечи и усмехается, в упор глядя туда, где под плотной тенью капюшона должны быть чужие глаза. – Не ты ли есть абсолютное зло, Семиаза? Он даже не успевает понять, что случилось, прежде чем неведомая сила разрывает его изнутри, как фигурку из неостывшего воска.