Black Dog

Сзади дзынькнуло, и Петуния посторонилась, пропуская велосипедистку. Машины здесь почти не ездили, и природа постепенно захватывала дорогу — асфальтный край прятался где-то в траве. Тут и карта не нужна была. К центру, состоящему из паба, маленького продуктового, кофейни и трёх магазинов, вела единственная дорога, по которой она сейчас и шла. От неё в поля отходили узкие протоптанные тропки, которыми пользовались для охоты и выгула собак. Она прошла мимо автобусной остановки — одинокого столба с полуотклеившимся расписанием — и вскоре завиднелся берег. День стоял пасмурный, и на каменистом пляже никого не было, только старичок, мочивший ноги. Пахло солью, рыбой и глиной. Петуния вдохнула полной грудью. Бродяга радостно вилял хвостом. Она причесала его, сделав хоть немного похожим на приличного домашнего пса, но он был слишком большим, да ещё и без ошейника, и пришлось держаться подальше от людей, чтобы не привлекать внимания. Зайдя за всем необходимым в магазинчик, а затем взяв в пабе фиш энд чипс, Петуния присела на пляже, поодаль от старичка. — Хорошее место, — задумчиво сказала она, наблюдая за Бродягой, носящимся по пляжу. Он гонялся за чайкой, едва не утащившей картошину из полистироловой упаковки. Интересно, как оно, прожить тут всю свою жизнь? Наверное, скучно. Зато самое место для того, чтобы встретить старость. Наверняка знакомые Дамблдора, в чьём доме они оставались, были его школьными друзьями. Сколько ему, интересно, под восемьдесят, сто? Больше? Рыба была пережаренная, больше маслянистой панировки, чем рыбы, а остывшая картошка стала дубовой. Петуния скормила её Бродяге, гладя его по влажной, слипшейся от соли шерсти. — Ты-то совсем скоро окажешься на совсем другом море. Тёплом, приветливом. Загоришь, — со смешком сказала она, почёсывая его за ухом. Бродяга наклонил голову, внимательно слушая её, а потом радостно потянулся, чтобы облизать, но она вовремя оттолкнула его. — У меня один набор одежды, я не хочу пахнуть собакой, — пригрозила она и помахала пальцем. Ей показалось, что он закатил глаза — а потом всё же облизал беспечно протянутую к нему руку и отбежал с лаем, подозрительно похожим на смех. Через час — слишком скоро — когда на улицах потихоньку начали появляться люди, они двинулись обратно. Нечего было испытывать судьбу. Потеряв Сириуса из рук и потерпев издевательства от всех газет, включая даже лояльный ему «Пророк», у Фаджа словно открылось второе дыхание. Петуния ненадолго созванивалась с Ремусом, но им приходилось общаться недомолвками и иносказаниями. После увольнения и по наводке одного из учителей (Петуния догадывалась, кого именно, хотя Ремус тактично молчал), за ним открыли слежку. Вдруг свяжется с бывшим дружком. А вот и один из них. Тёмная фигура у начала дороги. Выглядел он, правда, не как аврор. Те обычно старались слиться с маглами и нелепо одевались. Этот человек даже не пытался не выделяться. На нем была чёрная мантия и он явно теребил в руке палочку. Возможно, не только представители закона пытались найти Сириуса. Петуния остановилась. Преследующий их волшебник тоже притормозил. Рука с палочкой начала подрагивать активнее. Бродяга, заметив, что она отстала, подбежал к ней с вопросительным взглядом. Одними губами Петуния прошептала: «Сделай что-то глупое. По-собачьи». Она не знала, насколько хорошо он понимал её в этом теле. Когда он превращался обратно в человека, то пару мгновений пребывал в дезориентации. Он помнил всё, что делал собакой, как и обратно — почти что. Он имел воспоминания, но они были мутные и расплывчатые, само мышление в теле собаки происходило совершенно по-другому. Он бросился в сторону и принялся обгавкивать дерево — тщетно было пытаться оттащить его. — Это просто белка! Перестань! А то намордник надену! — прикрикнула Петуния, краем глаза продолжая следить за незнакомцем. Спустя минуту, он повернул назад и ушёл. С облегчением вздохнув, она отпустила Бродягу. Тот полаял ещё для проформы, а потом перевёл морду в сторону ушедшего, пару раз нюхнув воздух. Удовлетворившись унюханным, он ткнул мокрым носом её в плечо и продолжил путь. Перед тем, как зайти во двор, Петуния успела увидеть вынырнувшего с одной из тропок знакомого уже незнакомца. Но прежде чем тот повернулся к ним, она закрыла калитку. Защитные чары захлопнулись, скрывая их от любопытных глаз, но она для верности прижалась к калитке спиной. Когда она вошла в дом, Сириус уже превратился обратно и чистил зубы. Потому что она отказывалась с ним целоваться после того, как он был собакой. Мало ли какой гадости нахватался там. Со смешком она обняла его со спины, вжимаясь носом между лопаток и вдыхая его запах. Вот он. Всё хорошо. Они в безопасности. Сириус промычал что-то с полным ртом зубной пасты. — Ничего не случилось, — ответила она, — просто скучала по тебе. Не заставляй меня говорить такие сопливые, очевидные вещи. Он хихикнул и пробулькал, чуть не проглотив комок пасты. Петуния больно ущипнула его, чтобы сильно не радовался, и ушла в гостиную. Там вытащила телефонный справочник и нашла нужную фамилию и телефонный номер. — Алло? — ответил недовольный голосок. — Томми, это миссис Дурсль, позови, пожалуйста, маму, — ответила она. В трубке стихло детское сопение и послышался топот, а затем далекий вопль: «Ма! Это миссис Дурсль!» Трубку снова подняли буквально через мгновение. — Петуния? — с удивлением переспросила Лианна. — Почему ты звонишь? У вас с Верноном всё там хорошо? — У меня всё хорошо, — подтвердила она. — Я не с Верноном. — Я заходила к тебе вчера, но тебя не было дома… Думала, вы в итоге вместе в его командировку уехали. — Нет, он уехал один. В трубке замолчали, обдумывая её слова. — Где ты? — последовал вопрос. — Меня не было дома. И сейчас нет. И до конца недели не будет. Именно поэтому я и звоню. — Я слушаю. — У меня будет к тебе просьба. Очень некрасивая. Я пойму, если ты положишь трубку. — Я слушаю, — повторила Лианна, волнение пополам с интересом. — Помнишь, я обещала, что скажу тебе самой первой? Если кто-то появится. Вот, говорю. Тебе первой. — Что? Я не… О Господи Иисусе! Ты, что ли, сейчас с ним? — Да. Я всё расскажу, честно. Но Вернон возвращается завтра утром. Меня не будет. Я не могу сейчас вернуться. У меня не было никакого плана, это всё спонтанно получилось… — Не беспокойся, — перебила Лианна. — Иди. К нему. Потом ты должна мне всё рассказать. И морковный торт. — Два. На плечо опустился влажный подбородок, и Петуния получила мятный поцелуй в щёку. — У тебя странное выражение лица, — сообщил Сириус. — Мм, — безучастно отозвалась она. — На той стороне все как надо? Что вы решили? — Узнаю, когда вернусь, — Петуния рассмеялась. Когда она окончательно перестала что-либо контролировать? На её губах словно была печать — и их первый поцелуй сорвал её. Раз поцеловавшись, они уже не могли остановиться. Петуния думала, что если остановится, то остановится и её сердце. Так легкомысленно, так наивно. Она уже знала, что фраза «жить без тебя не могу» это чистый юношеский максимализм. Жить без Сириуса можно было. Но у неё вряд ли хватит сил совершить подобный подвиг повторно. Когда она попробовала рассказать ему, как изменился мир за его отсутствие, то поняла, что и сама не особо осведомлена, чем же «сейчас» отличалось от «тогда». Берлинская стена пала, СССР больше не существовал, а дом премьер-министра на Даунинг-стрит был обстрелян из миномета ирландской республиканской армией. Ах да, ещё появились сотовые телефоны. — Тебе бы наверняка понравился Курт Кобейн, — Петуния не слушала такую музыку, но весь апрель не утихали новости о трагичной и загадочной смерти музыканта. Везде были его фотографии, и хоть она не знала его, молодого, симпатичного улыбчивого лица в обрамлении растрепанных соломенных волос хватало, чтобы посочувствовать. Тем более, она не смогла рассказать ему, как изменился волшебный мир. Единственное, в чем она была в курсе, это то, что министром магии был Фадж, министерство было всё так некомпетентно, а Хогвартс был всё так же опасен для жизни учеников. О мире ей рассказать было особо нечего, поэтому она начала рассказывать о себе, своей скучной и непримечательной жизни. Сириус внимательно слушал, будто ему действительно было интересно. Как голодающий, ему всё было мало. На протяжении долгих лет она думала, что вместе с молодостью в ней выгорели внутренности. Теперь она скучная тетка, от которой не осталось ничего, кроме обязанностей: стирка, глажка, готовка. Ухаживать за Гарри, ухаживать за Дадли, ухаживать за Верноном… И поначалу, её рассказ крутился вокруг них. Гарри едва набирал проходные оценки, чтобы перейти на следующий год, зато внезапно оказался спортсменом. Сириус признался, что наблюдал за одной игрой и подарил ему новую метлу. В воздухе Гарри был существом иного толка, ему как будто бы и не нужна была метла вовсе. Он был рождён для того, чтобы летать, это невооруженным взглядом видно. Вернулась затаённая зависть. Все в Хогвартсе видели что-то, ей недоступное. Даже Сириус, которого не было рядом двенадцать лет. Все они имели возможность наблюдать, как Гарри растёт. Как Гарри счастлив. Дадли оставался рядом с ней, но он набрался самых плохих черт от обоих родителей: взрывной и злопамятный, властный и изворотливый. Он знал, что нужно улыбаться Мардж и позволить ей поцеловать себя, чтобы получить двадцатку. Он знал, как понизить свой голос за столом так, чтобы услышал его гадость только Гарри. Петуния не решилась признаться в том, что иногда он немного пугал её. Как можно бояться одиннадцатилетнего ребёнка? Как можно бояться собственного сына? Сириус слушал её, пока она брила его, слушал, пока она готовила… Когда они сидели на крылечке, его голова у неё на коленях, и она перебирала его волосы. Когда они сидели в ванне, её спина к его груди, её голова откинута на его плечо, а он сооружал ей «меховую накидку» на груди из едко пахнущей цитрусом пены. Когда потом он смывал с неё пену и мыл ей голову — и пару раз с лукавой улыбкой направил включенный душ прямо в её открытой рот. Слова не заканчивались. Хорошие истории и плохие истории, смешные истории и не очень. Сириус не перебивал, редко вообще вставлял свои комментарии — но иногда он поджимал губы. Сжимал её: плечо, коленку, спину, где рука лежала. Когда они сидели в ванне, его рука скользнула по ноге, а губы проходились по позвонкам. Когда они сидели на крыльце, он поворачивал голову, целуя её через ткань платья в живот. В её сухие пальцы с застаревшими мозолями от швабры и работы в саду. В растяжки на бедрах. Они делились друг с другом, чем могли. И оказалось, что сколько бы они друг другу не отдали, оставалось ещё. Не заканчивалось просто. Она бутылочка, из которой вылили то, для чего она была предназначена — а потом накидали в неё камешков. А потом камешки вывалились, и в неё налили что-то другое. Предназначения у неё не было, и она всё ещё она, только другая. Взрослая, с другими заботами и интересами, но тем не менее, всё ещё Петуния. Вместе с тем, как она рассказывала ему о своих буднях, скучных, полных мелких радостей, больших радостей, мелких проблем и большого горя — она рассказывала о том, кто такая Петуния, самой себе же. Сириус, на много лет лишенный контакта и человеческого тепла, не выпускал её из рук. Раны затягивались. Но конечно, не проходили бесследно. Они разбирали стирку, когда она попросила его поднять что-то с пола. Сириус поймал её взгляд, медленно опускаясь. Мог бы просто наклониться, присесть — нет. Сириус становился на колени. Петуния как раз рассказала о родах. Не слишком возбуждающий рассказ. Ей зашивали вагину. Потом ещё три недели пришлось ходить во взрослом памперсе. У неё воспалились соски, обвис живот, болела голова и хотелось только спать-спать-спать-спать. Она говорила об этих вещах легко, между прочим, не ожидая ни жалости, ни сочувствия, ни отвращения. Но реакция Сириуса всё равно удивила её. Он встал перед ней на колени, уткнулся в низ живота. Ей было не совсем удобно, странная поза. И вдруг она поняла. Он не жалел её. Он переживал вместе с ней. Он остановил её, не позволяя смахнуть эту историю, прикрываясь едкими шутками. — Не кори себя, — тихо сказала она, гладя его по голове. — Я приняла уже это. Приняла существование Дадли. Не виню его. И Вернона не виню. И даже Мардж. Не вини и ты, пожалуйста. Ни их, ни себя. На ней была только длинная футболка, трусы и носки — вся одежда, имеющаяся у них, лежала мокрыми тряпками в тазу. Он приподнял край футболки, разглядывая её живот, пытаясь высмотреть следы пережитого. Затем снова вжался лицом. — Забавно, что ты всегда пытаешься переубедить меня, как будто я не знаю как твои хорошие, так и плохие твои черты. Как будто что-то может меня от тебя отвратить. А у меня, хоть и учился на Гриффиндоре, нет такой храбрости. Его саркастичный смешок разошёлся вибрацией и мурашками, её живот подобрался. — Я нехороший человек, Петуния. Нехороший человек, оказавшийся на стороне хороших. Я не был добр к тем, кого не считал другом. Да я и к друзьям добр не был. В предательстве Питера виноват и я. Из-за моих ошибок погиб Джеймс. Лили. Гарри никогда не узнаёт их. Не уйди я, они не смогли бы причинить тебе боль. Тебе не пришлось бы через всё это проходить. Ей нечего было на это ответить. Она любила его, но боль забрать эту не могла. Ни забрать, ни даже облегчить. — И я боюсь, что ты поймёшь, что здесь тебя ждёт только разочарование и боль, а я слишком жаден, чтобы позволить тебе уйти. Прости меня. И за это тоже. — Я тебя прощаю, — Петуния приподняла его лицо за подбородок, чтобы он посмотрел на неё. — Слышишь? Сириус, я прощаю тебя. Гарри простил тебя. Ремус простил тебя. Лили тебя простила, я знаю. И Джеймс. Теперь самое сложное. Прости себя сам. — Не уверен, что я этого заслуживаю. Она пожала плечами. — Тебе придётся. Если ты собираешься быть рядом со мной и Гарри, то нужно перешагнуть через это и жить дальше. Иначе никак. — Когда ты стала такой мудрой? — спросил Сириус, сокрушенно улыбаясь. — Материнство заставляет переосмыслить кое-какие вещи, — усмехнулась в ответ Петуния. — Точно, — кивнул он, — ты ведь у нас теперь мать. Он привстал, вместе с этим подхватывая её и усаживая на стиральную машинку. Петуния крепко ухватилась за края, хохоча от извращённости и нежности происходящего. Затем захлебнулась хохотом, когда Сириус наклонился, придвигая её к себе. Потом, целуя его, чувствуя себя у него на губах, она потянулась было к нему, но он шлёпнул её по руке. — Я ведь отплатить услугой за услугу, — полу-шутливо обиделась она. — Глупости, — отмахнулся Сириус, — так это не делается, в ответ. Просто когда хочется. — Но мне хочется! Он зашёлся лающим смехом. — Да ты еле двигаешься! — Спасибо, поэтому я и хочу… — Хорошо, в следующий раз, — предложил милостивый компромисс Сириус. — Следующий раз может случиться прямо сейчас, — попробовала соблазнить его Петуния, но он не поддался. — Я не хочу спешить, — он взял её за руки, посмотрел в глаза, неожиданно посерьёзнев. — Не хочу делать всё впопыхах. У нас еще будет время. — Не так уж и много, — заканючила Петуния, — неделя заканчивается. Ты исчезнешь из страны и неизвестно когда вернёшься. — Но я вернусь, — он даже забыл преисполниться самодовольства и пошутить что-то вроде «женщины сами на меня кидаются». — Я точно вернусь к тебе. — Мне надоело ждать. — Это ничто по сравнению с тем, сколько мы ждали до этого. Просто ерунда. Теперь у нас есть время. Сколько угодно времени. — А если где-то на летнем пляже ты встретишь местную загорелую красотку? Мне надо дать какой-то стимул для твоего возвращения, — Петуния сдалась. Он понял, что победил, и наконец на его губах расцвела самодовольная улыбка. — Ты неправильно ставишь приоритеты. Стимул уже есть, я его сегодня распробовал… — Боже! Проваливай! Я тебя не слушаю! Но конечно же, он никуда не ушел, а обнял, как бы она не сопротивлялась, закутывая её в себя и смеясь ей в затылок.