Just tonight

Дверь тихо скрипнула, приоткрываясь. По полу пробежался прохладный ветер; образовавшийся сквозняк заставил Эйджи вздрогнуть. Эти шаги он легко мог узнать из многих других. Никто более и не мог зайти в его, Богом забытую, квартиру. Эш пахнет сигаретами и, совсем-совсем тонко, алкоголем. Дверь щёлкает, когда парень проворачивает замок вправо. На один оборот; Эйджи знает, к чему это. Линкс снова не задержится надолго. Он никогда не включает свет при входе, никогда не говорит унылое «привет», не спрашивает лишнего. Они снова встречают друг друга натянутым молчанием. С каждым таким появлением тело Эша обретает всё новые шрамы и ссадины, на что Окумура лишь опускает голову. Он не говорит ничего: помогает стянуть ветровку с перевязанной руки, вешает её на пятый от начала крючок — всегда на него. И слов не нужно, когда умеешь общаться так, проникновенно и чувственно, через кончики пальцев делиться заветным теплом. — Прости, смог только сегодня ночью, — Эш берёт японца за руку и целует в предплечье. У Окумуры внутри всё переворачивается от абсолютно интимного касания, а в животе образуется тугой узел. Губы Эша сухие, покусанные, с ссадиной возле правого уголка. А сердце… Сердце, спустя столько лет, не видит и он сам, наверное. Говорить по-прежнему не хочется, только молчать и провожать взглядом в сторону кухни. В холодильнике по-прежнему стоит полупустая бутылка колы, которую стоило выкинуть, как минимум, месяц назад. Никто уже не допьёт, забудет. Эш отмахнётся, шутливо скажет, мол, память плохая. Эйджи согласится, но будет уверен в том, что эти слова — лишь отговорка. У Линкса прекрасная память. Ткань на стуле съехала вправо — семь недель как. Эш садится на привычное место и складывает руки на столе. Накидка падает вниз, и он было наклоняется поднять её. — Я подниму, — Эйджи поднимет, но не сегодня, не завтра, а чёрт его знает, когда. Когда Эш, наконец, побудет дома дольше получаса. Окумура садится напротив и смотрит парню в глаза. Ему хочется собрать его по кусочкам, оставить дома, уложить в кровать и нормально накормить. Закрыть в клетке своей памяти, не упустить ни одной детали, ни одной грустной полуулыбки или морщинки между бровями. Хотелось больше не думать о нём, а находиться на расстоянии вытянутой руки. Чтобы не строить догадки, а спросить прямым текстом, чтобы верить, наконец, что всё у них будет хорошо. Как не волноваться за это блондинистое своенравное чудо, когда знаешь, что он связан с такими людьми? Или люди связаны с ним? Эйджи не хочет быть для Эша мамочкой, но заботливым парнем — пожалуйста. Он хочет вместе с ним выполнять опасную и действительно грязную работу, страховать тыл или бить прямиком в лицо врагам. Эш хочет остаться друзьями и не дать пропасть парню, попавшему в этот ад по ошибке. Он до сих пор никому не принадлежит и не будет принадлежать никогда. Только Эйджи никак не может понять, почему. Они оба смотрят друг на друга, не решаясь заговорить. Эш начинает первым, когда понимает, что время не остановит никто: — Ты подстригся, Эй-чан? — внутри всё переворачивается, когда он говорит на японском. Сам Эш сжимает край пёстрой скатерти, будто ощупывая её. — Нет, Эш, просто… — Эйджи покашливает, подбирая слова, — тебя не было слишком долго. — Я не заметил, да? — Эш опускает голову, прикрывая глаза. Разжимает скатерть и откидывается на спинку стула. — Всё в порядке. Я бы тоже не заметил. Эйджи замечал всегда. Все изменения во внешности и поведении Эша. Без преувеличения все. Он всегда носит револьвер с собой, даже если в нём нет особой необходимости. Лишь один раз он оставил его при Эйджи, когда они переехали в новую квартиру и ещё не собирались разъезжаться по разным местам. Однажды тот пришел с небольшим пятном крови на шее и сразу отправился в ванную. Тогда он смыл все следы, но не смог избавиться от синяков на запястье. Чужие цепкие пальцы отпечатались на светлой коже в виде отвратительных фиолетовых пятен. В тот раз Окумура промолчал. Если Эш не говорит, значит, на то есть веские причины. Ведь доверие важно? Из-за этого тягучего и гнусного молчания Эйджи мог только догадываться, насколько сложно убивать людей. И каково быть хладнокровным, когда на твоих руках уже не смывающаяся чужая кровь. Он восхищался Эшем, восхищался как Богом или как очень хорошим человеком. Он уважал его за стойкость и за мягкую душу, которую не смог сломить безжалостный мафиозный мир. Окумура не мог сказать, что Линкс чувствовал к нему, но это и не было так важно сейчас. Он мог любить, а быть любимым — приятное дополнение. — Я люблю тебя, Эйджи, — Эш усмехается, и из его уст эта фраза звучит так просто и естественно, будто он произносит её каждый день. Может, так оно и есть, но Эйджи не хочет в это верить. — Не подумай ничего плохого, просто… Я не уверен, что приду ещё. — у Окумуры внутри что-то трескается, рвётся и падает, больно бьётся о сердце и голову, стучит в висках и распирает внутренности. Кружится, спотыкается о бешеный ритм, снова падает и встаёт, пробивая кости насквозь. — Прости. И… Спасибо тебе. В кармане у Эша раздается приглушенный звук рингтона. Линкс встаёт и легко, почти незаметно, касается пальцами плеча Окумуры. Вот-вот он навсегда покинет эту квартиру и потеряет связь с Эйджи, оборвёт ту тонкую ниточку, что их связывала. В холодильнике по-прежнему будет стоять полупустая бутылка колы, а накидка пролежит на полу всё оставшееся время, пока парню не хватит сил покинуть квартиру. Сейчас столько хочется сказать, объяснить, но вместо этого японец сидит на месте, слыша отдаляющиеся шаги. Он не знает, что будет с Эшем там, где его не будет рядом. Ему не дано предугадать, как скоро тот умрёт или окажется за решёткой, но мысли уже вовсю кружили в голове. Может, его Эша убьют этим же утром, может, его же люди. Эйджи проще не жить, чем жить в этом гнетущем аду, в круговороте продолжающихся событий. В прихожей загорается свет, и Окумура срывается с места, бежит к нему, сжимает в объятиях. Понимает, что в последний раз. Понимает, что нельзя больше так молчать, что молчание убивает его самого и всё вокруг. Он снова говорит без слов, передаёт заветное тепло кончиками пальцев. Эш молча натягивает ветровку на одну руку и выходит из квартиры, оставляя на тумбе в прихожей свой револьвер. Именно сейчас Эйджи понимает, что квартира всё же не оставлена Богом.