Deal

Гэвин в отчаянии. В самом прямом смысле. Он не показывает этого никому, кроме себя, и никогда — за исключением тех моментов, когда находится дома, в полном одиночестве, наедине с разбегающимися паническими мыслями. Гэвин разбит внутри, но не признает этого — впрочем, как и всегда. Кофейный столик перед диваном уже, казалось бы, едва выдерживает вес пустых бутылок из-под пива, сваливающихся, не находящих места, куда бы приткнуться. Всё потому, что Рид загнан в угол, хоть этого и не видно. Нет ничего, черт возьми, хуже, чем быть загнанным в угол — когда варианты дальнейших действий вроде бы имеются, однако все они настолько безнадежны, безумны или попросту не подходят, что из богатого выбора не остается ничего. Вот почему Гэвин ощущает себя так, словно чьи-то железные пальцы крепко обхватывают его шею и давят, душат. Без шансов на спасение. Он, помнится, еще месяц назад хвастался и убеждал Фаулера в том, что раскроет это дело лучше, чем Андерсон. Самолюбие Рида было тогда на взлете. На огромном взлёте. Он мог получить все нужные ему средства, мог применять любые методы — получив полное право руководить расследованием, он был на седьмом небе от счастья, и дожидался повышения. У него тогда, кажется, был… Ричард. Идеальный напарник — сильный, быстрый, которого не так просто убить. Ричард, которому одному было позволено касаться Гэвина ласково — тогда, когда между ними завязались отношения, которых они оба не ожидали. Это было так странно, но при этом… так сильно? Если бы было по-другому, детектив бы не вспоминал этого каждую ночь, лежа в холодной постели. Холодной, потому что он теперь один. Думать о Ричарде ему больно — Рид, на большую часть жизни заковавший себя в непробиваемую, недоступную для угроз и давления на жалость броню, с удивлением обнаруживает в себе это чувство. Боль. Ричард погиб недавно, а возможно и сам стал значительной частью тех накопившихся причин, по которым Гэвина хотят от дела отстранить, и по которым он в отчаянии. Его смерть дала капитану Фаулеру окончательно понять, что ничего не меняется — не справился Хэнк, не справляется и Рид. Неудивительно, что об этом сказали прямо, без утайки и расшаркиваний — детективу как будто легче, и всё же хреновее, чем обычно. Ричард не вернулся — не появилась его новенькая копия, с точно такой же памятью. Он мог бы быть, но его бессовестно отняли. Стоит этой мысли появиться в голове — всё валится из рук. Ричард был, черт возьми, лучше всех. Лучше этих истуканов из участка, который только и умеют, что четко отрапортовать и вернуться на своё место. Вместе они бы точно раскрыли дело. Вместе бы навсегда и остались, или как там бывает в сказках со счастливым концом, в которые так неожиданно захотелось поверить. И всё-таки его нет рядом, а Гэвину слишком стыдно было бы плакать. Да и ни к чему уже — зачем, если со дня на день ждешь, когда тебя отстранят? Почему-то именно в эти самые дни, в последние часы, в последние минуты люди решаются на такой шаг, к которому не прибегли бы в любом другом случае. Если есть хоть малейшая надежда что-то раскопать, что-то узнать — Рид ею воспользуется. Иначе же просто быть не может. Верно? Дом Камски похож на гладкий, с правильными линиями черный камень, прячущийся среди снежного пейзажа — поначалу даже трудно сказать, роскошный ли он, под стать ли создателю чертовых андроидов, но Гэвину даже подъезжать некомфортно, что уж говорить о том, чтобы зайти внутрь. Он, вроде как, делает это для себя, для Ричарда, следуя своим карьеристским замашкам, надеется убить двух зайцев одним выстрелом — и всё равно не уверен в своем решении, ступая по скрипящему под ногами снегу. Холодная белизна пейзажа доводит почти до внутренней истерики. У Гэвина дрожит рука, протянутая к звонку. Палец всё никак не вытянуть, не нажать на кнопку — как не понять своего страха. А ведь иначе что это, если не он? Отвращение перед перспективой увидеть человека, который создал Ричарда? Который знает о нем то, чего Рид не успел узнать? Звонок с необычной мелодией — он должен бы располагать гостя к встрече, но Гэвина будто морозит, а потом снова окунает в кипяток. Ему жарко и холодно, и внутри всё заходится от отчаяния, не знает, куда деть себя, мечется, как загнанный зверек. Приехать к Камски… Его уверенность в себе тает с каждой секундой, уступая место попыткам защитить себя перед возможным дальнейшим столкновением. Лучшая защита — нападение. Дверь открывает девчонка-андроид — красивая, если бы не её пластиковые внутренности, при мыслях о которых Гэвин вздрагивает, как от испуга. В ней ничего от Ричарда. Её приветливая улыбка кажется ему оскалом — возможно, оттого, что он впервые действительно не понимает, что ему делать дальше. — Я пришел поговорить с Элайджей Камски. — Проходите, пожалуйста. Гэвин называет это бдительностью и настороженностью, однако в душе, конечно, осознает свой страх перед чем-то неизвестным. Неизвестным, сильным и влиятельным. Он пришел сюда за информацией, и уж точно не он рулит ситуацией на данный момент, ведь Камски — совсем не тот человек, которому можно пригрозить. Не приведет ни к чему хорошему и доставит только неприятности, а ему, Гэвину, оказавшемуся в одиночестве и на грани провала, нужно хоть где-то одержать победу — пусть даже сейчас он и несколько потерян. Девчонка с вежливым оскалом вскоре выходит из-за таинственной закрытой двери — так резко, что Рид, прохаживавшийся туда-сюда, снова вздрагивает, но уже быстрее берет себя в руки. — Он ждёт вас, проходите. Так странно слышать, что тебя кто-то ждет, когда ты явился сюда без приглашения. Когда голос твой в любой момент может сорваться на истеричных нотках, а всё потому, что Гэвин стремительно теряет все доступные возможности выбраться из того дерьма, куда, но сам загнал себя по элементарной глупости. Нерешительно, непривычно осторожно вступает он во владения бога андроидов, этого проклятого Камски, о котором одно время писали все газеты и журналы — о нем, создавшем то, из-за чего многие люди теряют всякую надежду найти хорошую работу и начать нормальную жизнь. О нем, о котором Ричард говорил с нескрываемым, нетипичным для машин уважением и как будто любовью. Интересно, все андроиды любят своего создателя? Они ведь знают, кому обязаны существованием. Гэвину, впрочем, этот вопрос не интересен. Дело девиантов волнует его куда больше, и его единственный шанс спасти своё право расследовать его дальше — это вытянуть информацию. Только… Какой метод применить? — Мистер Камски! Вот кому уж точно не надо ни о чем волноваться — ему, обеспеченному, с огромным состоянием и уединенной жизнью. Ну и далеко же пришлось ехать, чтобы добраться до прославленного основателя «Киберлайф». Которому, как видно, не особо важно, что к нему нагрянул с визитом сотрудник полиции — Элайджа Камски плавает так, что невольно кажется, будто он родился в воде. Амфибия чертова… Живет в роскоши, держится в стороне от проблем простых людей, столкнувшихся с его взбунтовавшимися созданиями. Тот, кого любил вспоминать Ричард. Как они были связаны? — Минуту, детектив. Он и впрямь укладывается в минуту — проплывает от одного края до другого, выбирается по лестнице из бассейна и забирает протянутый андроидом халат. Без спешки, неторопливо и как будто величаво — Гэвин рядом с ним тут же начинает чувствовать себя ущербной, ограниченной свиньей, которой не понять всех этих церемоний, и которая уж тем более далека от подобного образа жизни. На такую виллу ему за всю жизнь не заработать. И всё же Камски красив. Есть такие вещи, которые трудно не признать или вовсе начать отрицать — и тело, прячущееся под халатом, является одним из таким. В походке Элайджи чувствуется уверенность. В позе Рида — защита перед тем, чего еще не случилось. — Мне нужно задать вам пару вопросов, — Гэвин оглядывается на Хлою. Он бы предпочел, чтобы её здесь не было, пока они беседуют. — Я сказал всё, что знаю. Лейтенанту Андерсону, да. Вы теперь ведете это дело? — Отчасти. И я уверен, что вы знаете намного больше, мистер Камски. Нужно сохранять спокойствие. В любом случае — даже если весь этот дом вызывает у тебя ощущение, что ты засунул руку в крысиную нору. — Выпьете? Камски как будто знает, что у него пересохло во рту. Гэвин сглатывает, проводя языком по кромке зубов. — Я бы лучше с вами поговорил. — Говорить лучше с бокалом в руке. Уходит от ответов? Гэвин молчит. Хлоя стоит немного в стороне, глядя перед собой, и всё сильнее не дает ему покоя — упорное представление о том, что за этим лицом скрывается нечто, не на шутку волнует его. — Я работал с напарником. С самой последней версией андроида-детектива, какую выпускала «Киберлайф». — Довольны? — Камски усмехается краем губ. Только в этот момент Гэвин понимает, что его изучают взглядом, даже не стесняясь этого. Нервная тревога растет. — Он погиб. В связи с этим меня хотят отстранить от работы над этим делом. — И… Чего же вы ждёте от меня, детектив? Гэвин и сам не понимает, чего ждет. Камски… Он ведь всесилен. Возможно, это ожидание, что создатель андроидов щелкнет пальцем, и тут же рядом с Хлоей появится Ричард? Напрасные надежды. — Вы знаете своих роботов вдоль и поперёк, — не отступает он. — Должны были подумать и о девиации. — И в мыслях не было. Программа андроидов — это специально написанный код. Ошибки случаются, но ведь не такого масштаба. Всё-таки вам стоит выпить. Вас трясет как… Как будто вы замерзли. Или находитесь в нетерпении. Или чувствуете боль. «Пошел ты к черту, — думает Гэвин. — Я устал ходить вокруг да около». Ему всегда казалось, что Элайдже, как истинному исследователю, люди давно наскучили — но судя по тому, как Камски настойчиво приглашает его провести вместе время, это не так. Гэвин по-прежнему осторожен, даже когда непривычно скупо для себя бросает Хлое, что предпочтет воду. — Что вас связывало с Ричардом? Детектив чуть не давится глотком воды. Выбранное для RK900 имя… Откуда его знает Элайджа? На какое-то мгновение вопросы, касающиеся расследования, отходят на второй план. — Ничего, — машинально отвечает он, отфыркиваясь и утирая мокрое лицо рукавом куртки. Камски делает движение губами, точно вот-вот собирается причмокнуть. Его влажная после воды кожа блестит мельчайшими капельками, стекающими под халат по ключицам и небольшому открытому участку белой груди. Гэвину не верят, это ясно без всяких доказательств, но и признаваться — последнее дело. — Детектив… — Ничего! В глазах Элайджи, острых, как и его ум, сквозит ирония. Рид машинально опрокидывает весь стакан с водой в себя. Он чувствует, что ему становится чуть легче дышать. — Вы же сами понимаете, что это не так. — Я намеревался задавать вам вопросы, мистер Камски, а не вы мне. — Как видите, вышло наоборот. Учитывая вашу… ситуацию, детектив, вы идеально подходите на роль подопытного в одном моем небольшом эксперименте. — Я вам не крыса лабораторная. Что бы вы там ни задумали. — А если я скажу, что в нем будет участвовать тот… кто вам очень дорог? — Мистер Камски, у меня нет времени играть с вами в ваши игры. Мне нужны чёртовы ответы! — Вы их получите. Если согласитесь участвовать. Согласитесь — получите возможность вернуть то, что вам дорого, и заодно спасёте свой карьерный рост. Вам нравится предложение? Элайджа определенно умеет завлекать. Умеет ставить в тупик перед таким трудным решением — между желанием поддаться на эту странную игру, и стремлением покинуть этот дом поскорее. К несчастью, Камски прекрасно справляется с ролью загадочного создателя андроидов, и неминуемо затягивает Гэвина в водоворот предстоящих событий. Просто потому, что он на это способен. У него есть все возможности. У него есть истина. И всё это — за какой-то эксперимент. — Чего вы хотите? — спрашивает Рид. Он обречён. Камски некоторое время молчит, глядя куда-то вниз — отстранённо и как будто резко заскучав. Затем он говорит снова — негромко, но чётко: — Ричард? Гэвин дёргается, словно его прошивает током, и оборачивается рывком к открывшейся за его спиной двери. Он не может поверить в то, что видит, хотя в то же время осознает, что ожидал этого. — Это ты… — срывается с его губ — разом похолодевших, непослушных, едва выговоривших эту простую фразу. — У него почти полностью форматирована память, — тон у Камски тоже почти скучающий, но его глаза, пожирающие застывшего Гэвина, выдают лихорадочное любопытство. — Вас он не помнит. И все, что связано с вами, тоже. Понимаете, к чему я клоню? — Что?! А… А вернуть? — Вы ведь любите трудности? Как и я? — Что за эксперимент, мистер Камски? Всё внутри Гэвина замирает в ожидании. — Вы попробуете пробудить в нем воспоминания. Случается, что… Это походит на человеческую амнезию. Стоит показать знакомый предмет, чтобы больной вспомнил. А вспомнит ли он всё, что связано с вами, если… Элайджа делает шаг ближе. Отступить — значит, струсить, и Гэвин стоит на месте, буквально силой воли удерживает себя в неподвижном состоянии, пока Камски прохаживается рядом. Довольный, точно кот, наевшийся сметаны. Иначе и не скажешь. Ричард ждёт его указаний. Детектив старается меньше смотреть на него. — Если окажетесь в его руках? Было ведь, правда? — Не было, — лжет Рид. — Было. Сколько ни отрицай, вы уже согласны. Вы будете превосходным подопытным. Обещаю рассказать всё, что мне известно, если Ричард вспомнит вас. Нет — вы ничего не узнаете. Решайте. Награда за риск слишком заманчива, чтобы отказываться. Награда… Да, кажется, так это и должно называться. Возможность посмотреть снова в это лицо, коснуться этой синтетической кожи; возможность забрать Ричарда; возможность закрыть триумфально дело. Камски заманивает его в сладкую ловушку, и некому дать совет, как лучше поступить. Да и нужны ли были эти советы Гэвину до сегодняшнего дня? Должно быть, решение написано прямо на его лице, потому что Элайджа делает знак Ричарду — всего лишь один, мать его, знак, — приказывая тому приблизиться. — Я… Не останусь в стороне, детектив. «Ваше удовольствие принесет удовольствие мне. Давай, скажи это, ублюдок, и я точно назову тебя психом». У Рида впервые нет сил огрызаться — он понимает, что оказался меж двух огней, что решает здесь в итоге не его слово, а слово Камски. Это же слово приказывает Хлое удалиться, и дверь спальни приоткрывается — такой же белой, холодной и роскошной, под стать владельцу дома. Каждый шаг кажется последним — вот-вот, казалось бы, этот сон должен кончиться, и глаза Камски, будто пеплом присыпанные, должны погаснуть, и руки Ричарда должны исчезнуть с талии. Это и он, и в то же время как будто не он. Холодный и чужой, похожий на самого Элайджу, проведший с ним несравненно больше времени, чем с Гэвином. Смеряющий его внимательным взглядом машины, от которого скребёт на сердце от желания вернуть того, почти живого Ричарда. — И вы?.. Камски улыбается, и Рид падает на подушки — мягкие и в изобилии разбросанные по постели. Как будто падаешь на облако, но обманчивая лёгкость тут же заменяется почти знакомой тяжестью, и белый свет гаснет — его заслоняет фигура Ричарда, нависшая сверху, властная и сильная. Пальцы смыкаются на запястьях детектива как клещи. — На самом деле ваша задача безумно проста, Рид. Всё зависит лишь… от прошлого. Вы вспоминали прошлое, когда узнали, что он не вернётся? Испугались? Гэвину не хочется говорить «да», и он только судорожно кивает, прикрывая глаза — Ричард наклоняет ближе и ближе. У него нет дыхания, но губы приятно холодят кожу, измученную внутренним жаром, шарят по щеке, по подбородку, пока Элайджа присаживается рядом, однако с другой стороны. Гэвина пробивает дрожь, когда сквозь холодные поцелуи он чувствует чужую ладонь, медленно зарывающуюся в волосы. Конечно же Камски захочет присоединиться к своему творению. Захочет помешать победе Рида. — Думали, что он вернётся с завода «Киберлайф» целым и невредимым? Ждали? Молились? — Мистер Камски… — Элайджа. И Гэвин запоминает, сразу же и до самого конца — заставляет себя приоткрыть глаза, судорожно, но тихо вдыхая, понемногу, боясь обжечь свежим воздухом лёгкие. Элайджа касается его волос медленно, и глазами своими изучает все его тело, скрытое пока под курткой и джинсами. Ричард расправляется с его одеждой почти безжалостно, чуть не рвет, ориентируясь на движения Камски, и он, Рид, зажатый в тиски, не знающий, куда деться от этих дразнящих прикосновений, всматривается в лицо андроида. Оно бесстрастно, как и всегда, но губы трутся об заросшую щеку, и этот далёкий, почти родной жест заставляет Гэвина чуть повернуть голову, ища поцелуя. Казалось бы, кругом не осталось больше ничего, кроме этой кровати, пахнущей свежестью чистого белья — в которой хорошо бы уснуть и хорошенько выспаться впервые за долгое время, но детективу совсем не до сна, потому что Ричард и Элайджа его снова обманывают. Вместо ожидаемых прохладных губ рот Гэвина наталкивается на горячий, влажный язык, и инстинктивно хочется дернуться, однако руки андроида прижимают к постели крепко, и тело стремительно привыкает к мягкости, отнимая все силы для сопротивления. Камски отлично целуется, а Ричард ласкает его тело именно так, как нравится Риду. Неизвестно, может быть, в его памяти сохранились все чувствительные и потаённые местечки, но Гэвин вздрагивает всякий раз, и Элайджа шутит: — Попал. Есть в них обоих что-то загадочное — не только в Камски, в этом чертовом гении, в этом человеке века, который, если можно выразиться так, предоставил ему честь быть частью эксперимента. Ричард-машина сдержан почти во всем, и здесь у Гэвина есть неоспоримое преимущество. Право вести в ласках. Право проявлять инициативу. — Что, нравится ход эксперимента, детектив? Рид решает промолчать. Он целует Элайджу, потому что так надо, потому что это делается для расследования и ради Ричарда, который даже усмехается, когда сильнее вжимается в бедра. Его намерения никогда не сорвать, да и Гэвин не собирался сопротивляться. — Жестянка… Моя жестянка… Он должен это вспомнить. Это слово всплыло самым первым, в самую первую секунду их знакомства, и с тех пор без него не проходило ни дня. Когда Ричард почти повинуется его зову, целует, наклоняясь пониже и скользя языком по губам — Гэвину кажется, что он сойдёт с ума от горя и будоражащей страсти в их движениях. Их всех троих, устроившихся на этой блядской мягкой постели — и особенно его, извивающегося в чужих руках, в руках человека и андроида, хотя хотелось бы как обычно оказаться в единственных, но до этого еще слишком далеко. Эти ладони хоть и ласковы, но не помнят его, а лишь выполняют данную команду, да и то, не от самого Рида, а от проклятого Камски, затеявшего какую-то свою игру, и истинных своих намерений не раскрывающего. Хотя какие тут могут быть, к чертям, намерения? Просто трахнуть его. Приятно провести время, потому что Гэвин, слава богам, не последний урод на этом свете. Он тянется языком навстречу сухому, андроидскому, бесвкусному, по поцелуям с которым Рид успел соскучиться. Соскучиться и настрадаться, что такого больше никогда не произойдет. — Это я, Ричард… — шепчет он, жмуря глаза. — Неужели ты меня никак не вспомнишь? Смешок Камски слышно рядом с ухом и, видимо, он снова отдает какой-то приказ, потому что Рик отстраняется и сбрасывает с плеч куртку, а Гэвин ощущает, как чужие пальцы деланно ласково скользят по его подбородку, ниже, к шее, к бьющейся вене, к этому неоспоримому признаку жизни в его теле, каком-то смятом, в задранной футболке и помятых джинсах с расстегнутым ремнем. С ним не церемонятся. Ричард — потому что он машина и ничего не понимает, Элайджа — потому что Гэвин, как и всякий подопытный, не его уровня. Не на одной ступени рядом с ученым, с ходячей, мать её, гениальностью. И если андроид должен каким-то образом вспомнить, то Рид должен мучиться, зная, что Ричард поймет всё случившееся. Можно ли считать это изменой ради спасения? Камски живой, горячий, снимает халат и бросает куда-то в сторону с небрежностью, с какой нормальный человек никогда бы не отнесся к тончайшему шелку. Раздеваться полностью перед ним нет желания, но разве у Гэвина интересовались? Сегодня все вопросы запрещены. Он просто должен делать то, что должен. — Рик… И кто знал, что так больно видеть, как Ричард замирает, взглядом спрашивает разрешения у Элайджи, и только потом льнет к губам Рида, властно толкаясь своим прохладным языком. Даже за такое, вроде неродное и еще неживое, можно отдать что угодно. Гэвин рад падать в эту иллюзию, окунаться с головой, позволять себя обманывать — он до этого слишком долго пребывал в состоянии, близком к душевной смерти. Теперь отчаянию до него не добраться — он весь в физических ощущениях, весь в этом низменном наслаждении, когда пальцы Ричарда стискивают на секунду соски, выдавливая из него тихий стон. Этого Камски ему определенно не приказывал. — Понимаете, детектив, какое преимущество есть у таких экспериментов? Можно получить удовольствие… В руках у Элайджи мелькает бутылочка с маслом, и Гэвин весь разом как-то сжимается, пытается защититься, но твердая хватка Ричарда, резко сжавшая на сей раз его запястья и удержавшая его дернувшиеся в попытке не дать добраться до себя руки, не даёт ему прийти в себя, как и контакт с кожей андроида — такой холодной и идеальной, на которой даже синяков не появится, как ни старайся. Об такую вдруг хочется тереться щекой, носом, всем лицом — у Ричарда нет собственного запаха, однако это не мешает Риду находить успокоение в ответных ласках. Он чувствует стыд и злость. Потому что Камски — корыстная и хитрая сволочь, и в то же время великолепный, как на него ни смотри, и от поцелуев его дрожат кончики пальцев, пока андроид ловко раздвигает ноги детектива в стороны и резко переворачивает на живот. Так легко, словно он, Гэвин, не весит абсолютно ничего. — У вас всё меньше времени, мистер Рид. Не хочется признаваться в том, что он сейчас потерян еще сильнее, возбужден и едва соображает. Едва понимает, что Элайджа сидит позади него, гладит его по волосам, не особо вмешиваясь в их с Ричардом ласки. Гэвин словно бы пьян, и губы Элайджи, накрывающие его рот одновременно с тем, как влажные и скользкие пальцы протискиваются внутрь, вовсе заставляют Рида обессиленно прикрыть веки, разжимая мокрые от пота пальцы, вцепившиеся в простыни. Томительная, не самая приятная поначалу растяжка заставляет его, к собственной неожиданности, заскулить, словно щенок, которого впервые гладят после долгих побоев. А ведь Гэвин прав. Разве то, что случалось с ним в жизни, нельзя считать за побои? Систематические, безжалостные, похожие на толчки холодных пальцев Ричарда, от которых тело выгибается как от удара током. — Дик… — срывается судорожное, просящее с его губ — неконтролируемое, как и вообще всё, что происходит в эти часы, в этой белой комнате, перед кровавым закатом, когда всё решится. Кожа Гэвина, открывшаяся лучам заходящего солнца на пару мгновений, когда Ричард не нависает над ним, окрашивается в красно-оранжевый цвет. Он распахивает глаза и видит Элайджу. Руки создателя андроидов скользят по его напрягшейся груди, щипают за затвердевшие соски, и где-то внизу бедра, согнутые в коленях и приподнятые ноги вздрагивают, когда Ричард разводит пальцы внутри. Чертовски извращенное, будоражащее представление, прикрываемое исключительно научным интересом. Черт возьми… — Ты расскажешь всё, Элайджа?.. — шепчет он с придыханием, мелко вздрагивая и постанывая сквозь стиснутые зубы. — Разумеется, всё. Голос Элайджи дрожит от нетерпения и возбуждения, несколько раздраженный, почти как у психопата, и Гэвину в этот момент что-то подсказывает, что никаких ответов он не получит. Впрочем, это смутное подозрение тут же растворяется в потоке ощущений, в движении влажного языка по резко пересохшим губам с запекшейся от мелких укусов кровью. — Ричард!.. Это вскрик как будто принадлежит не тому Гэвину, которого все знают в участке как последнюю сволочь. Он идет откуда-то из глубины, из памяти по старым ощущениям, теряется где-то в комнате, даже не отдаваясь эхом от стен и потолка, но зато отдаваясь по воспаленным нервам, когда андроид одним толчком оказывается внутри него, до упора, сдавив ягодицы пальцами и подтянув к себе ближе. Камски добивается своего — не дает Гэвину сосредоточиться на своей цели. На цели пробудить в Ричарде воспоминания. — Элайджа… Риду кажется на мгновение, что он слеп и глух — что он даже сам не понимает, кого зовет сейчас, к кому хочет быть ближе. Более того, его это совершенно не волнует. Как может что-то волновать, когда ты настолько возбужден? Когда холодная, чуть серебрящаяся в даже в красноватом свете кожа идеально накрывает твою собственную, и лицо… Лицо Ричарда тоже идеально, бесстрастно, как и всегда. Так напоминает их вечера в горячей постели, наедине, что Гэвин в очередной раз поддается обману, касается дрожащими ладонями чужих щек. Плавные, почти сосредоточенные движения бедер выбивают из него тихие, беспомощные стоны. «Бросил меня, жестянка… Умер от проклятой пули, твою мать. Это ведь ты говорил, что всегда будешь моим напарником. Ты говорил, так почему я должен сейчас смотреть тебе в глаза и молить взглядом, чтобы ты вспомнил? Даже не ради расследования. Ради…» — Вспомни… Вспоминай, Ричард!.. Снова стон. Снова Элайджа с его мягкими, точно шелк, руками, и его неровное дыхание рядом, но Гэвин не видит, что тот делает. Не способен даже голову повернуть. Ему не нужен теперь даже долбаный закат — румянец покрывает заросшие щетиной щеки, и пальцы, скрюченные, трясущиеся, вцепляются андроиду в плечи, прижимают, заставляют навалиться. Всей тяжестью, такой, которая не забывается ни в коем случае, которая останется в его памяти даже в том случае, если он сейчас проиграет. Ричард крепко удерживает его за ноги, насаживает на себя, не делая уже почти никаких толчков, а у Гэвина в голове стоят только его глаза — внимательные, серо-голубые, за которыми неизвестно что спрятано. Это глаза его андроида. Не те, что глядят на него сейчас — самодовольные стекляшки, излучающие явную гордость за то, как хорошо приказ Камски выполняется. И выполняется он действительно отлично — до шума в ушах, до стиснутых зубов, до побелевших от напряжения мышц, до испачканного смазкой живота. Его трясет еще больше, когда мягкая рука Элайджи ожидаемо накрывает головку, ласкает, подгоняя оргазм так, что Риду хочется вырваться, не хочется всё-таки проиграть — это его самый большой кошмар, просачивающийся даже сквозь затуманенное сознание и немногие оставшиеся мысли. Но он так и не сопротивляется, а послушно приоткрывает рот, когда чувствует, как в щеку толкается что-то твердое в молчаливом требовании. Ожидаемо, что Камски не нравится оставаться в стороне. Ожидаемо и унизительно, и не хочется больше быть чертовой подопытной крысой, не хочется давиться из-за трахающего твою глотку члена Элайджи, и изнывать оттого, как медленно теперь двигается Ричард. Видно, еще один молчаливый приказ создателя андроидов. Они что, телепатически там общаются? — Чудесно, мистер Рид… «Я убью тебя», — думает Гэвин, скользя по влажной, упругой головке языком. Я убью тебя. Тысячу раз выстрелю в твоё ледяное сердце. Позже, когда вернусь за Ричардом. Прострелю тебе колени и буду смотреть, как ты мучаешься. Ты тоже станешь подопытным. Он спускает себе на живот, вздымающуюся и опускающуюся грудь, не в силах больше выдержать ласк, но еще пару мгновений приходится потратить, давясь слюной, прежде чем Камски пачкает его губы спермой, подрагивая и прикрыв веки. Пальцы Ричарда медленно разжимаются на голенях. Гэвин чувствует себя истощенно и плохо. Он лежит, раскинув руки и ноги в стороны, только и успевая хватать ртом воздух. Он понимает, что всё-таки проиграл. Немного времени проходит, прежде чем Риду удается встать на ноги и по любезному приглашению Камски воспользоваться его ванной. Этот человек, видимо, привык ничего не стесняться. Вот так, первому встречному, предлагает поучаствовать в своих «экспериментах». Урод. — Мне жаль, — он вздрагивает от голоса Элайджи, рассеянно натягивая на себя футболку. — Неужели всё завершилось провалом, мистер Рид? — На хер иди, — резко советует ему Гэвин, подхватывая куртку с постели. Он не может смотреть спокойно на Камски. Хлоя, — та девчонка с дружелюбной улыбкой, за которой прячется оскал, — застыла в коридоре каменной статуей, намереваясь закрыть за ним дверь. Её вид, её синее платье и её совершенно мертвые глаза заставляют детектива остановиться — лишь на секунду, оценивая ситуацию. Он пихает её в плечо, проходя мимо, и выходит под сыплющийся с белого, чуть пасмурного неба снег, приятно холодящий кожу всё еще красного и влажного от воды лица. — На хер иди! Крик утихает, разносясь по всему окружающему зимнему пейзажу. Гэвин сидит на земле, опустив голову вниз. Горячие капли топят снег. Диод RK900 вспыхивает желтым.