чёрные птицы из детских глаз выклюют чёрным клювом алмаз, алмаз унесут в чёрных когтях, оставив в глазах чёрный угольный страх — наутилус помпилиус ханахаки (花吐き病) — редкая мифическая болезнь, при которой в организме человека начинают прорастать цветы от неразделённой любви.
Если открыть окно, — резко и настежь, — то лежащие на подоконнике перья осыпятся вихрем, чёрным дождём. Дэмиен стряхивает их с кровати, находит одно в волосах, и закрывает всё наглухо, чтобы дышать было нечем. Останавливается перед зеркалом, проводит по влажной коже пальцами. Западения под его глазами — прямое свидетельство того, что это не первая такая ночь. Сорок вторая, Дэмиен статистику может предоставить того ада, что представляет собой его жизнь. Вороны в его снах — константа, что не засыпать бы никогда. Когти-спицы впиваются в плечи, раздирают до кости. Дэмиен во сне борется, Дэмиен во сне жмурится и закрывает руками лицо. Только Дэмиену кажется, что проклятым птицам не глаза его нужны. Дэмиену кажется, что в какой-то момент они выклюют ему сердце, чтобы отнести в руки Рэйвен.***
— Видимо, ты в отчаянии, раз пришёл ко мне. Кларион осматривает его, как неведомую зверушку, которой нет ни в одной из его чудо-книг. — Не моя вина, что до Константина не достучаться в его аду, — Дэмиен привычно огрызается. В укрытии Клариона — или как назвать то место, где прячутся мальчики-колдуны? — витает запах трав и ещё чего-то, и Дэмиена мутит. Развалившийся на его коленях Тигл урчит, не переставая, и заснуть бы под это мерное нечто, но Дэмиен снова закашливается и утирает губы салфеткой: крови на ней много, что ужаснуться бы, но проще привыкнуть и внимания не обращать — у него были ранения и хуже. Он был мёртв. Дэмиену кажется, что в мире не осталось вещей, способных заставить его по-настоящему удивиться. — Когда это началось? — Сразу после битвы с Тригоном. Мне кажется, — вдох-выдох медленный, словно шаг по минному полю, — это его рук дело. Дэмиен бы поквитался с адским ублюдком ещё раз, но в таком состоянии он не успеет и слова сказать, как согнётся в три погибели. Позорище. Кларион задумчиво мычит, ощупывая его горло. Давит в ямку между ключицами, и болью прошивает насквозь, иглами впивается изнутри. Дэмиен сцепляет зубы крепче. Кларион цокает языком, и это дурной знак, как все вороны во снах, как все перья на его постели. Как сдавливающий обруч внутри, не дающий дышать. — Не соглашусь, едва ли он имеет к этому отношения. Скажи мне, сын Бэтмена, — колдун забирает с колен Дэмиена развалившегося Тигла, чешет между ушами и выглядит так, что Дэмиену становится ясно: он мирозданию вызов бросил, не иначе. — Что ты знаешь о Ханахаки?***
Кашель появился внезапно, нарастал комом в горле и не давал нормально дышать. Хотелось вскрыть трахею, выскрести мешающее, чтобы вздохнуть полной грудью без давления в клетке рёбер. — По-моему, тебе надо к врачу, — заметил Гарфилд. — Не дождёшься, не сдохну, — Дэмиен лишь отмахнулся, откашливаясь, и ушёл к себе, чтобы попытаться заснуть в своём гнезде. Шутки про малиновку разом потеряли свои краски, окрашиваясь в чёрный. Он сам бы посмеялся, только приступ спазмирует мышцы, и смех каркающий, как у воронов.***
— Ты умеешь насылать проклятья? — спрашивает он за завтраком. Рэйвен отрывается от смартфона и приподнимает одну бровь. — Не думала, что для обеспечения мучительной смерти теперь тебе нужна чёрная магия, — она обнимает ладонями кружку с кофе, наклоняет голову к плечу. Насмешливая, из тьмы сотворённая. — Ты решил избавиться от Тима менее радикальным методом? У Дэмиена с языка рвётся, что ему самому мучительная смерть скоро будет обеспечена, а как следствие — всем вокруг, до кого дотянуться сможет. Он сказал бы, многое сказал, только за плечом Рэйвен на подоконник приземляется ворон, глядит блестящим глазом, едва голову повернув. В горле начинает неприятно саднить, приступ подступает волнами, хотя рядом с Рэйвен немногим легче дышать, и окружающие перестают думать, что он вот-вот выплюнет свои лёгкие. Сам Дэмиен считает, что было бы неплохо уже от них, бесполезных в своей функции, избавиться. — Нет, — он поднимается из-за стола. Рэйвен оборачивается, проследив за его взглядом. Ворон каркает и срывается с подоконника прочь. — Твои птицы не оставляют меня в покое, — Дэмиен говорит и дыхание задерживает. — Возможно, ты им нравишься, — у Рэйвен взгляд цепкий, под кожу пробирающийся. Дэмиен — наглухо запертая крепость, не подпустит ближе, захлопывается резко и на все замки. Он чувствует, как чужое давление ослабевает и как сам бледнеет. Не мальчик-пустыня, а мальчик-белая-простынь. — Ты в порядке? — у Рэйвен в голосе не забота, а настороженность. Девочка-тьма, девочка-проклятье. Дэмиен знает, что дело в ней, только признать не может, а потому врёт так, как и дышит — надсадно и с хрипом: — В абсолютном.***
Его сердце опутано шипами. В его горле расцветают чёрные розы — Кларион достал одну, и это едва не стоило ему пальцев. Дэмиен откашливает проклятые лепестки, скребёт по своему горлу пальцами. — Это лечится? Кларион тонко улыбается, снова не суля этим ничего хорошего. Дэмиен устал от недосказанности. Он хочет знать, что может сдохнуть, задохнувшись чёрными розами, чьи шипы прорастут и пронзят его лёгкие. — Очень специфически, — Кларион помещает цветок в банку, смотрит на свету. Лепестки чёрные, блестящие от крови. Дэмиен ждёт, потирая слезящиеся глаза. Когда Кларион снова смотрит на него, на его лице мерещится сожаление. — Любовью, Дэмиен. Любовью. Если ты знаешь значение этого слова.***
— С этим можно что-то сделать? Над ними мигает лампочка, придорожное кафе в красно-жёлтых цветах едва ли тянет на что-то вразумительное, но Дэмиену плевать, потому что он глушит свой кашель то ли чаем, то ли просто подогретой водой, пока Рэйвен сидит напротив. На её плече устраивается ворон, и Дэмиену хочется выплеснуть на него содержимое своей чашки. — Нет, — он головой качает, усмехается криво. Не рассказывает о словах Клариона, потому что сам не верит. В нём нет этой любви, что бы там ни думало его тело. — И что теперь? Будешь сидеть и ждать своей смерти? — Рэйвен шипит, опасно глаза сужает. — Дэмиен, мы живём на стыке со множеством миров, и ты хочешь сказать, что лечения нет? — Кларион сказал бы. Зачем ему врать? Дэмиен сгоняет ворона с её плеча. Тот, громко каркнув, улетает, роняя перья. Рэйвен смотрит птице вслед, поджимает губы. Красивая в своей смертоносности. Ядовитая в своей тьме. Чёрная роза с шипами, Дэмиена погибель. Всё могло бы сложиться иначе, будь он… не самим собой. — Буду периодически его навещать. Он почти наловчился вытаскивать этот букет. — Это не выход. — У меня другого нет.***
Его рвёт кровью, так, что ни вздохнуть, лишь отплёвываться. Вороны кружат рядом, переминаются с лапы на лапу, каркают едва слышно. Дэмиен отмахивается, не глядя, склоняясь над раковиной. Сплёвывает бурое и густое и бросает на себя взгляд через зеркало. Не становится лучше — градация отрицательная, график кренится в минус бесконечность, как и его характер: рядом находиться невыносимо, одолевает штормом эмоций, на части рвёт. Он избегает Рэйвен, поставив всё на то, что справится, отвернувшись, отторгнув.***
Во снах вороны копаются в его груди, вытаскивают цветы, ломая ветки и шипы. Во снах он чувствует облегчение, растворяющееся с первыми лучами поднимающегося солнца, когда болезнь окутывает его, сжимает изнутри, что хоть на стены лезь да вой.***
Балансируя между сном и явью он не слышит, как открывается дверь. Или слышит, но не может отличить, где именно — во сне или в реальности. Рэйвен присаживается на край его кровати тенью. В руках держит чёрную розу, отданную Кларионом, оглаживает пальцами бархатные лепестки. Цветок не вянет, совсем как Дэмиен: за жизнь хватается из последних сил. Упрямый-упрямый мальчишка, что Рэйвен рассмеяться бы. Только чужая боль отдаёт глухим эхом между собственными рёбрами. Рэйвен прячет розу в кармане своей толстовки, бережно укладывая единственное доказательство того, что у Дэмиена Уэйна есть чувства. Он дёргается во сне, и Рэйвен накрывает его взмокший лоб ладонью, перетягивает эту волну на себя, пока не исчезает складка меж бровей и дыхание не выравнивается; пока не исчезают глухие хрипы в чужой груди. Она просидит так до самого утра и растворится вместе с уходящей темнотой, напоследок едва прикоснувшись губами к чужому виску — дань собственной слабости, тем невидимым шипам, что прорастают и в её сердце; дань их обоюдному молчанию и неспособности сделать шаг навстречу друг другу. Но Рэйвен на краю балансируют, потому что ставки так высоки, что она совсем не готова рисковать.— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Нам с тобой повезло, Дэмиен. Мы оба тонем.