И сон пришёл

Тонкие пальцы Бриальды скользили по моим волосам, расплетая многочисленные косы. Вот уже осталась последняя — и волны спутанных волнистых прядей легли мне на плечи. — Вы уверены, госпожа? Я могла бы убрать ваши волосы так, что любой мужчина преклонился бы перед вашей красотой и… — Не стоит, — дернула я плечом. — К чему всё это? Сегодняшняя ночь так или иначе решит за нас, с кем мы будем. Какая разница, что у меня на голове, если я — наследница престола? — Ваше высочество, вы слишком серьёзно ко всему относитесь… — Нет, Бриальда, это весь мир слишком серьёзно относится к своему гипотетическому счастью. В древние времена, когда у нас ещё был выбор, слову «любовь» придавали куда больший смысл. — И его синонимами становились «война», «смерть», «разлука», «ненависть», — покачала головой фрейлина, глядя на меня в зеркало. — Мы должны быть признательны богам, принцесса. Нас избавили от мук выбора и последствий наших же ошибок. Я устало закрыла глаза: — Может быть ты и права, Бри. В конце-концов, кто я такая, чтобы спорить с Богами. — Вы очень красивая, — улыбнулась фрейлина, но от её улыбки мне не полегчало. Бриальда наконец оставила попытки пригладить кучерявые пряди и, пожелав мне спокойной ночи, покинула спальню. Я тут же взъерошила свои соломенные волосы обратно и, устало усмехнувшись своему отражению, прошлёпала босыми ногами в кровать. Легла поверх одеяла и, подобрав его под себя, устало зарылась лицом в складки. Пышное торжество, танцы и смех, которые длились весь день, теперь казались далёкими и ненастоящими. Сон не шёл. Сложно засыпать, зная, что сон, который ты сегодня увидишь, решит твою судьбу. Сегодня я как никогда завидовала героям книг, в которых описывались старые времена и другие миры: где Боги ничего не решали, где каждый сам выбирал, с кем провести свою жизнь и с кем соединиться узами брака. Героям, которым снились мечты, а не законы. Я с детства знала, что в ночь, когда мне исполнится шестнадцать, я увижу во сне своего избранника, а он, возможно раньше, возможно позже, но тоже увидит меня. И с детства я не могла с этим смириться. Будучи своенравной во всём, — эдакое наказание для богобоязненных родителей, я желала иметь право выбора во всём. Но когда ты — дочь правителей, и вся страна равняется на тебя и твою семью, трудно быть своевольной. «Свобода выбора — наказание для простолюдинов и роскошь — для королей», — любил говаривать за обедом мой отец. В такие моменты мне хотелось запустить в него тарелкой и завыть во весь голос, во всю высь потолков обеденного зала. Когда мне было двенадцать, я ещё была средней принцессой. Будущее представлялось мне радужным и свободным — не мне решать судьбу страны, не мне быть разменной пешкой в политических интригах, не мне выходить замуж на глазах у целого мира. А потом Арини вышла замуж за принца Дагорны. Весь мир, скрепя сердце, желал молодым долгих лет счастливого брака — тонкой, напуганной принцессе и огромному зеленокожему рарди. Король-отец лишь флегматично пожал плечами: значит, такова воля богов. Боги священны. Истина непреложна. Наутро после брачной ночи Истина дала сбой: тёмный принц воинственной расы погиб от рук наёмных убийц, а несчастную невесту по законам рарди закопали вместе с ним. Никто не осмелился спросить богов, так ли священна их Истина. И старшей принцессой стала я. Боги послали королевской семье троих дочерей, и две из них уже были несчастны. Я проваливалась в сон, отчаянно сопротивляясь дрёме, сквозь пелену усталости и страха прислушиваясь к звукам нервных шагов за стеной. Сегодня весь дворец притих в молчаливом ожидании: завтра объявят наследника королевства, будущего правителя и счастливого мужа счастливой принцессы. Я слышала шаги своего отца, который, наверняка, дымил закопченной трубкой, напрочь игнорируя мать, заламывающую руки в отчаянной надежде где-нибудь в углу его кабинета. Однажды я спросила её, признательна ли она богам за того, кого они ей выбрали, и получила один из немногих честных ответов за всю мою жизнь: «Они выбрали не мне, Сотини, — печально ответила мать. — Они выбрали ему». В тот день я окончательно уяснила для себя законы этой игры: отсутствие права устанавливать любые правила, отсутствие права игнорировать любые правила, отсутствие права быть несогласной с выбором Богов. И засыпая, я молила их, жестоких, лишь об одном: пусть это будет не рарди. И сон пришёл. Всё, что рассказывали мне ночи Истины, оказалось ложью. Мои пальцы скользили по каменной кладке закопченных стен: чадящий огонь редких факелов усложнял мне дыхание, болела грудь и хотелось кашлять. Я споткнулась о порожек и скатилась по ступенькам, едва не упав на мокрую каменистую землю. Кое-как выровнялась и, растерянно оглянувшись, пошла дальше. Казалось, этот длинный тёмный коридор без окон и дверей никогда не кончится. Меня трясло от страха и непонимания: я помнила, что здесь должно случиться что-то важное, что-то, чего я долго ждала и боялась, но я не помнила, что. Я попыталась вспомнить своё имя, но не смогла. Я попыталась заорать, позвать на помощь, — но не смогла. Рот, который я беззвучно открывала, лишь хапнул горелого воздуха и я тут же закашлялась. Вслепую водящая по стене рука что-то нашарила и я, не раздумывая, схватилась за это. Дверь с массивным засовом, который я едва сумела отодвинуть, отворилась внутрь с пугающим скрежетом. Приглушенный свет проник в камеру с коридора и я увидела его, поднявшего при моём появлении голову. Мы оба замерли, разглядывая друг друга. Он смотрел на меня с непониманием, — черты его лица расплывались в полумраке, но не к его лицу прикован был мой взгляд, а к рукам, закованным в кандалы; и не к рукам, — а знакомому знаку на браслетах: две скрещенные шпаги и лоза, оплетающая лезвия. — Это ты? — просипел он, дёрнувшись, чтоб встать, но цепи тут же вернули его обратно, повалив на землю. — Это ты, — повторил он, и в его голосе было больше удивления, чем радости. — А ты кто? — прошептала я, пытаясь вспомнить, зачем я пришла сюда. Он пожал плечами и усмехнулся: — Вор, насильник, убийца, кровавый деспот. А ты, юное создание, — Та Самая, предопределённая мне ночью Истины, которую я ждал три года. Не завидую я тебе. Впрочем, завтра меня казнят и мы оба станем свободными. Я отступила, в ужасе осознав, что я здесь делала. — Нет, — вырвалось у меня. — Подойди ближе, — попросил он. — Я хочу тебя запомнить такой. Что-то мягкое обвилось вокруг моего горла и, захрипев в попытке освободиться, я проснулась. Тёмное предутреннее небо резануло по глазам и, кое-как выпутавшись из одеяла, я слезла с кровати и подошла к окну. Схватившись за решётки, я изо всех сил вгляделась вниз — туда, где в рассветном сумраке скрывались тюремные башни. Отчаянно билось сердце, метаясь по грудной клетке в отчаянной попытке осознать происходящее. Властью Богов мне назначен был в мужья преступник. Наутро вся страна узнает, что принцесса Сотини выйдет замуж за вора, насильника и убийцу. Нет, конечно же никто не узнает. Отец обо всём договорится. Он заставит меня соврать и выберет мне в мужья какого-нибудь принца или на худой конец, чиновника, которому Боги в жёны выбрали пастушку. И никто не узнает. И никто не осудит. Вот только что это шевельнулось во мне при взгляде на руки в королевских кандалах? Жалость? Сострадание? Что-то ещё? За что он попал в тюрьму? Ведь он узнал меня, он знал, кто я, три года знал. Не пытался ли он пробраться в замок, чтобы найти меня, сказать мне что-то? Познакомиться со мной? Кто он, безымянный преступник, каковы его шансы стать королём, и всегда ли он шёл тёмной дорогой? Зачем он здесь?! Впервые в жизни я стояла, глядя в пустоту, и не знала, что мне делать. Вернее, что бы я хотела сделать. Я заставила себя отойти от окна и, избегая смотреть в зеркало, накинула на плечи тёплый плащ. Отец не спал, когда я без стука вошла в его кабинет. Десяток исписанных листков раскидало сквозняком по его столу и отец недовольно цыкнул. — Готовишь речь? — безэмоционально спросила я, проходя и садясь в кресло. В соседнем, положив голову на маленькую подушечку, беспокойно дремала мама. — Тебе есть что к ней добавить? — парировал он, наблюдая за мной исподлобья. — Ну? Как всё прошло? — Да, есть, — тем же тоном произнесла я. — Добавь там, в самом начале: жители Леоллы, торжествуйте: сегодня моя дочь выйдет за вора, убийцу и кровавого деспота. — Что? — вскинулся отец. — Кто тебе приснился? Король Дагорны? Старший принц Фторана? Древний дракон? Я лишь усмехнулась. Слава богу — никто, ни дрожащий лысеющий старикашка, ни ужас соседних земель, тиран и деспот Эрриго, готовящийся взойти на престол, за которого отец надеялся меня сосватать ещё с тринадцати. Хотя, если бы это был дракон, я бы тоже не разочаровалась. — Узник из наших казематов, — честно ответила я. — Не может быть, — устало покачал головой отец, откинувшись на спинку своего стула. Что-то странное мелькнуло в его глазах. — Кто? Как его имя? — Не знаю, — пожала я плечами. — Я не спросила. Знаю только то, что он старше меня, и его ночь Истины была три года назад. Три года подряд он знал, кто его избранница. И одним Богам ведомо, сколько из этих лет он ждёт меня в темнице. Воцарилось молчание. — Я что-нибудь придумаю, — наконец сказал отец. — Мы найдём тебе кого-нибудь высокопоставленного, чья избранница давно умерла, или… — А я не хочу, — внезапно для самой себя ответила я. — Я хочу посмотреть на этого узника. — Ты соображаешь, что ты говоришь? — помолчав, осведомился отец. — Ты — принцесса, Сотини, на тебе держится королевский род! Тебе предназначено стать связующим звеном между королевствами, от тебя зависит наше благополучие! — А ты? Неужели ты собираешься презреть волю богов? Когда Арини заживо погребали, ты молчал! Что же ты в этот раз не помолчишь? — Не смей! Мать испуганно вскинулась, когда отцовский кулак грохнул по столу, и затравленно обернулась на меня. Я стойко выдержала взгляд разъяренного короля, а внутри меня что-то сжалось в комочек и отчаянно мотало головой. — Я даже не знаю его имени, — тихо сказал отец. — В дворцовой тюрьме сотни узников. Ты даже не представляешь, что там за люди. — Его должны казнить на рассвете, — сказала я. — Это существенно облегчит поиск. И тут же я пожалела о том, что сказала, увидев, как в глазах отца загорелся нехороший блеск. — Сотини, — проникновенно начал он. — Милая… — Нет уж, — разозлилась я. — Шестнадцать лет ты только и говорил о том, что когда придёт моя ночь, — выбор будет сделан окончательно и бесповоротно, и я выйду замуж за того, кого укажут мне Боги! — И ты всегда противилась этому! — И когда я наконец покорилась твоей воле, ты осознал, что это вовсе не то, чего ты всегда хотел! Пожинай теперь! Я выйду замуж за того, кого явил мне сон! Точка. Воцарилась тишина. Бледная, молчаливая мама, вжавшись в кресло, глядела на меня полными непонимания глазами, отец же, наклонившись вперёд и опёршись сжатыми кулаками о стол, воплощал собой гнев и ярость. И я сама между этими двумя, обхватив себя руками, отчаянно пыталась почувствовать себя правой. — Как хочешь, — произнёс отец, заставив меня вздрогнуть от недоверия. — Но сначала я покажу тебе его, а потом расскажу тебе, кто он. И посмотрим, что ты выберешь тогда. Приговорённых к смерти держали поближе к площади Казней, — дворцовый архитектор не особо мудрствовал, проектируя казематы. Долгие минуты бесконечных тёмных коридоров и вот уже передо мной первая дверь. Лязг отодвигаемого засова, скрежет двери, треск горящего факела, отцовское: — Ну? — Не он, — хмуро качаю я головой. На пятый раз я начинаю подозревать, что пока мы сюда шли, отец успел отдать приказ тайной страже и того, кто приснился мне этой ночью, там уже нет. На шестой — что меня подвело зрение и я его просто не узнала. На седьмой — что правдивости ночи Истины переоценена. На восьмой — что Богов нет. На девятый моё сердце пропустило удар и я выхватила у стражника факел. При виде меня узник вскинул голову. — Ты? — увидев меня, он облегчённо улыбнулся, но, взглянув на короля, бессильно сжал кулаки. — Это он, — повернулась я к отцу. — Его я видела в ночь Истины! Мать испуганно взглянула на меня и открыла рот, чтобы сказать что-то, но не решилась. — Замечательно, — протянул отец, складывая руки на груди. — Ты хочешь сказать, что из всех мужчин в этом мире Боги выбрали тебе его? Ты признаёшь это? Ты готова выйти замуж за Избранного тебе Богами, видя, кто он и не зная, на что он способен, не зная о нём ни имени, ни истории, ничего? Заключенный издал короткий смешок. — Да, — решительно ответила я, хоть всё внутри молило меня передумать. — Я казню тебя вместе с ним, — мрачно посулил отец. — Не казнишь, — усмехнулась я. — Иначе тебе ещё долго придётся объяснять своей младшей дочери, почему обе её сестры погибли в день своей свадьбы. — Это лучше, чем отдавать собственную дочь и престол вору и убийце. Ты знаешь, сколько девушек он изнасиловал? А сколько домов обокрал он со своей бандой? Я стойко выдержала взгляд отца, не подавая виду, что мои мысли испуганно мечутся. Я не понимала, почему вдруг решила изменить своё мнение и подчиниться воле Истины. Нет, я прекрасно понимала: это была попытка воспротивиться высшей воле даже принимая её, — но отцу я не могла признаться в этом. Признаться — значило потерпеть поражение и пойти на поводу у своего предназначения. От высокопарности ситуации меня даже затошнило. — Какая разница? — прошептала я. — Такова воля богов. И я клялась её исполнить. — Послушай меня внимательно, — процедил отец, приблизив ко мне лицо. — Ты, принцесса Леоллы, собираешься выйти замуж за преступника, приговорённого короной к повешению, только оттого, что трусишь взять на себя ответственность за страну? — Я беру на себя ответственность за решение Богов, — не сдавалась я. — Разве не это превыше всего? Разве не об этом вы твердили мне всю мою жизнь? И разве не то, что Боги выбрали мне в спутники не короля и не принца, подтверждает мою правоту? В конце-концов, не подтверждает ли это неправоту богов? Ведь если боги столь явно неправы, может быть нам, женщинам, хватит уже их слушать? Я с горькой усмешкой подумала о том, что следующие поколения волновали меня меньше всего на свете в эту минуту и в этом проклятом месте. — Нет уж, — внезапно успокоился отец. — Кем бы он ни был, что бы они ни совершил, он станет твоим мужем. И если у меня не родится сын — он станет королем. И тогда ты познаешь и пожнёшь последствия своих решений. — Слишком, — покачала я головой. — Слишком грубо даже для тебя, отец. — Поздно, Сотини. Твоя мать и эти стражники — свидетели твоей клятвы. Но он меня уже не слушал. Обернувшись к стражникам, чужим голосом он приказал вывести узника. Тот молчал, разглядывая меня со странным выражением лица: задумчиво-оценивающим, слегка презрительным и нахальным. Меня обуял страх и я чуть было не дёрнулась к отцу, пасть к его ногам и кричать, что я была глупа и одумалась. Но отец уже вышел из камеры и отзвуки его шагов уже затихали вдалеке. Я закусила губу и, отвернувшись от моего будущего супруга, направилась следом. День тянулся медленно и тускло. При свете медленно садящегося солнца руки Бриальды плели из моих волос очередную сложную причёску. Позади нас тихо перешёптывались камергеры, пришивая последние драгоценные камни на подвенечное платье. Меня не интересовал его фасон. Меня интересовало другое. Уставившись на своё бледное отражение в зеркале, я думала об одном: что заставило отца уступить моей своеобразной и по-детски бездумной воле? И почему свадьба была назначена так скоро, этим же вечером, почему отец не потянул время, не дал мне одуматься? Не собирается ли он казнить узника и меня следом, — холодила меня мысль. Нет, мой отец так не поступит. И тем не менее, отстранённо принимая участие в подготовке к важнейшему событию, я напряжённо размышляла о том, что же всё-таки могло ускользнуть из моего внимания. И не могла понять. Прошёл ещё один суматошный для всех, — но безжизненный для меня час. Стоя у дверей, ведущих в тронный зал, беспрекословно претерпевая все поправления и приглаживания, я держалась руками за полы пышного белого платья и тяжесть королевской диадемы норовила склонить мою голову. Наконец, огромные двери распахнулись и под торжественные переливы альтгорнов я ступила навстречу тому, что тревожило меня. — В этот торжественный день, — объявил король, протягивая мне руку. — Вся Леолла ликует. Я покорно вложила свою ладонь в его и встала рядом, повернувшись к залу лицом. Отсюда, от трона, открывался великолепный вид: одна из трёх стен отсутствовала, открываясь отгороженной перилами стороной прямо на площадь, где ревела, улюлюкая, толпа, собравшаяся лицезреть моё поражение. Злорадство застилало мне глаза: как бы то ни было, я всё равно взяла свою судьбу в свои руки. И что бы я при этом ни испытывала, я несла ответственность за свои собственные решения. По крайней мере, я отчаянно пыталась убедить в этом саму себя. — Я, Риорран Первый, король Леоллы и Предгорий, отдаю свою дочь Сотини Леолльскую в жёны Эрриго Фторанскому, старшему принцу Фторана. Меня пробила дрожь и я неверяще взглянула на отца. Он победно ухмыльнулся. Зазвучали альтгорны и в зал вступила процессия, во главе которой шёл, улыбаясь, мой будущий муж. Меня шатнуло. Расширенными глазами следила я за тем, как он приближался: ни следа от сырости подземелий, ни пятен копоти, ни шрамов от цепей на слишком, слишком, слишком холёных руках. — Здравствуй, — тихо прозвучал его голос. Знакомый до дрожи и ненавистный до тошноты. — Я знал, что иначе мне не заставить тебя признать волю Богов, — шепнул мне отец. — И когда он пришёл ко мне три года назад, я понял, что мне делать и как заставить тебя выйти за того, кого ты считаешь кровавым деспотом. И мой мир, цепляясь за собственные обломки, рухнул в выкопанную собственными руками бездну. — Так будет лучше, — донеслись откуда-то сверху слова отца. — Верь мне.