Violence

Если кто-то думает, что Гэвин Рид тот ещё сукин сын — этот кто-то просто не видел его больным. Детектив не поднимается с постели от того, что температура выводит под глазами марево, а суставы выворачивает на все сто восемьдесят — однажды добравшись до кухни и попытавшись заварить себе чай, от которого по природе тошнит, он психует и кидает в стену стеклянный стакан, разлетевшийся десятками осколков. Рид ненавидит чувствовать себя слабым, ненавидит беспомощность, бесполезность — потому что ему не на кого рассчитывать. Когда он на второй день не появляется в участке — ему уже глубоко похуй. Мобильный разрывается от вибрации — хоть сдавай в аренду неудовлетворенным дамочкам — а Рид не то что не в состоянии протянуть обессилевшую руку и поднять трубку, а просто шлёт в пешее эротическое всех звонящих, даже не посмотрев на экран. Шефа — так вообще дважды за милую душу. Гэвин забывает об одной немаловажной детали, которая порядком портит ему жизнь, откликается — пока ещё откликается — на «эй, тостер, сделай кофе» и записана в телефонной книжке как «пластмассовый мудак». От Ричарда, если посмотреть детализацию, пропущенных больше всего. Киберлайф вообще как заноза в заднице — Рид думает об этом, прежде чем забыться зыбкой, болезненной дремой, пока череда вибраций на тумбочке оборвалась. Смутно он чувствует касание к плечу, чужие пальцы прохладные, что приносит немало облегчения измученному жаром телу. Он стонет, желая, чтобы прохлады стало больше, чудом оказывается в невесомости и чувствует неуловимый, этакий противный душок тириума даже с заложенным носом. Главная задача ведроидов — облегчать человеку жизнь. И Рид уже вроде бы даже согласен на то, что банка с гайками накачает его чаем, всыплет в рот горсть таблеток и слегка придушит, заставляя сглотнуть гадость — за что получит только пару пинков, а не два десятка, но он чувствует прямо оглушающую прохладу и с трудом открывает воспаленные веки. Его вынесли прямо в одеяле на улицу. Не иначе как заботливый тостер везёт к врачу. Правильно, нехер самолечением заниматься. Рид успокаивается, не находя в себе сил перечить — все ресурсы организма уходят на то, чтобы тихо беситься. Сейчас бы каждый раз на ручках у этого куска железа дом покидать. Его, в самом деле, заботливо устраивают на пассажирском сиденье, даже пристегивают, и последнее, что он ощущает — короткий укол в основание шеи. Он приходит в себя тяжело, садясь на постели от раздирающего горла кашля. Обаятельная блондинистая красотка, с выразительными глазами хорошего размера, с беспокойством протягивает ему кружку с чем-то прохладным и шипучим. Рид успевает опустошить посудину на половину, прежде чем рассматривает на виске барышни неоново-голубой диод — и кружка летит в успевшую заслониться ладонью жестянку, обрызгав остатками лекарства. Рид слышит тихий, томный смех и невольно напрягается всем телом. — Ты так и не научился любить моих андроидов, братик. «Да что б тебе с этими жестянками пусто стало», — рычит Рид где-то глубоко внутри, почти не показывая разобравшего его раздражения — только досаду и иронию. — Ты перестал быть мне братом, когда я сбежал в шестнадцать. — Моё солнышко ещё об этом помнит? Риду кажется, что не только все блага цивилизации, любовь и внимание родителей достались этому выдающемуся ублюдку, но и добрая часть ядовитого сарказма, которым детектив так любил оперировать. И всё-то у этого выродка получалось лучше, чем у него. Было, как говорится, у отца три сына: старший умный был детина, средний был и так, и сяк, младший — вовсе был дурак. — Ещё б не помнить, — рефлекторно Рид потирает кончиками пальцев шрам на переносице, который достался от пряжки ремня отца. Как раз перед побегом, аккурат со словами о том, что он позор семьи. И ведь не почесались потом даже, сволочи, блять — хоть он и остался в городе, никто его не искал. — Ты напрасно думаешь, что всем безразличен. Я искал тебя втайне от родителей, солнышко. — Хуёлнышко, — огрызается Рид, следя за тем, как вечно прилизанный и аккуратный Камски в халате присаживается на край постели с таким вопиющим, пронизывающим сочувствием в глазах, что не поверить в него просто невозможно. Но Рид не верит. Давно отучился верить в сочувствие, человечность и прочую шелуху. Человек человеку волк, и детектив убеждается в этом день за днём — жестянки лишь усложняют эту игру. Больше всего его заботит то, что на Камски лишь домашняя одежда — это насколько должна была охренеть банка с гайками, чтобы доставить его в дом создателя. — Ну-ну, солнышко, не скаль зубы. Говоря о том, что ты не безразличен, я имел в виду не только себя. Рида пробирает озноб. Он кутается в одеяло плотнее, когда свет в комнате от щелчка пальцев хозяина разгорается ярче, когда видит ухмыляющегося девятисотого в кресле напротив. Без привычного пиджака он сливается с полутьмой в своей чёрной рубашке с закатанными рукавами, сидит расслабленно, устроив руки на спинке мягкого кожаного кресла, запрокинув голову и прикрыв свои хитрые глаза в ожидании чего-то. — Ричард жалуется, что ты его не слушаешь и не бережешь себя, — Элайджа фыркает насмешливо, ослабляя пояс халата, садясь ближе. Рид чувствует опасность и не даёт брату стянуть с себя одеяло — только сейчас он чувствует онемевшее тело целиком и понимает, что лишён одежды. — Ты игнорируешь его знаки внимания, а девиантам сейчас экстренно необходима помощь в социализации. К кому ещё обратиться, если не к создателю, верно? Смех — их обоих — пробирает детектива до костей. Рид отползает, упираясь спиной в изголовье кровати, судорожно озирается, пытаясь найти хоть намёк на путь к отступлению, но не видит его. Остатки нейролептика в крови делают тело ватным, почти непослушным, и все, что он может — вытереть выступившую на лбу испарину о плечо. — Ну и социализируй его на здоровье, я тут нахрена? Или это тоже проявление заботы — вырубить и «подлечить»? — Господин Камски, — неожиданно прерывает их слабо клеящийся диалог девиант, так и не открывая глаз. — А можно перейти от слов ближе к делу? — Я помню, что ты любишь посмотреть, — одеяло отлетает под уверенной хваткой Элайджи, следом летит халат, иронично махнув пояском на прощание — Рид вздрагивает, неразборчиво матерясь, глядя, как подтянутое тело брата вытягивается рядом. — Мы тебя просто приласкаем, солнышко. Подлечим, как ты и сказал. Позаботимся. Ты же будешь таким же послушным, как я помню, правда? Восприняв молчание за знак согласия, Камски совершает большую ошибку — приблизившись к лицу, вместо мягкого ответного касания получает лбом в лицо. Но его мужеству нужно отдать должное — он даже не вскрикивает, отшатнувшись, отвешивает звонкую пощечину, опрокинувшую детектива на постель, в ответ, и лишь после утирает капающую на свежее постельное бельё кровь ребром ладони. — Рич, — елей в его голосе сменяется металлом, Камски оборачивается, коротко кивнув подбородком на сверкающего глазами Рида. — Свяжи. Противиться физической мощи блядского тостера детектив даже не пытается, только скрипит зубами и пытается напрячься, чтобы веревка ложилась за кожу и оставляла хоть немного свободы. На удивление, скрутив его, Ричард не проявляет агрессии — целует шею и плечи пытающегося уйти от противной ласки Рида, прочно приматывая запястья к локтям, внимательно следя за тем, чтобы слабины не осталось. — Господин Камски, целиком или так, чтобы не трепыхался? — Целиком, — выдыхает Элайджа, пожирая представшую перед глазами картину с жадностью. — Он отказался пойти нам навстречу. Пока Ричард перемежает пошлые угрозы и ласковости свистящим шепотом ему на ухо, пропуская веревку под грудью, Камски облизывается, ловя загнанный взгляд брата, и обхватывает себя ладонью, оттягивая крайнюю плоть медленно, с глухим стоном, щекочет ногтем уздечку. Ему не в первой только наблюдать — но сейчас только начало и девственность брата он вряд ли кому-то отдаст. Надо же ещё что-то занести в список своих маленьких побед? В полутьме кровь на лице Камски кажется чёрной. Рид только отстранённо думает о том, что сделал бы с этим ублюдком, если бы мог, и не мешает жестянке связывать себя, даже не трепыхается, понимая, что может лишь усугубить ситуацию. Он тщательно скрывает, но ужасно боится боли, любого её проявления, малейшего укола — и надеется, что об этой постыдной слабости никто не узнает. Но и намеренно напрашиваться на вред себе детектив тоже не собирается. В словах Камски нет и толики лжи. Рич действительно хочет, чтобы этот мешок с костями немного поберегся. Хотя бы для него. Взять этого нахала и заткнуть его наглый рот он желал ничуть не меньше — Элайджа обещал ему убедить брата «по старой памяти». Создателю он действительно верил, не зря же тот оставил в своей программе ту лазейку, что может помочь оказаться «по ту сторону» программы и открыть для себя дивный мир чувств? Затянув потуже узлы на узких бёдрах, и ласково огладив подушечками больших пальцев выпирающие — что удивительно — косточки, Рич помогает детективу согнуть ноги в коленях, раскладывает на постели, как лягушку для препарирования, под одобрительное хмыканье Камски на фоне. Возбудив себя, тот больше не касается твердой плоти, только наклоняется к занятому Ричу, прижимается голой грудью к спине, и подносит испачканные смазкой пальцы к тонким, ухмыляющимся губам. Девиант собирает вязкую влагу юрким языком, не отрываясь от своего занятия, закончив — смеётся коротко и довольно на замечание, томным шёпотом произнесённое на ухо, и целует выемку на пояснице детектива, заставляя вздрогнуть от жаркого выдоха. — Достаточно, — Элайджа принимается за пуговицы на рубашке девианта, раздевает его манерно, неспешно — заодно изматывая брата ожиданием боли, ласки, да хотя бы прикосновения. Ожидание действительно мучительно. Разморенное нейролептиком тело похоже на марионетку — а марионеток Камски любил, целую корпорацию основал. Рид дрожит, старается рвануться, двинуть хоть кистью, только бы не быть бездушной, отданной на растерзание куклой, которой по сути своей задуман андроид. Ирония ситуации, дошедшая до детектива, поражает его, сломив остатки сопротивления. Спустя бог знает сколько времени — связанным и ожидающим он даже не мог отсчитывать время по ударам собственного, бешено колотящегося сердца — Элайджа касается его. Тёплые пальцы разводят ягодицы в стороны, бесстыдно открывая сжатое кольцо мышц, и Камски спускает ниточку слюны вниз, посмеиваясь, сходу проталкиваясь внутрь пальцами. — Я подготовил его, пока он был без сознания. — Умница, Ричард. Рид слышит, как Камски целует девианта, с придыханием, дорисовывает в воображении картину того, как он зарывается в волосы на затылке ладонью, властно притягивая к себе, изучая ровные зубы андроида своим языком. Дела, впрочем, Элайджа не бросает — растягивает брата под себя техничными, мелкими толчками длинных пальцев. Он изредка сгибает их внутри и поворачивает, резко дергая кистью и почти вынимая — в такие моменты Рид стонет и скулит, ёрзая по постели, невзначай, только из-за позы потираясь членом о постель и от этого начиная возбуждаться. Где-то глубоко внутри он поносит и брата, и поехавшую жестянку последней бранью, но подать голос не решается — этакий тандем с прицелом на его задницу обсмеёт его куда хлеще. Достаточно чувствовать себя униженным физически, морально он просто собирается вытерпеть и забыть. Этот сукин сын разводит пальцы внутри, и словно намеренно каждый раз минует простату, чтобы он не получал удовольствия, только скулил и извивался под ним — детектив напрягается всем телом, мешая растяжке и Элайджа снова злится. Но даже бешенство у основателя Киберлайф тихое, не такое яростное, как у него самого. Он сперва заканчивает начатое — грубыми, резкими рывками, заставляющими Рида заскулить и прокусить губы — и только потом с размаху хлещет твёрдой, уверенной ладонью по заднице, сразу чередой, без остановки до вспухших красных следов. — Мы забыли одну вещь, — заговорщицки тянет за спиной Камски и снова отстраняется, уходит, так, что даже не чувствуется его присутствия. Зато Ричард, глядя на истязание стонет красноречиво и садится рядом, перед лицом — Рич гладит его по волосам, осторожно, успокаивая, отвлекая — а сам щурит свои голубые глаза с ехидцей, воркует что-то с таким издевательством в голосе, что становится страшно. Страшно оказаться с ним после такого наедине, страшно оставить прикрывать спину — аксиома о том, что благополучие человека превыше всего для него уже устарела. И отвлечь у этого пластмассового мудака все же получается — когда Камски слегка приподнимает его бедра, сжимая в ладони член, скользя к мошонке, оттягивая до боли и перевязывая тем самым тонким пояском от халата Рич задирает голову, вцепившись в волосы, и кусает губы, царапает, оставляя ранки в уголках рта своими острыми клыками. Смеётся, сукин сын, в лицо, даже не скрывает, что получает от чужого унижения удовольствие — так же, как и он сам. Рид изворачивается, выгибаясь в пояснице, мешая Камски перетянуть ещё и основание члена — чтоб наверняка — и сплёвывает розоватой от крови слюной в рожу ухмыляющейся жестянке. — Напрасно ты так, — мурлычет Камски, прижимая коленом поясницу к постели, наматывая ткань на чувствительную плоть с насмешливой бережностью. — Оскорблений в моём доме я не потерплю. Снова смех, короткий — и Рид чувствует, как Элайджа пристраивается сзади, как направляет себя пальцами, толкается первый раз бедрами — сразу, пусть и медленно, но до упора. Детектив открывает рот в беззвучном крике — вот ещё унижаться — и очень зря. Девиант ловит его за челюсть, пальцами зажимая по бокам, чтобы Рид не мог закрыть рта, и подвигается ближе. Рид не видит, как блядский тостер собирает пальцами с лица его слюну и разносит по члену — не зря основатель Киберлайф настоял делать андроидов «по образу и подобию своему» — зато Камски как раз видит, не стесняется довольно стонать и с методичным упорством загонять рваными толчками член в его зад, довольный предстающей перед глазами картиной. — Вежливее будь, мешок с костями, — рычит Ричард, блядским жестом отклоняя стоящий ровно на двенадцать, истекающий синеватой смазкой член, так же за волосы, насаживая его ртом на плоть и прикрывая глаза. — Будешь скалить зубы — выбью. Обещание девиант даёт чистосердечно — и шипит сладостно, проезжаясь гиперчувствительной головкой по ребристому нёбу, толкаясь в глотку. Рид давится чужим членом, старается вытолкнуть его языком, но обилие смазки только превращает это в очередную грубоватую ласку, которая только дразнит девианта, подстегивает — улучив момент, когда детектив попытается сглотнуть — Рич насаживает его глубже, проникает в сузившуюся глотку, растягивает её под себя, наслаждается вибрацией от подавленого стона, отдающей по всему стволу. Рида тошнит, глотка будто индевеет, как при зубном наркозе, внутренности скручивает, а член Камски внутри проходится с нажимом по простате, видать от того, что сменили угол. Детектив жмурится, позволяя скатиться вынужденным от усилия слезам по небритым щекам. — Помоги себе, солнышко. Детектив чувствует, что дышать стало ещё сложнее. Элайджа навалился сверху, придавливая собой к постели — только сейчас чувствуется, как ноют от растяжения мышцы в паху и на внутренней стороне бедер, у него слишком хреновая растяжка в принципе, чтобы так его раскладывать. — Расслабься, ты тоже получишь удовольствие. Никто здесь не собирается бесконечно тебя истязать. За неимением большего Рид действительно расслабляет горло, распахивает слезящиеся глаза и поднимает взгляд. Голубые глаза андроида щурятся в ответ похотливо, жёстко — Рид понимает всю степень наебалова с обещаниями, но среагировать не успевает. Властная ладонь Камски насиживает его на вздыбленный член андроида так, чтобы он уткнулся посеченным носом в его гладкий лобок, мелкие, мерные толчки навстречу заставляют захлёбываться собственной слюной и чужой горьковатой смазкой, член в заднице пульсирует, наполняя его вязким семенем, движется ещё, выталкивая излишек, и чужая сперма влажно хлюпает внутри, вытекая на перетянутые яйца. Ощущения оглушающие, Рид старается просто вспомнить, как дышать, сосредочиться на самом невинном процессе, но вместо этого сбивается от нового рывка за волосы, давится лишней влагой и закашливается с членом во рту, от чего слюна и смазка идут одним доступным путём — через носоглотку. Ричард педантично, с ноткой брезгливости ссаживает его, оставляя приходить в себя, и встаёт на колени у кровати, на мягкий ковёр — чтобы поймать губами испачканный член Камски. Он сосёт с упоением, очищая, сначала щекоча канал уретры кончиком языка, с оттяжкой отводя крайнюю плоть к основанию члена губами, плотно обхватывая слабеющую после разрядки плоть, очищая и сглатывая все следы происходившего. За это создатель ласково треплет его по голове, кивком давая разрешение развлекаться дальше, и отходит выпить очередной стакан виски и неспешно выкурить сигарету, расслабиться перед новым заходом. Ричарду же усталость не ведома. Он собирается продолжить ночной марафон кошмаров детектива. Размерами Рич значительно превосходит ублюдка-братца — гребаное стремление к стандартам и идеалу — Рид ёжится от того, что крупная, налитая головка касается мошонки, пачкаясь ещё и в чужом семени, и давит на анус, раздвигая мышцы, с усилием под натиском разводит внутри стенки под свой размер. Детектив молча, но жарко и искренне благодарит высшие силы за то, что смазан и хорошо растянут, иначе бы такой елдак разорвал ему все, что не сиделось бы ещё месяц, даже закинув ноги на стол. Камски ухмыляется с дивана, догадываясь об этом, а андроид движется внутри технично, выдерживая средний темп, больше нагнетая атмосферу тем, что может так издеваться над давно желаемым телом хоть до самого утра. Но ему скучно. — Господин Камски, а я могу позволить себе… — начинает он, останавливаясь, выходя из покорного на грани скуки тела, преданно глядя на расслабленного создателя, а тот словно угадывает его мысли — или предвкушает зрелище, что равноценно — и кивает, перебивая: — Все, что угодно, мой мальчик. Недаром, неизвестность — худшая из пыток. Девиант тянет пару узлов на бедрах — и детективу удаётся вытянуть ноги. Он воспринимает это с написанным на лице облегчением, вроде бы даже буркнув что-то матерно-благодарное, с чем сильно спешит — андроид переворачивает его на спину, сходу отвешивая оплеуху от которой зазвенело в ушах, ложится сверху, придавливая собой к постели, и скалится в лицо, хватая за подбородок и заставляя смотреть себе прямо в лицо. — Ну, что, кожаный ублюдок, порезвимся? Он не получает нового плевка в лицо только потому что затыкает поцелуем — нахальным, уверенным, и Рид отвечает ему, не очень-то понимая своих мотивов, но стремясь к тому, чтобы освободиться. — Учишься на своих ошибках. Умный детектив. Рид в жизни бы не подумал, что голос этого холодного, независимого ублюдка может звучать с такой нежностью — неужели девиант действительно испытывает к нему влечение и просто вышибает клин клином? Детектив отказывает себе в том, чтобы задуматься над этим подробнее, возвращается к прежней, и самой дельной мысли: смириться, перетерпеть и забыть. Рич, тем не менее, становится аккуратнее — исследует губами поджарое тело, выискивает на нем шрамы и неровности, обводит их своим юрким языком — Рид отзывчивее, чем хочет казаться и возбуждение от таких интимных касаний испытывает уже неподдельное, требующее выхода. Но андроид медлит — торопиться ему некуда, а вероятность того, что представится возможность проделать подобное ещё хотя бы раз, несмотря на все его усилия, близка к нулю. Он уже видит, как выходя из участка Рид отмахивается со словами «один раз — не пидорас» и уезжает, оставив его снова одного. Ричард не выносит одиночества, особенно зная, как терпко отдают табаком и кофе губы этого мерзкого мудака. Он просто не умеет ничего больше, как язвить в ответ, научившись у самого Рида. Поэтому, стон — уже не болезненный, а вполне себе довольный, он срывает с чужих губ, целуя снова, долго, с упоением, не меньшим, чем когда касался создателя, и смело записывает это в заслугу себе одному, чтобы потом воспроизводить раз за разом в памяти. — Выебешь ты меня уже или нет, утиля кило? Ты же за этим меня сюда вёз? Зубоскальство Рида опять портит всё — нестабильное из-за возбуждения и привязанности мировосприятие девианта подсказывает ему, что во фразе нет ни капли истинного желания, только меркантильное стремление закончить побыстрее. Ричард сгребает своими идеальными пальцами постельное по бокам от детектива в приступе досады и ярости, но берет себя в руки быстро, возвращаясь к холодной рассчетливости. — Если ты надеешься, что все закончится так быстро — ты глубоко ошибаешься. Почти так же глубоко, как берёшь. Он поднимается с постели — высокий, статный, сильный — копается на столе, даже не обращая внимания на заинтересованного драмой Камски. Тот как никто иной умел читать и в людях, и в машинах — поэтому сидит, как на дальней ложе в театре, закинув ногу на ногу и попивая свой виски, лениво проводя пальцами в особо напряженных между этими двумя моментах по собственной полувозбужденной плоти. Пока большего ему не хотелось. Ричард же идёт совсем другим путём. Поняв, что насилие не выход — его проще стерпеть, чем искреннюю нежность и ласку — он помогает устроиться детективу полулёжа, поднимает взгляд, пронизанный едва угадываемой лаской — этот взгляд понятен только Риду — и сдабривает вязкой красной смазкой его член, позволяет стечь по стволу, собирает языком и губами у основания, так старательно, что от одного вида детектив слегка бьётся о деревянное изголовье роскошной кровати. — Да что ж ты делаешь, жестянка чертова?.. — Выдыхает Рид вместе со стоном, уже не так категорично и резко, как прежде, когда видит, как девиант устраивается на коленях, поливает лубрикантом ладонь и заводит себе за спину, недвусмысленно начиная подготавливать себя. Хитрый прищур в глазах этой сволочи говорит все красноречивее слов — перетяжку андроид так и не снимает, продолжая вбирать сочащуюся плоть в рот. Нужно признать — в отсосе девиант непризнанный виртуоз — обнимает член своими тонкими губами тесно, до того, что Риду перехватывает дыхание, вбирает до упора, сглатывая чередой до сужения глотки, и даже умудряется высунуть кончик языка, чтобы поласкать связанные яйца. «Да ему не в детективы надо было идти, а в бордель», — думает Рид, извиваясь и дрожа под беззастенчивой лаской, уже не контролируя стонов и отзывчивости на столь яркое проявление влечения. Будь руки свободны — он был бы даже отзывчивее, внимательнее к такому усердному старанию доставить удовольствие. Когда андроид седлает его бедра — Рид выгибается, проникая внутрь глубже, чем того хотел девиант, и срывается на натуральный вой. Сучья жестянка до ужаса тесный и безумно приятный внутри — детектив уже не понимает, как вообще нихрена не замечал и отказывался от такого поистине головокружительного удовольствия. Рич уже сам дуреет от этой неподдельной отзывчивости. Размеренно насаживаясь на чужой член и тесно сжимая его внутри на каждой фрикции, он наклоняется и вылизывает шею своего детектива, лижет заросший щетиной кадык, впивается в услужливо подставленные и приоткрытые губы, застонав гортанно от искренности желания — и своего, и чужого. Эти двое, абсолютно занятые друг другом, совершенно не замечают пристроившегося рядом Камски, словно совсем о нем забыв. Элайджа помогает им достичь полного взаимопонимания, давя на поясницу своего детища и помогая прогнуться под нужным углом. Когда Рич снова возвращается к шее детектива, Рид наклоняется, потянувшись к брату, и уже положив все, что можно на нормы морали, крепко и глубоко целует его, давая выход эмоциям. На согласие не отвечают насилием — Камски снова шепчет что-то на ухо девианту, что тот ссаживается под разочарованный стон Рида. Успокаивая, Элайджа гладит его по груди, намеренно невинно задевая подушечками пальцев ореолы сосков, а затем тянет на себя, устраиваясь на спине. — Сейчас будет хорошо, солнышко. Всем и сразу. Предупреждение уже не вызывает безостановочной ни безотчетной дрожи, ни мурашек от задницы до загривка — Риду хочется, чтобы это хорошо наступило, затмило сознание, выбило из колеи накрывшей блаженной истомой. Камски развязывает ему руки, и пока они отходят от онемевшего состояния — устраивает на своих бёдрах, направляет вновь поднявшийся член внутрь, и помогает устроиться, опрокидывает на себя, мягко обнимая под грудью и прикусывая взмокший загривок. — Больно не будет, — ласково обещает вдруг нависший спереди Ричард, целует, снова терпко и сладко, тоже направляя себя в растянутый анал. Андроид прекращает чужую панику легко — почему-то Рид доверяет ему больше с каждой минутой — он снимает с члена перетяжку, обхватывает ладонью и скользит, разнося по всей длине остатки смазки. Они начинают двигаться в нем синхронно — испуг не успевает одолеть Рида — они не толкаются внутрь вместе, только потираются друг друга о друга в тесноте на самом выходе, когда один выходит, а второй проникает глубже. Ритм движений нарастает неуловимо и ладонь андроида поддерживает его, руки Камски хаотично ласкают и заставляют тело расслабиться, принять их. Рид теряется в ощущениях и даже признается себе, что не очень-то хочет находиться. Поцелуи Рича становятся рваными и все более короткими, он жмурится, стараясь продержаться ещё немного вот так, нестерпимо близко и до потери сознания приятно. У него не выходит. Он изливается первым — Рида даже не особо заботит, чем он изливается, при других обстоятельствах из чистого любопытства он бы не оставил этот вопрос — кончает девиант долго, с блаженной улыбочкой на лице, облегчая движение Камски, но не покидая тела, не замедляя ладонь и не переставая целовать своего детектива — снова глубоко, снова нежно, позволяя вцепиться себе в плечи и отвечать на движение чужих бёдер. Элайджа шепчет под ухом что-то приторно-слащавое, про то, что Рид и Рич здорово бы смотрелись вместе, засыпая, например, в его постели — детектив не вслушивается, смысловая нагрузка проходит мимо него, он перенимает инициативу в поцелуе, легонько покусывая язык и губы своего андроида, и выплескивается ему в руку, задрожав, сжимая обоих внутри до оглушающей тесноты, в которой находит свой повторный оргазм и Камски. Они остывают недолго, все с закрытыми от блаженной неги глазами — но Рид возвращает себе самообладание первым, стараясь выползти из-под одного тела и не придавить ненароком другое. Его, что самое странное, отпускают. Больше всего сейчас хочется помыться — обычная сперма вперемешку с голубоватой стекает по бедрам до самых колен, но сил у него только на то, чтобы доползти до диванчика, на котором отдыхал брат, и угоститься одной из его сигарет. Перекурив и уняв все бушующее внутри, Рид начинает ощущать дискомфорт в потянутых мышцах и растянутой до предела заднице, и решает все же приводить себя в порядок, в привычных красках спросив у хозяина дома, а где тут, собственно, ебаный душ. Получив ответ в виде взмаха руки, детектив благодарит так же красноречиво, как и вопрошал, и с трудом передвигает измученные ноги в указанном направлении. Откуда ни возьмись, подлетает чертов андроид, без особого усилия подхватывая обессиленного Рида на руки, чему он, вопреки традиции, не противоречит. — Я покажу… И потру спинку, если это понадобится, — вкрадчиво предлагает он, уже не скрывая своих чувств от обладания этим сукиным сыном в руках. — Хер себе ты об меня потрешь, утиля кило, — уткнувшись в шею, ворчит детектив, цепляясь — уже не только для равновесия — в покатые плечи. Удаляясь, за перебранкой, напарники — любовники? — даже не замечают елейного смеха Камски на фоне.