Письмо

      Алекс Ричардс понимает, что его раскрыли. Сначала он даже не думает об этом, затем начинает опасаться. И вот теперь он точно убеждается, что лагерь Форлорн-Хоуп просто сборище проклятых сплетников. О нем и о Курьере, вернее о его отношениях с Дином Гордоном, оказывается, знают все. Даже чертов Мейес, вылезающий со своего склада только поесть и поспать, прекрасно о них осведомлен.       Окончательный и бесповоротный провал настигает Ричардса в тот миг, когда майор Полатли, решительно постучав, заходит в лазарет и сует ему под нос чистый лист и карандаш.       — Пиши! — тоном, не терпящим возражений, требует он. Ричардс мысленно смеется: раньше, до появления в Форлорн-Хоуп Дина Гордона, к нему вламывались без стука и без стеснения.       — Что писать?       — Письмо пиши.       — Какое письмо? — Ричардс догадывается, что от него хочет майор, но назло ему и его неуместному стуку строит из себя идиота.       — То самое, — по выразительному взгляду Полатли становится понятно — попытка не засчитывается. — Я наконец-то подошью его к твоему личному делу и покончим на этом. Маккарран мне уже плешь проел за задержку, чертовы бюрократы!       — О, ради всего святого! Ты же знаешь, что мне некому писать это чертово письмо, — док отодвигает бумагу подальше и хмурится. Полатли хмурится в ответ.       — Тебе есть кому его написать, Алекс, мы оба это знаем. Более того, это, похоже, знает и Маккарран, так что я больше не хочу с тобой спорить. Пиши. Копию можешь предоставить позже, ну ты знаешь…       Майор еще какое-то время настырно маячит в палатке, и, когда Ричардс сдается и со страдальческим вздохом берется за карандаш, выходит на улицу.        «Дин. Если ты читаешь это — значит какому-то ублюдку из Легиона повезло, а мне — нет. Я мертв.»       Ричардс пишет эти строчки и бросает карандаш. Выходит как-то нелепо. Что он хочет сказать? А что должен? Попросить не делать глупостей? Сказать, что сожалеет?       Поможет ли какое-то глупое письмо кому-либо из близких почувствовать себя лучше, утешит ли?       Будет ли Дин помнить или горевать о нем? Что их вообще связывает в конце-то концов? Какая-то нездоровая связь, когда один бесконечно пытается переделать другого и злится, а тот убегает, и оба в итоге причиняют друг другу боль.        «Это бред, — думает Ричардс, — и это письмо, и это вынужденное преждевременное прощание».       Он злится и закуривает.        «Нужно пройтись».       Он выходит из лазарета и в поисках вдохновения плетется за склады. Боковая площадка, расчищенная от хлама, безлюдна, и он стоит там какое-то время, но в голову ничего не идет.       Док проклинает Маккарран и его тупую бюрократическую машину. Это несчастное письмо, которое тяжким грузом повесил на него Полатли, раньше писали только бойцы, отправлявшиеся на опасные задания. Те, что боялись не вернуться и хотели поддержать родных, как-то их успокоить напоследок. Теперь же негласная традиция превратилась в обязанность, и чертовы письма велением бюрократической воли Маккаррана приравнены к завещаниям и строго обязательны для каждого.       Изливать душу по заказу и напоказ Ричардс не готов. Он расстроено тушит сигарету и идет обратно. Два раза обходит кладбище, «ну по крайней мере здесь все по-старому, без пополнения», — довольно думает он и плетется дальше. Ноги сами приносят его к палатке Дина Гордона.       Дин сидит спиной ко входу, скрестив ноги, и что-то пишет на таком же белом листе. «Чертов Полатли и до него добрался», — с досадой думает док. Он вдруг представляет, как кто-то протягивает ему запечатанный белый конверт без подписей. Руки холодеют. Белый конверт с бурыми пятнами крови по краям так четко стоит перед глазами, что док морщится.       Дин, то ли не услышавший его приближения, то ли сделавший вид, продолжает писать. Строчки ложатся на бумагу ровно, одна к одной.        «Вот у кого нет проблем с высказыванием мыслей», — улыбается Ричардс, но ему больно видеть Дина за этим занятием. Это неправильно, все они слишком живы, чтобы писать собственные предсмертные слова.       Волосы Дина немного отросли и слегка завиваются на затылке, спадают на шею. «У Дина Гордона вьющиеся волосы, и, если он протянет со стрижкой еще немного, это станет совсем заметно», — думает док, и сердце сжимает щемящая нежность. Сейчас он ненавидит эту затею с письмами еще больше.       Он кашляет, привлекая к себе внимание, и Дин вздрагивает, быстро прячет письмо в конверт.       — О, док, привет, — радуется он.       — Полатли и тебя заставил писать этот бред? — вместо приветствия спрашивает Ричардс. Улыбка Дина гаснет.       — Не заставил, просто предложил. Впереди битва за Дамбу, что угодно может случиться…       — Ничего не случится! — Ричардс сердится, хотя сам понимает, что это глупо, письма всего лишь письма.       — Алекс, ты этого не знаешь. Никто не знает, — тихо говорит Дин, выглядя при этом каким-то виноватым и совсем несчастным. — Так ты хотя бы не будешь ждать понапрасну.       — О, прекрати! — Ричардс совершенно не готов видеть Дина, пишущего собственное завещание. — Или, может, мы будем уже сейчас прощаться? Давай я залезу в гроб. Ничего не случится, слышишь?       Ричардс подходит к Дину и обнимает решительно и крепко.       — Звучишь убедительно, прямо как я, — подмигивает Дин.       — Я выживу, ты тоже. Мы уедем в Калифорнию… — продолжает он с улыбкой. — Не знаю, есть ли еще там мой дом, или его уже спалил какой-нибудь пьяный бродяга, но Калифорния — ничего…       Забавно, оказывается он снова начал задумываться о будущем. Вспомнил, что это такое — ждать окончания войны. До встречи с Дином Ричардс и не думал, что будет потом, что у него вообще будет какое-то «потом», будут надежды.       — Я никогда не был в Калифорнии… — задумчиво тянет Дин. Он по-прежнему как будто не здесь, и Ричардсу это не нравится. Он вытягивает из пальцев Дина уже порядком помятый конверт и кидает подальше в угол.       — Калифорния тебе понравится, — уверенно говорит Ричардс и целует Дина.       — Пока что мне нравятся твои аргументы, — смеется Дин в поцелуй.       Они лежат в темноте, и колючий подбородок Дина упирается ему в ключицу. Ричардсу не очень удобно, но слишком лень, чтобы двигаться. Дин улыбается.       — А ты, док, оказывается хитрец и обманщик, — говорит он, — я знаю, что Полатли и тебя заставил написать такое.       — Это не обман, это — перестраховка.       — Знаешь, что! — взвивается Дин. Он даже на койке подскакивает, док не видит в темноте, но подбородок с его ключицы исчезает, — к черту такую перестраховку! Сам же говорил — никто не умрет…       — Ладно–ладно, завтра же все уничтожу, — смеется док. И он почти не удивлен тем, насколько счастливым и живым сейчас себя ощущает.