Четыре сотни лет

Вечер медленно опускался на Париж, кружевом синеватых теней ложась на фасады зданий; уже зажглись янтарным окна, красноватым — фонари. Виктор невольно залюбовался, но насладиться красотой наступающих сумерек ему не дали: люди толпой текли в метрополитен и бессердечно утягивали за собой. Уже оказавшись на станции, Никифоров вздохнул: в прежние времена, лет этак сто назад, жизнь в этих краях была куда более размеренной. Поезд с грохотом подвалил к платформе и распахнул двери, приглашая внутрь обычных пассажиров — и одного очень, очень необычного. Мало кто заподозрил бы, что этот улыбчивый молодой человек в куртке и джинсах — русский кудесник, творивший свои колдовские делишки ещё при царях. Великая Русь ему, правда, надоела быстрее, чем он понял, что эликсир вечной молодости действительно подействовал, так что последние сто с гаком лет Виктор ездил по заграницам, оседая то в одной стране, то в другой. И почти всегда цель очередного перелёта или переезда была одна и та же: Никифоров пытался догнать своего любимого. Тот сбегал совершенно внезапно, своим эгоизмом едва не разбивая чернокнижничье сердце, по всем канонам вообще-то обязанное быть неспособным к любви. Виктору лишь оставалось задаваться вопросом: а стоило ли создавать своего суженного-ряженного именно таким? Поезд, нервно дёрнувшись и противно скрипнув, открыл двери. Выходя, Никифоров подумал, что в Москве-матушке метро всё-таки поприятнее. Правда, туда всё равно не слишком тянуло — ни его самого, ни проблемного возлюбленного. Виктор оглянулся, выискивая в толпе знакомую фигуру. Вдруг среди моря беретов и аккуратно приглаженных тёмных шевелюр мелькнул длинный серебряный хвост. Губы растянулись в улыбке: «Ага, попалась, рыбка». Они столкнулись уже у выхода. Виктор нагло схватил рукав купленного им же когда-то пальто — и вытянул из людского потока… свою копию. Никифоров-младший распахнул от удивления небесно-голубые глаза, но уже через секунду заулыбался, как ни в чём не бывало: — А я скучал, Вить. «Вить» запустил в длинные волосы обтянутую перчаткой ладонь. Другая рука легла на щёку. Виктор очертил пальцами по-юношески ещё острую скулу. — Зачем же ты опять сбежал? — он чуть нахмурился, но придать голосу строгости не получилось. Вопрос, собственно, был риторический. Он и сам так постоянно сбегал — просто потому что мог сорваться с места, несмотря ни на что, вопреки всем возможным и невозможным сложностям. И созданная им копия самого себя — ах, ну разве не свидетельство нарциссизма? — характером мало отличалась. *** Под вечерне-черничным небом Парижа люди пёстрым потоком текли куда-то, спеша по своим делам, и с недовольными лицами огибали целующуюся у всех на виду парочку. Интересно, если сказать им, недовольным, что этим двоим вместе почти четыреста лет, — поверили бы?