Photographic

I take pictures Photographic pictures

С остервенением жму на кнопку. Камера в режиме серии. Надеюсь, что к концу вечера карточка на тридцать два гигабайта будет забита до отказа. Трясет. Зубы стучат так, что остается только удивляться, как они до сих пор не начали крошиться от частоты и силы ударов. Эйфория. А еще я болен. Термометр с утра показал что-то близкое к сорока. Половина пачки жаропонижающего и два трека свежайшего пороха. Пятнадцать минут на то, чтобы прийти в себя после первых толчков крови в висках, когда в конец охуевшее от смертоносного коктейля сердце снова начинает свой ход. Меня оглушают пронзительные женские визги, перед глазами красное марево, на лбу холодная испарина. Скользкие ладони с трудом удерживают корпус фотоаппарата. От приступа паники спасает лишь тот факт, что из тысячи с лишним кадров хотя бы пятьдесят окажутся незапоротыми. Стоит ли говорить, что в печать пойдет меньше десятка снимков? Когда голову в очередной раз сдавливает раскаленным обручем, задумываюсь, что, собственно заставило меня променять уют постельного режима на этот темный, душный клуб, прокуренный настолько, что кажется, будто клубы сигаретного дыма материальны - протяни только руку. Ответ обнаруживается на расстоянии каких-то полутора метров от моей опухшей рожи. Что, а, вернее, кто. Человек, отплясывающий сейчас на сцене совершенно невообразимый танец - слишком высокий, зажатый, словно не чувствующий себя комфортно в собственном теле, змеей обвившийся вокруг микрофонной стойки. Алекс, мать его, Мёкльбаст - божество, муза, чудовище, захватившее мой разум, отравляющее мысли грязными образами, не отпускающее даже в снах. Я просыпаюсь посреди ночи на мокрой, будто только что из стиральной машины, постели, завязанной чуть ли не в узел, в потеках собственной спермы, дыша так, будто не спал, а бежал стометровку на время, а потом еще долго не могу уснуть, покрывая пространство вокруг кровати равномерным слоем сигаретного пепла. Стены моей маленькой холостяцкой квартирки от пола до потолка заклеены его фотографиями - мне даже пришлось купить стремянку, когда собственного, немаленького, в общем-то, роста стало не хватать, чтобы воткнуть в тонкую перегородку очередную кнопку. И да, чего уж греха таить - фотографиями моего персонального, с позволения сказать, производства. Каждый мало-мальски крупный концерт. Иногда я напоминаю себе ебаную группис, того гляди, начну таскаться за группой в туры, простаивать у дверей отелей в ожидании Его появления. Не помню уже, когда все это началось. Возможно с той зимы, когда я плотно подсел на наркотики и проводил долгие вечера без света, погруженный в музыку Seigmen, или в тот злосчастный вечер, когда редактор журнала, на который я тогда работал, потащил меня на after-party группы. Так или иначе, скоро пришло осознание, что Алекс появлялся в моей удолбанной черепушке чаще, чем следовало бы, с каждым разом занимая в ней все больше места. Через полгода я решился признаться себе, что, кажется, влюбился. От этого признания самому себе легче не стало. Напротив, постепенно растущая коллекция снимков его обнаженного, залитого экстатическим потом торса начала вызывать все более навязчивые мысли о сексе. Одного лишь звука его голоса было достаточно, чтобы обеспечить меня крепким стояком, от которого спасала только мастурбация. Нетрудно догадаться, что сей факт послужил достаточно веской причиной моего увольнения. Согласитесь, сложно работать на большую шишку, когда большую часть времени бодрствования торчишь в сортире, зажав член в кулаке. Я часто фантазировал. Смешно признаться, но ни разу, даже в моих самых смелых фантазиях, я не спал с ним. Всегда был кто-то другой. Чаще всего Ким, хотя я даже не всегда вспоминал, как он выглядит. Так, черная тень, подписанная тремя буквами имени. Не стоит обвинять меня в трусости. Вспомним, первый титул в списке, причитающемся Мекльбасту - божество. Даже если бы судьба свела нас нос к носу, не уверен, что я посмел бы хотя бы коснуться его. Просто стоял бы, как мудак, открывая и закрывая рот, что та выброшенная на берег рыба. Очухиваюсь от размышлений только, когда какая-то не в меру упитанная деваха, наплевав на заградительную сетку, пытается прорваться на сцену. Слышу ор секьюрити, пригибаюсь, чтобы не быть вдавленным в отполированные сотнями рук металлические прутья. Не себя берегу, нет. Техника важнее. POV Alex Он позвонил посреди ночи, хриплым, прокуренным голосом просипел, что работает в каком-то журнале и поинтересовался, не соглашусь ли я позировать ему. Первым желанием было в выражениях, мешая норвежский и английский, посоветовать ему пойти с подобными предложениями куда подальше. В тот день у меня было исключительно паршивое настроение. Но я почему-то согласился. И до сих пор не знаю, считать ли это плевком судьбы в лицо или же подарком всевышнего. Эта встреча перевернула мой мир с ног на голову. Мы встретились в один из таких мерзких деньков, когда погода не может определиться, как еще поиздеваться над прохожими, и с неба то сыплется мелкая крупа, то льет холодный, отчего-то липкий дождь. Когда он вошел в полутемное помещение бара, где в тот час не было никого, кроме, пожалуй самых старых завсегдатаев - конченных пропойц с красными, обветренными от долгого пребывания на воздухе, лицами, пропахших рыбой и перегаром, мне показалось, что передо мной грызун - симпатичный, но чертовски опасный. Как, скажем, декоративная крыса. Тощий, с острыми чертами лица, которые не скрывали даже падающие на лицо выкрашенные в вишневый мокрые пряди. Он дрожал, а с волос за воротник поношенной полушинели капала вода, заставляя судорожно передергивать плечами. На его плече был кофр с камерой, такой огромный, что, казалось, мальчишка (иначе я не смог бы назвать его и сейчас) сейчас сломается пополам от тяжести. Лапка, протянутая для рукопожатия была на удивление горячей и сухой. Позже выяснилось, что его лихорадило. Такого явного диссонанса между тембром голоса и комплекцией мне еще не доводилось встречать. Чертово любопытство и стало последним аргументом в пользу принятия этого весьма сомнительного предложения. Мы не оговорили гонорар. Меня даже не смутило то, что съемки должны были проходить в его квартире, находившейся двумя этажами выше бара. Я мог пойти на попятную еще на лестничной клетке, когда прямо под моими ногами от ступеньки отвалился порядочный кусок бетона. Но мне было интересно, насколько далеко он зайдет в своей очевидной лжи, насколько далеко Я позволю ему продвинуться. Перед дверью мальчишка очевидно струхнул, долго возился с ключами, бормоча что-то себе под нос. Попав внутрь, он, даже не потрудившись разуться, пулей влетел в одну из комнат, чем-то оглушительно зашуршав. Не успел. Я вошел раньше, чем он смог скрыть свой явный прокол. Со стен на меня смотрели мои многочисленные фотографические копии: глянцевые и матовые, цветные и монохромные, разных лет. В помещении явственно пахло фотохимией и...спермой? На полу были разбросаны бочки для проявки, прищепки, пустые контейнеры из-под раствора и еще какая-то дрянь. И снова я говорю, что мог бы развернуться и уйти в тот же миг. И снова повторяю - всему виной любопытство. Я не был зол или шокирован. Меня, скорее, позабавила рискованность этого маленького извращенца. Я рассмеялся, продолжая разглядывать снимки, для верности осмотрев парочку внимательнее. Было совершенно очевидно, что все они - дело рук одного человека. Тот же стиль, та же манера обработки. А он все стоял посреди комнаты, как поломанный паяц, жалкий Пьеро, заламывающий руки, шатающийся из стороны в сторону, как будто сопротивляясь сильному ветру, кусал тонкие губы, уже начинавшие призывно алеть на болезненно-сером лице. Возможно, его бездействие наскучило мне, потому что, я спросил напрямую, что он собирался делать со всем этим. Разумеется, ответить ему было нечего. Не молчи он, мне удалось бы обратить все в шутку, даже, наверное, провести эту злосчастную фотосессию. Но тишина и раздражительность последних дней сделали свое. Когда я подошел к нему вплотную, мальчишка в ужасе отпрянул, едва не споткнувшись, в последний момент чудом сохранив равновесие. Он не сопротивлялся, когда я дернул его на себя, даже не пискнул, когда я впился в его истерзанные губы своими. В нос, перебивая вонь проявителя, ударил запах раскаленного металла, отзываясь на языке солоноватым привкусом. Он не сжимал зубы, не изображал сопротивление, жадно отвечая на поцелуй. Не возражал, когда я повалил его прямо на загвазданный пол, хотя до постели была всего пара шагов. Балансируя на грани сознания, я услышал отчетливый стук, с которым его голова встретилась с горизонталью. Острые коленки, тисками сжимающие мои бедра, паукообразные пальцы-прутики, нервно дергающие воротник рубашки. Кажется, он даже всхлипывал от нетерпения и эти всхлипы переходили в полузадушенные рыдания, когда я обезображивал неожиданно нежную кожу багровыми следами укусов. Резкие движения таза навстречу, хриплый визг бродячего кота, в ответ на мои пальцы на члене. Нам не потребовалась смазка, хотя он-таки умудрился, сложившись непонятной ломанной, взять в рот, заливая мой пах горячей слюной. На все это не больше пяти минут. Еще десять на то, чтобы свезти кожу на его острых лопатках, вколачивая худое тело в покрытый жестким ковролином пол, и кончить. В качестве бонуса еще три полных оборота секундной стрелки на созерцание кровящих губ, скользящих по члену, языка, старательно повторяющего узор вен, вылизывающего головку. И за все это время ни одного слова, даже банального, набившего оскомину "еще". Я оставил его лежать на полу поломанной куклой, пышущего болезненным жаром, хрипящего в лучших традициях умирающего туберкулезника. Не осталось сил даже на то, чтобы освежить в памяти его имя. Вернувшись домой, я рухнул спать. Как был - в одежде. Хорошо еще, что заставил себя разуться и снять куртку. Сознание выключилось на сутки. POV ? Я смотрю в потолок, не в силах подняться с царапающего и без того исполосованную спину пола. В который раз уже так. В комнате теперь отчетливо пахнет сексом, этот запах перебивает даже едкий смрад проявителя. На растянутом под потолком шнуре тяжело и влажно, как гроздья винограда, покачиваются свежие снимки. На них Алекс, мать его, Мекльбаст, сидящий у стены, покрытой изображениями себя, Алекс, пьющий кофе на фоне серого прямоугольника оконного проема, Алекс, запустивший руку в расстегнутые и держащиеся на честном слове брюки, Алекс...Алекс...Алекс. Меня зовут...скажем, Варг, хотя будь я Сверром, это бы все равно ничего не изменило. Куда важнее то, что мне больше не приходится довольствоваться случайным кадром.