Окровавленные цветы

Первые алые лепестки падают в раковину аккурат во второй день Бренды в новой школе. Она выходит из душа, вытирает полотенцем волосы, и в горле вдруг начинает скрестись, легкие разрывает, и, кашляя, Бренда выплевывает ошметки расцветших в ней роз. Капли крови попадают на зеркало. Она стирает их ладонью, глядит на кровавые разводы и думает, что ей жопа. Полная. Бренда только вчера оказалась новенькой в школе Бейкон Хиллс, но успела влюбиться в одного из близнецов Стилински. Бездарно и глупо, хотя думала, что такого с ней уж точно не произойдет. Ну, только не с ней, правда? Алые лепестки в раковине насмехаются над ней, а в легких скребет и ворочается что-то, прежде ей незнакомое. Что-то, что, как она думала, никогда с ней не случится, как всегда думаешь, что всё плохое случается с другими. Ханахаки.  — Ну охренеть теперь… — Бренда прополаскивает рот, умывает ледяной водой пылающее лицо. Что делать, она положительно не знает. Видимо, подыхать. Лишь бы цветов на могилу не принесли. Она смывает лепестки в унитаз, они не желают уплывать в канализацию, красными каплями болтаясь в воде. Черт, черт, черт. Бренда стирает с зеркала кровавые полосы, оставленные ладонью. Томас и Стайлз Стилински — близнецы, но друг на друга совершенно не похожи. Стайлз — вечный «ботаник» и вечно запасной игрок по лакроссу (самая дурацкая игра ever), влюблен в королеву школы Лидию Мартин и отпускает ядовитые комментарии прежде, чем соображает, что может получить по зубам. Ну, по крайней мере, таким его Бренда за первый день в школе увидела, хотя она не отрицает, что он может быть совсем другим. В конце концов, в школе все носят маски, которые раздали им ещё в первом классе. А, ещё у него есть лучший друг, парень Киры Юкимуры — единственной девушки, которая пообщалась с Брендой вчера. Томас Стилински — не спортсмен ни в коем случае. Он опоздал в первый школьный день на двадцать минут, получил первую за учебный год отработку от самого вредного учителя и нисколько не расстроился. Из наушников у него бухает рок-музыка, а коленки торчат из драных джинсов. Он дружелюбен ко всем без исключения, но в основном общается со своей компанией, в которой есть ещё два пацана — блондин и молчаливый кореец — и одна девчонка. Он не крутой парень, по которому сохнут все девчонки, не местный спортсмен и не ботаник. По его ответам на биологии и химии Бренда успела понять, что Стилински номер два очень умен, но пользуется этим только если ему это интересно. Впрочем, преподаватели ему это прощают — кроме учителя обществознания, который и поставил ему отработку. Они очень разные, но, кажется, им это не мешает. И нет, выбор Бренды пал не на Стайлза. Томас. Она почти видит, как алые лепестки складываются в его имя в раковине в туалете, когда она едва успевает выбежать из кабинета литературы, прикрывая рот ладонью и надеясь, что кровь не сочится сквозь пальцы. Сколько ей, такими темпами, останется-то? Бренда держится руками за края раковины, вглядывается в собственное бледное лицо. Охуенно. Просто потрясающе, Вселенная, спасибо тебе огромное. Она задыхается этими цветами, они лезут из неё каждый день. Хорхе, приемный отец (Бренда считает его настоящим), удивляется её бледности. Бренда отмахивается — новая школа, стресс, нормально всё. Ещё она думает, что-либо Стайлз Стилински знает лекарство от ханахаки, либо его любовь — не такая уж безответная, иначе он бы уже давно помер. Но, когда из тебя лезут кровавые цветы, думать о проблемах других ты будешь в последнюю очередь. Бренде хочется вывернуть себя наизнанку, вытащить легкие и выковырять из них розы. До последнего бутона, распадающегося на части, будто труп.  — В субботу у Мартин вечеринка, ты идешь? — Кира прислоняется плечом к шкафчику.  — Меня не приглашали, — пожимает плечами Бренда. Ещё раз увидеть Томаса Стилински и всю эту его чудесную компанию — Терезу (его девушка, да), Ньюта, Минхо? Томас, обнимающий Терезу Агнес, вызывает у Бренды приступ кашля и острой аллергии на чужую любовь. Она смирилась с безответностью собственной, она готова к тому, что ей пара месяцев от силы осталась, но приближать собственную смерть? Уж увольте.  — Да брось, — фыркает Юкимура. — Мартин возражать не будет, я её знаю. Лидия Мартин только пытается казаться поверхностной, на самом деле она умна до чертиков, Бренда раскусила её в первый же месяц в новой школе. Приют, из которого её шесть лет назад забрал Хорхе, научил её разбираться в людях. И поэтому она думает, что в Терезе Агнес есть что-то очень ядовитое, разъедающее, какая-то червоточинка, которую сразу и не уловишь. Бренда списывает это на глупую и неуместную ревность. Проходит несколько дней. Приступы кашля учащаются, и Бренде чудится, будто она была слишком оптимистична относительно даты собственной смерти. Она отхаркивает кровь в раковину, привычно прополаскивает рот. К черту, если ей суждено скоро сдохнуть, так она хотя бы повеселится напоследок! Вечеринка у Лидии шумная, сама хозяйка в зеленом платье направо и налево стреляет глазами, но будто на самом-то деле ищет кого-то взглядом. Бренда чувствует себя лишней на этом празднике жизни, наливает пунш в бумажный стаканчик — может, если выпить, станет легче, и сраная ханахаки отступит, сдастся хотя бы на один вечер? Чертов Томас Стилински и здесь — стоит, пьет пунш, ему явно скучно. Оборачивается, ловит взгляд Бренды и неожиданно пробирается сквозь толпу старшеклассников, садится рядом.  — Ты в порядке? — смотрит так, будто ему не все равно. Проклятая болячка в легких ковыряется, мучает. Бренда запивает першение в горле глотком пунша, который резко теряет вкус.  — В полном, — она нелепо машет рукой. — Просто я здесь мало кого знаю.  — Ну, меня знаешь, — он пожимает плечами. Ага. Знает. Бренда молится всем на свете богам, чтобы не начать кашлять прямо сейчас. Нет, всё эти несколько недель её адаптации в Бейкон Хиллс Томас не игнорировал её. Например, учитель химии, Ава Пейдж, поставила их в пару на лабораторных. Например, Томас часто махал ей рукой в столовой, подзывая сесть к его компании. Бренда падала на стул, ненавидела себя и ловила недовольные, почти ненавидящие взгляды Терезы. Ну и пусть. Отказаться от общения с дружелюбным Томасом Бренда не может, это выше её сил. А она всегда считала себя сильной, значит, всё очень серьезно.  — Не хочется навязываться. В горле снова скребет, и Бренда понимает, что удержать кашель не сможет. Она зажимает рот ладонью, подрывается и несется к туалету, но дверь заперта. Черт, черт, черт! Бренда кашляет в ладонь, лепестки лезут ей в рот, привкус крови вызывает тошноту. Как она преодолевает путь на второй этаж дома Мартинов, Бренда не помнит. Раковина в ванной комнате Лидии окрашивается кровавыми каплями, Бренде кажется, что она выворачивается наизнанку. Она кашляет, кашляет и кашляет так, будто настал последний день в её жизни. Она горит, словно от температуры, а может быть, это температура и есть. Дверь хлопает, щелкает замок. Похоже, она забыла запереться. Бренда выплевывает очередной разлагающийся бутон в раковину.  — О, твою мать, Бренда! — Томас таращится на кровь и розы на белом фаянсе. — Твою же мать… — повторяет он снова и снова, пока умывает её окровавленное лицо. Бренде хочется спросить, какого черта он заботится о ней, ему не всё ли равно, не похер ли? Но сил на вопросы уже нет. Она опускается на кафельный пол и утыкается лицом Томасу в плечо, обтянутое трикотажем футболки.  — Всё нормально… — привычно бормочет она, хотя очевидно же, что нихрена, к чертям, не нормально, всё плохо, очень-очень плохо.  — В жопу, Бренда, это не нормально! — взрывается Томас. Он хватает её за плечи, встряхивает. — Ты что, не врубаешься, что умираешь?! О, спасибо за напоминание. Бренда сжимает зубы.  — А я-то думала, что открою цветочный магазин, — цедит она. — Прямо открыл мне тайну! — на ядовитый выброс уходят все её силы, и Бренда враз теряет свои шипы, сама теряется, когда Томас приподнимает её лицо за подбородок. Его карие глаза — чертова бездна.  — Кто? Вопрос очень, очень простой, а ответа Бренда ему дать не может. Потому что цветы из неё рвотой лезут из-за него. Потому что у него есть Тереза, и они типа вместе, и всё такое. Потому что эти цветы, гребаные розы, можно из легких только вырезать, но тогда придется уехать и никогда его больше не видеть. Чтобы не вспомнить снова. Бренда очень больна и сама это знает.  — Не важно, — она поджимает губы. — Ты его не знаешь. За следующую неделю Бренда умудряется избегать Томаса Стилински, как только может. Ханахаки, кажется, успокаивается, либо копит силы для решающего рывка, который Бренду и добьет. Бренда думает — к черту, если суждено сдохнуть, так хоть ещё поживет. Оказывается, вокруг неё есть и другие люди. Она с удивлением узнает, что Лидия Мартин уже давно тайно встречается со Стайлзом Стилински — просто неожиданно ловит их в школьной подсобке после уроков, когда идет туда за шваброй. Ага, её отработка — помыть класс химии после уроков. Миссис Пейдж почему-то её прямо терпеть не может. Но этой тайны, которую она обещает хранить (иначе Мартин ей горло скальпелем вскроет, только Лидия не знает, что Бренда была бы за это даже благодарна), Вселенной мало. Бренда слышит разговор миссис Пейдж и Терезы Агнес об олимпиаде штата по химии, в которой Тереза участвует вместе с Томасом. «Химичка» обещает Агнес подсказать Томасу неправильную формулу, благодаря которой Тереза (а ей очень, очень нужно в Йель, без олимпиады никак) сможет выйти на государственный уровень, а Томас ни с чем останется. Это мелочь, казалось бы, но Бренда взбешивается. Что в голове у этой девчонки, если она своего парня готова предать ради олимпиадного диплома, которым только в туалете подтереться? У Бренды морально-этический выбор — пиу-пиу-пиу! — сказать Томасу или нет? А Тереза к Томасу ластится сильнее, и в горле у Бренды снова першит цветами. Ничего она не рассказывает — доказательств-то нет, и с чего бы Томас ей вообще должен верить? Они вроде как друзья, он знает её тайну, да только это не повод. Бренда бессильно наблюдает, как с олимпиады Тереза в октябре возвращается с победой, но с Томасом она больше не вместе. И, кажется, её это не расстраивает. Зато Томас пускается во все тяжкие — уроки прогуливает, нарывается на отработки, учителя не то чтобы в шоке, просто недоумевают. Ближе к Хэллоуину Бренда всё ещё жива, и её это удивляет. Лепестков даже будто меньше стало, но она не обольщается — вряд ли Томас Стилински решил, что она — его судьба. Просто ханахаки силы копит, кто знает, как вообще эта хрень действует? Хорхе беспокоится, волнуется, уговаривает Бренду сходить к врачу. Она смеется, в очередной раз машет рукой в своей манере, говорит, что устает в школе, что к рождественским каникулам станет легче, что это стресс. Хорхе не верит, но заставить её не может. И только просит её беречь себя. Бренде отчаянно больно за обман, а как иначе-то? Сказать, что у неё в легких — гребаные красные розы, кто же знал, что Томас Стилински их больше всего любит? Рассказать кому — не поверят, ага. Томас тоже бледнеет, за месяц похудел, будто сел на диету. Бренда знает, чувствует и подозревает у него ханахаки, и даже знает, что в этом виновата Тереза Агнес. Ей хочется выдрать девчонке волосы, приложить её лицом о школьный шкафчик, потому что никто не имеет права делать больно Томасу Стилински. Но не делает этого, и просто наблюдает за происходящим. Томас постепенно становится её другом, даже ближе Киры. Но Бренде этого мало, мало, мало. Лепестками роз можно невесту на свадьбе осыпать, так их много уже скопилось на её памяти. Томас и Бренда ходят вместе на вечеринки и в боулинг, и она узнает, что компания его (особенно после того, как от них «отвалилась» Тереза) — очень даже неплоха. Ньют мог бы сделать карьеру стэнд-апера, шутит он много и к месту, а ещё — преданный и честный до ужаса. Минхо больше молчит, но не потому, что ему нечего сказать, просто не любит тратить слова. Они все разные, и Бренда боится не влиться в их странную тусовку, но все-таки вливается, и ей нравится. Ей нравится всё, кроме развивающейся ханахаки. Она возвращается из школьной библиотеки после подготовки к докладу по истории, когда слышит в мужском туалете надсадный, до боли знакомый кашель — сама таким исходит уже почти два месяца, без малого неделя до сомнительного праздника. Это не её дело, Бренда хочет пройти мимо, но что-то внутри тянет и тащит, и она повинуется интуиции, осторожно приоткрывает дверь. Томас над раковиной склоняется, сплевывая окровавленные лепестки хризантем. И Бренда бросается к нему прежде, чем соображает, что творит какую-то херню.  — Томас… Она не ошибается — хорошо ей знакомые лепестки в каплях крови на белом фаянсе. Бренда с детства обожает хризантемы, даже ещё когда их не видела, а просто слышала название. Оно казалось ей каким-то волшебным, сказочным.  — Ага. — Томас вытирает рот ладонью. — Хризантемы, чтоб их. Бренда думает, что это просто совпадение. Она вытирает Томасу салфеткой губы, потому что не может не помочь ему, выводит на свежий воздух. У Стилински явно кружится голова.  — Всю жизнь думал, что это вот мой брат либо сдохнет от ханахаки, либо его любовь к Лидии — это просто дурь в башке, — усмехается он. — А вон оно что… Бренда чувствует, как её пожирает изнутри чувство вины: она могла рассказать Томасу о предательстве Терезы, но не сделала этого. Испугалась, что он возненавидит её. Струсила. И теперь он мучается. Из-за неё в том числе.  — Это я виновата… — бормочет она тихо, так, чтобы он не услышал, но Томас всё равно слышит. Резко разворачивается, вглядывается в её лицо.  — С чего ты взяла? — отрывисто спрашивает он. Бренда открывает рот, чтобы рассказать ему, покаяться, попросить прощения. Смотрит на его потемневшие глаза, на плотно сжатые губы, и…  — Томас? — ей кажется, что она в чертовом сне. Ей кажется, что ханахаки в её легких скручивается, скукоживается, исчезает, потому что Бренда внезапно что-то понимает, хотя ещё не верит сама себе.  — В этом нет никакого чертового смысла, — Томас прикрывает глаза. — Прости, Бренда. Я тебя напугал? В его легких цветут хризантемы, а это не может быть совпадением, или может, или нет, она уже запуталась. Бренда сглатывает, спрашивает, едва ворочая языком:  — Какие у Терезы были любимые цветы?  — Пионы, — не задумываясь, отвечает Томас, распахивает глаза. — Почему ты спрашиваешь? Мало ли в школе девчонок, любящих хризантемы? Мало ли в круге общения Томаса девушек? Бренда смотрит на него и отвлеченно думает, что Томас Стилински многого о своем брате не знает, если думал, что ханахаки будет у Стайлза. Думает, что никогда, вот ни за что не решится задать ему вопрос, который сейчас на языке вертится. «Это я, Томас? Это я… твоя ханахаки?». Стилински вздыхает, ищет в кармане джинсов ключи от мотоцикла.  — Тебя подбросить домой? Он мог бы и не спрашивать, последний месяц он её после школы частенько отвозит. Бренда думает, какая же она дура. Как вообще могла решить, что Томас в неё влюблен? Разве это не было бы взаимно? Потом она вспоминает, что так это не работает. Что ханахаки мучает людей, искренне считающих, будто их чувства — не взаимны. Это что-то вроде психологии, кажется. Бренда точно не помнит. Психосоматика, вот. Ей бы молчать, но Бренда молчит два месяца, и лимит, кажется, исчерпан.  — Я люблю хризантемы, — говорит она тихо. — Только мне их не дарят. Томас роняет ключи на асфальт. Оборачивается, смотрит на неё, будто впервые увидел. Бренда ощущает, как хрень, пожирающая её изнутри, исчезает, шипя, уходит, забирая с собой разлагающиеся розовые бутоны, и её отпускает. Позволяет дышать полной грудью. Стилински на миг вновь зажмуривается, а потом — улыбается.  — В жопу эти цветы, — сообщает он. — Глаза бы мои их не видели. Его сухие губы всё еще хранят привкус его собственной крови, которая из его легких откашливаться больше не будет. Никогда.