***
Несмотря на весь хаос в жизни, Брюс был закономерен. Он не любил: аккуратный почерк, кофе в стаканчиках и мягкие блондинистые волосы, как у Кэрол. Брэндон Салливан состоял из всего и сразу, что Брюс не переносил. Брюс старался его ненавидеть. Тонкая нить губ Брэндона так и не дрожала в улыбке. У него было смазливое лицо и словно девчачьи ресницы — этих мелочей оказалось достаточно, чтобы одноклассницы томно вздыхали. Но ненавидеть его по-настоящему — так, смачно, до вбитых кулаков уже не в стену, всё равно не получалось. Брэндон был вежлив со всеми. Он не мог вызывать никаких чувств, кроме замороженных, льдистых. Любая злость стыла под серой дымкой его глаз. Брюс вглядывался, искал в нем что-то ненормальное. Думал — может, у него тоже разбитое сердце и капроновые колготки в шкафу, и вечерами, после уроков французского, он переодевается в женщин. Такие, как он, всегда что-нибудь скрывают. Сексуальный маньяк? Случайные касания Брэндона в толпе, наэлектризованные кончики пальцев на глади ладони. Брюс убеждался в своих отчаянных и смешных предположениях. После одного урока физкультуры он понял, что не ошибся. Он специально выжидал, чтобы Брэндон ушел. В разом оглохнувшей раздевалке оставался на скамейке, ждал торопливого исчезновения. А Брэндон на него украдкой глядел, стягивая шорты с таким видом, будто он на кастинге порноактеров. Костяшки на руках Брюса красным горели так же, как отпечатанная полоска от шорт в самом низу подтянутого живота Брэндона. Он же хотел, чтобы на него смотрели. Извращенец. Брюс между желанием рассмеяться или врезать ему выбрал первое — и выпил в тот день несколько банок энергетика, заставляя себя думать. Он даже прогулялся до дома Брэндона, гипнотизируя задернутые шторы. За ними — наверняка сеанс мастурбации. Было лестно. Вспоминалось всё смирение Брэндона, его молчание в ответ на поддевки Брюса, которыми он проверял всех. Вот, значит, почему. Брэндон в него влюбился. Смешно, гадко, интригующе. Всё, что он предпочитал. Брюс уже знал свое преимущество. В этот раз любил не он. Но засаднило же тогда щеку, мелкую царапину от дверного косяка, в самый неподходящий момент. Брэндон улыбался. Брюс стоял, прижимая ладонь к горячей щеке.***
Они сидели спиной друг к другу. Брэндон нервно курил. Думал, когда всё дошло до того, чтобы Брюс делился с ним сигаретами. Брюс морщился от запаха его парфюма. Хотя иногда он чувствовал, что почти касается носом этой гаденькой свежей шеи. Каждый из них понимал, что это зашло слишком далеко. Чужая влюбленность влюбленностью, но не сидеть же теперь: лопатка к лопатке, плечом задевая другого. Надо было что-то делать. Хотя бы держаться на расстоянии. Брюс отстранился, сигарету забрал обратно — и стал докуривать, пока Брэндон бессмысленно раскрыл рот. Поцеловать хочет, наверное. От мысли, заставившей поежиться, Брэндон сомкнул губы. Намекает. Брюс беспокойно выпустил дым, весь нахмурился, следя за Брэндоном. — Слушай, — Брюс кинул слово между затяжками, — как по-французски будет «дерьмо»? Говоря, Брюс был как на американских горках: его подкидывало и резко опускало вниз, и сердце как-то замедленно, не поспевая, повторяло все виражи. — Merde. Брэндон послушал, как Брюс задумчиво повторил «merde» несколько раз, и сам похолодел. Он собирается признаться. Брюс Робертсон собирался признаться ему в любви. Всё к тому и подводил. Не было особенного лестного чувства, привычного, изъеденного, только беспомощность рухнула на него. Осознание — молниеносное, что вся уверенность пошла по швам. Доигрался. Сблизился. Брэндон пытался перебить Брюса, искал слова, а в голове крутилось одно. Он в упор на него смотрел. Иногда — особенно, если смотреть долго, казалось, что Брюс становится красивее. Что пятно солнца, мазнувшее по глазу, высветило радужку. Что в скулах с мелкими царапинами была тайна не только бунтарства. Иллюзия света и настроения. Даже новое страшное чувство рождалось ниже сердца, вертелось в животе не воодушевляюще — жадно, голодно, тошно. Если бы он знал, что это тоже называют влюбленностью, между двумя желаниями: прикоснуться и растерзать. Merde. И вправду — дерьмово. Брюс потушил сигарету, сощурился. Он почти заново узнавал то, что пережил с Кэрол — сквозь Брэндона видел грядущую тоску и отплевывался. Не верил. Не мог же он вляпаться во второй раз, да ещё и так. Ещё и в кого — в Брэндона Салливана. Брюс старался перепутать любовь с жалостливым отвращением, напряженно перебирал, какой грязной шуткой парирует признание. Но не ответит взаимностью. Ни в коем случае. Брэндон выглядел подавленным, и Брюс предвкушал и боялся. Ждал. В школе именно он распустил бы слухи о целом букете сексуальных расстройств Брэндона и избегал бы его тяжелого взгляда. Уязвимость другого — заманчива. Лишь бы не своя. Он терпеливо выжидал, голову запрокидывал к небу, будто бы и не находил у Брэндона за воротником родинки на ключице. Не испытывал сейчас стыда, так рьяно пульсирующего у обоих. Брэндон — не тот, кем он мог бы любоваться, подмечать, что в тени его улыбка кажется похотью самой, а в зализанные волосы хочется руку запустить, взлохматить, нарушая порядок. Не было ничего. Так что — по забывчивости случилось их касание плеч. Брэндон чуть дурость не сказал: собирался попросить вторую сигарету. Когда опомнился, было поздно. Дыхание Брюса шло на него застоялым сигаретным дымом. Прямо из легких — в чужие губы. Он вдыхал, случайно, непрошено, а дым ведь кончался. Расстояние уходило тоже. Ещё бы немного — и задохнулись оба, если бы не столкнулись губами, вспоминая приемы искусственного дыхания, сердцем своим придавливая чужое как реанимирующими руками. Ртом попали в горячую пустоту. Солено было на зубах. Перед глазами — темно от головокружения, от незнания, что делать дальше. Чуть не остановились в своей погибели. Спустя долгие секунды, они поспешно, неумело — совершенно, впервые поцеловались. У Брюса на сухих губах было больно и хорошо от языка, змеей проскользнувшего где-то меж. Брэндон стерпел те укусы, к которым потом отчаянно хотелось приложить льда. У этого поцелуя был вкус безвозвратности. Приговора. Может, однажды, разбитые, они прочувствуют, как вся их жизнь исполосована чужими руками. Но они уже соскользнули с края. И не то что приняли — просто смирились. Брэндон влюбился в Брюса Робертсона. Буквально — убился в него во всех школьных туалетах, где громко стучала горячая вода по раковине, скатывалась, журчала в проглатывающем водостоке. Почти не было слышно хлопка чьей-то спины о кафель на стене. Брюс кутался в забытый в его квартире кардиган Брэндона Салливана. Соседи жаловались на громкую музыку и смех, зато ничего не говорили про запах сигарет и объятия в занавешенном окне. Если по двери стучали, в дверь обязательно что-нибудь прилетало в ответ. Брюс, кажется, любил его тоже. Кажется — так обнадеживал себя Брюс. На самом деле даже не мог при встрече не кинуться на Брэндона, тыкаясь головой куда-то в его плечо, и сказать, что эта колючая водолазка никуда не годится. Брэндон манерно фыркал. Брюс смеялся, пихая его локтем в живот. Что-то прекрасное видели они друг в друге. Что-то — от чего невозможно было оторваться. От веснушек или выпавшей из-за уха пряди волос… В этом и был весь парадокс.