plastic and bones.

      Впервые её прикладывают об асфальт так, что дыхание действительно перехватывает. Во рту булькает железом.       У нападающей или нападающего, кто бы это ни был, тёмная маска на лице, закрывающая всё, кроме глаз, и хорошо поставлен удар, это понятно сразу. Но она думает только о крови, каплями попадающей на стекло наручных часов, подаренных бабушкой парой лет назад.       Она любит свою бабушку. Не обязана, но просто не может иначе. Женщина помогла ей вырасти как личности, чтобы потом тонкую кожу на этом личностном лице стирали в кровь в ближайшей подворотне. Она не собиралась идти этой дорогой. Нацепила часы, чтобы примерно понимать, через сколько она окажется у знакомых ворот. Хорошо, что телефон не взяла.       Приходится вставать с охладившегося за ночь асфальта, даже не отряхивая режущую крошку с ладоней, и отбиваться — хватит лежать без дела. Мазнув чужую скулу, она сбивает маску и бросается вперёд. Нужно отвлечь — удар, — вывести из строя — удар. Можно драться до бесконечности — кулак то и дело попадает в натренированный пресс. И откуда только такие экземпляры? В этом районе тоже разрастается подпольная сеть?       Она вытрясет всё из этого идиота, как только доберётся до его домика на задворках. Слишком маленького и стандартного для человека, чьи родители владеют промышленным концерном. Можно отметить скромность семьи — отпрыски, когда они молоды, получают огромные квартиры в высотках в центре города. В отдельном районе для богатеньких детишек. Личную обслуживающую команду, дорогие наручные часы, дорогие машины. Но это — только на десерт, не больше.       Возможно, не откажись она в своё время от личного водителя или телохранителя, не пришлось бы тратить время на что-то, в чём она застряла сейчас. Это ненормально — разбивать чью-то голову о кирпичную кладку дома, но именно этим она и занимается. Ей просто нужно было сократить маршрут, а тут вылезают такие кадры. Пошло оно всё, окей? Это начиналось как самозащита.       Но если подпольные бои в этом районе набирают всё большую популярность, то им всем пора зарываться в глубокую яму, расторгать соглашение со спонсорами. И просто деньгами, как это обычно бывает, не отделаешься.       До какого-то времени родители воспитывали её скромной, но потом, когда при общем подсчёте оказывалось, что ей за двадцать четыре, они начинали закидывать её бесполезными подарками и телефонными звонками разрывать телефон, пугая её добермана Роско — это хорошее имя для пса, она смотрела мультик, где у собаки была такая кличка, — подскакивающего с пола, бросающегося ей, сидящей на диване, на колени, зарываясь своим мокрым носом в плед. Он был с ней с самого своего рождения — ещё щенком отец вручил ей его, чтобы дочка набиралась ответственности, и теперь этот пёс, чёртов подросток с мотором прямо под хвостом, носящийся по парку и носящий её за собой, прячется, когда звонят родители.       Возможно, он чувствует, кто звонит. На подсознательном уровне. Или помня, что с ним было до того, как он оказался в огромной тёплой гостиной, падая в холодные руки девочки-подростка, в чьём возрасте он находится сейчас сам.       Она никогда не спрашивала, откуда щенок появился у отца, почему этот маленький комочек скулил и вырывался, когда руки с огромными перстнями передавали его в другие, детские. Ей не пришлось больше гадать, когда, чтобы помыть Роско в первый раз, пришлось сидеть с ним в ванной. В мыльной воде с грязью, слезающей с пса после прогулки. Роско уронил её за собой и вцепился зубами в руку, оставляя тёмные следы. Она не сказала родителям. Теперь они постоянно принимают ванны вместе — она залезает в воду следом за Роско, моет его, стараясь не попадать струями на морду, а потом спускает грязную воду, вымывает ванную, пока доберман лижет её пятки, и принимает душ сама, пока пёс смотрит на неё большими, внимательными глазами с коврика прямо у ванной. Лижет своим длинным языком место, где когда-то были шрамы.       Она не забросила его тренировки после ухода от родителей. Наоборот — они постоянно бегают вместе в том же парке, тренируются вдвоём до приятной тяжести в ногах и лапах. Когда время было поспокойнее, Роско даже окончил собачью школу с отличием, и весь день ел вкусное печенье для собак, потому что заслужил — он великолепно натренирован, но ей всё ещё больно за всё, что ему пришлось пережить.       Потому что да, он бросается на недоброжелателей. И ей на колени, когда звонят родители.       Потасовка скисает сама по себе: раз, и боли в лице, чужих кулаков больше нет. Видимо, отпала надежда на какую-либо наживу, хотя можно было забрать часы, а потом разочароваться, попробовав их продать. Пусть они только на первый взгляд «почти ролексы», на деле всё тот же чёртов раритет из лавок, в которых любит околачиваться бабушка, и инвестировать тоже, если они смогут разгладить морщину на её лбу, складываемую из всех её жизненных проблем и нахмуренных бровей. А разорять чужой бизнес она любит чуточку больше. Часы — трофей из маленькой лавчонки, не кинувшей ей всё к ногам. Их можно носить хотя бы из вредности, потому что на каждый семейный ужин бабушка приезжает с новыми украшениями — отреставрированными старыми, — а она даже не пытается показать, что подарок стоит реставрации. Треснувшая стекляшка, ремешок, буквально раскисший со временем. Бабушка сатанеет восхитительно.       До дома этого щенка осталось всего ничего. Марк — один из тех маленьких сорванцов, которым ничего не достанется в наследство, потому что они отказались вступать в управление компанией своей семьи.       Мальчишка не хочет руководить концерном, потому что поднимать деньги на нелегальных боях оказывается проще.       Конечно, он не занимает никакой высокой должности. Среднячок, из-за неопытности неспособный пробиться куда-то выше своего нынешнего положения. Это раньше он только и подносил пиво зрителям, она даже видела его напуганное лицо, пробирающееся в толпе с переносным холодильником, когда её нокаутировали, но, на самом деле, Марк действительно ничего из себя не представлял до момента, пока не начал строить свои площадки и сдавать их в аренду. У него их сейчас всего две — раскиданы по городу, как уютные норки, тоннели которых пересекаются друг с другом, но не с домом самого щенка. Нужно следить за ямами, которые ты роешь, чтобы однажды не оказаться в одной из таких, вырытых под твоим порогом. Это мальчишка усвоил в достаточной степени.       На кой-чёрт только ему нужна нянька? Она старше, суше. Нет времени таскаться с чужими щенятами. Просто, зачем? Но попросил приглядеть за Марком владелец подпольной бойни в её родном районе, пришлось взяться сквозь зубы. В их время финансирование никогда не бывает лишним. Даже если доход высокий сам по себе, им нужен кто-то, кто согласится поддерживать более теневой бизнес. Марк именно на это и согласился, решив, что это позволит пробиться, быть замеченным, ради чего он готов идти на значительные жертвы.       Но деньги от самого Марка, стопкой брошенные на массивный стол в центре зала, когда они впервые встретились на нейтральной территории, она не взяла. Она только присматривает за щенком, пока тот не начнёт отгрызать головы самостоятельно, но учить его тонкостям грязного бизнеса, на что он надеялся, когда предлагал ей ежемесячную оплату? Он может засунуть свои деньги в ещё одну бойню, это даже не будет отличаться от места, в которое их стандартно можно засунуть. Если только они не уже там.       Никто не открывает свой бизнес, эту денежную кормушку в месте, в котором оседают потенциальные спонсоры, пусть даже такие юные. Не из-за возможности «переманить» их на свою сторону, а из-за негласных правил, знакомых каждому, кто собирается ступить на эту дорожку. Тяжело жить спокойно, если ты любишь играться с правилами — это больше походит на войнушку или на скромную семейную драму, ведь все они варятся в одном котле.       К пацану всё же приходится тащиться.       Они с Марком странно похожи. Ему только исполнилось двадцать, но четыре года разницы на деле оборачиваются веками. Может, в нём видят эту свойственную придурь, и поэтому позволили творить с деньгами всё, что вздумается. Может, она должна признать, что сама была такой. У них разное воспитание — видно невооружённым глазом, но у неё тоже был огонёк в глазах, когда всё завертелось сначала в семнадцать, потом и в двадцать. Это нормально — все взрослеют и меняются. Это неприятно, если тебе приходилось расти быстро и умнеть не по годам, но от этого не убежать.       Она пыталась уйти из подполья, но что-то держит до сих пор. Все постепенно стали семьёй, не посмотрев на то, что она дочка богатых родителей другого слоя. Они не в кино — никто никого не трогает просто так. Не задирает, если знает, что вы уже на завтрак можете позволить себе не только лобстера. Никому просто нет до этого дела, пока ты делаешь свою работу хорошо. Судишь на боях, подсчитываешь выручку, умеешь вправлять конечности и обрабатывать раны, не теряя рассудок, или же сама выступаешь на боях. Это иронично и смешно, но тут нужны только базовые навыки, и есть занятия для всех, кто хочет заработать, поэтому в бизнесе много молодёжи. Запусти управление печать документов, в которых прописан поддельный «опыт работы» после определённого срока пребывания на бойне, как когда-то обещали, и школьники работали бы только здесь, а не в кофейнях и забегаловках. Свежую кровь почему-то тянет в эту грязь, но никто не берётся судить, потому что все работают там, где могут. Это и было основным из правил, на котором держалась вся система. Ты работаешь — ты нарабатываешь себе репутацию. Всё — с нуля, за что правила бойни, если ты принимаешь их до единого, в узких кругах называли «перерождением».       Если на неё напали в этом районе, вероятно, бойцы молоды и только-только попали в бизнес. Золотая молодёжь — она не и правда может их винить. Сама в начале не отказывалась от таких мелких проделок, не входившись в официальный прайс. Зато оплата буквально на месте, ничего другого ей тогда и не нужно было. Достаточно иметь ту же придурь в голове и шальные глаза, и зевак можно раскрутить в два счёта.       До дома осталось две улицы, и уже не отвертишься. Идти приходится ещё и потому, что щенок скулит только если случилось что-то серьёзное. Откуда этот Марк всегда вылезает? Лежал бы на своей лежанке, подставив мягкое пузо солнцу, бьющему через окна на втором этаже, взял бы концерн под управление, живя и не отказывая себе в развлечениях. Дёрнулся в подпольные бои. Поругался напрочь с семьей. Зато живёт в домишке с прислугой. Отличная молодость, ей и не снилось.       Обещала не наниматься в няньки, но толку-то? Чувствуется, что ей уже не двадцать четыре, а тридцать восемь, и её сынуля прогуливает школу.       Но её сынуля на деле, а, впрочем, она сама сатанеет, как её бабушка, когда видит, что её сынуля вытворяет.       Она сначала просто заходит в дом, открывая его своим запасным ключом, потому что с маленькими щенками нужно обращаться аккуратно и внимательно следить за тем, чтобы они не съели ничего плохого с пола, не нагадили где не нужно, не упали с лестницы плоской мордой вниз. Не защемили короткий хвост, и так далее. Для этого ей не нужно разрешение открывать двери без помощи прислуги.       Но этот щенок лежит на диване в гостиной, подставив пузо только одинокой луне, весь облёванный, размазывающий кровь по футболке. Она быстро осматривает комнату, но кроме них тут никого нет. Можно говорить спокойно. Ровно так, как ей позволяет выдержка.       — Попробуй объяснить, что ты сделал.       — Чуть развлёкся? С новыми приятелями. Не знаю, обчистили ли они дом, но я спрошу их, как только спущусь, ну, ты знаешь, куда.       Так вот оно что. У гадёныша теперь есть приятели, нападающие на людей ночью.       — Если я отведу тебя к старику, придётся блевать кровью очень долго, чтобы твои дружки объявились, ты же знаешь. Управление новой бойни имеет с тобой дело, да?       Марк игнорирует её вопрос, усмехаясь и поднимая ладонь до шеи, надавливая на только затянувшуюся рану, раскрывая её вновь и пальцем спуская горячую кровь вниз.       — Я выгляжу в любом случае лучше, чем ты.       Он показывает на её лицо. Редкие прохожие, бросающие взгляд в её сторону, наверное, были напуганы до смерти, хоть это и не имеет значения. Мальчишка смотрит на неё своими дикими глазами и плывёт на месте.       — Ответь на мой вопрос.       — А есть смысл? По тебе не видно заинтересованности.       — Мне нужно услышать подтверждение, потому что я больше не буду присматривать за тобой.       — Потому что я знаю?       — Потому что ты спонсор. Больше не наш.       Марк встаёт с дивана, пошатываясь, заплетающимися ногами отпинывая мусор, лежащий на полу, в стороны, и отвратительный запах всего намешанного на его футболке расходится по гостиной. Он мажет руки в крови снова и снова, хоть ему это и не нужно. Она понимает, чего он добивается, и без детских фокусов. Это идёт вразрез с правилами, но она применит силу, если будет нужно. С щенятами так и бывает: они едят пластик, вырастая в Церберов, если ты не вырываешь опасные отходы, пока их пасть не захлопнется. Нужно держать стальные перчатки наготове.       Она проглядела момент, когда щенок с пластика перешёл на кости.       Марк продолжает молчать, только хватая её окровавленной рукой за шею, сжимая со всей силы, зная, что любые усилия бессмысленны. Он скатывается вниз, хватаясь за её колени, всхлипывая, уткнувшись в них лбом. Марк плачет, мешая слёзы, рвоту и кровь на её джинсах в очередную мерзкую картину, одну из тех, что развешаны по его дому, но не способные раскратить помещение. Сделать его более живым, пока она здесь. Марк что-то шепчет — доносятся слова, произносимые людьми в моменты отчаяния, когда обратиться больше не к кому.       Они продолжают так стоять до тех пор, пока ворота во дворе не скрипят вновь, и она больше никогда не возвращается в этот дом.