в этой главе мы с ямамото такеши играем в мафию и хороших людей
Над головой нависли тяжелые, простирающиеся до самого горизонта огромным пуховым одеялом облака. Совсем скоро погода должна совершенно испортиться, предшествуя смене сезона. Затишье перед бурей. В такой момент воздух, казалось, становился разреженным и надышаться им, как перед смертью, было нельзя. Рядом с Курокавой Такеши всегда казалось, что он не может надышаться. Иногда — казалось, что он в принципе не может дышать. С ней ведь всегда было чего-то недостаточно. Например, воздуха. Всего лишь воздуха. Она и сама совершенно не могла надышаться — всегда стремилась получить больше. Такеши иногда приходил к мысли, что она и живет-то, как в последний день перед смертью, и потому постоянно стремиться объять необъятное. Влезть в сердце как можно большему количеству людей, чтобы остаться жить там. Словно иначе не сможет жить вовсе, словно недостаточно надежно зацепилась за жизнь. Такеши глянул на шагающую рядом подругу, которая только заставила его застегнуть куртку, и изо всех сил постарался сопротивляться нелепому теплому чувству, распространяющемуся внутри. Что с ним делать — он совершенно не знал, но в попытке противиться явно проигрывал. Чувство Такеши совершенно не мешало. Пусть иногда и не давало дышать. И смешинками лезло откуда-то изнутри. Ситуация совершенно не подходила для радости, но они давненько не бродили по улицам вдвоем и Такеши был рад вырвать из бесконечного потока проблем момент проблеска чего-то хорошего и спокойного. И совершенно не стыдился этого. Пусть сейчас у них есть всего лишь поход обратно до школы после ее конфликта с Хибари, да колючий холодный воздух, пронзающий ткань жилетки, пролезая под куртку. Хана так спешила оказаться в центре событий, что с ней таких маленьких хороших моментов никогда не было достаточно. Наверное, было и правда несколько подло радоваться в такой момент, но Такеши было до безмятежности наплевать. Проблемы в конфликте глав Комитета он совершенно не видел, пусть и признавал серьезность их конфликта. Он не видел проблему не потому, что хотел этого раскола между ними, вовсе нет. Просто наивная вера — уж они-то точно помирятся — была сильнее любого сочувствия. Эта вера в кои-то веки не давила на него, а подбадривала. Была правильной, а не травила душу неуверенностью. В самом деле, она никогда не мешала ему, но… всегда служила жестоким напоминанием о том, что у других все хорошо и просто. Идеально. И с самой первой встречи, казалось, эта мысль — об идеальной дружбе — постоянно отравляла ему жизнь сопутствующим неверием в собственную способность иметь подобные отношения. Занять место рядом с Курокавой и быть ее другом, когда весь ее мир сосредотачивается вокруг Хибари Кёи, например. Кёя, Кёя, Кёя, бесконечное повторение одного и того же имени из ее уст. С младшей школы и раннего детства, с самого первого момента их знакомства… Такеши казалось, что Кёя укоряющим дьяволом стоял за ее спиной (так продолжалось, пока Такеши не приручил дьяволов собственных, наконец поверив, что он не один). Дьявол в лице Кёи собственнически тянул их подругу к себе и демонстрировал — у Такеши этого нет, Такеши достоин меньше, раз у него этого нет. Сейчас Такеши и сам не знал, что это было. Сейчас Такеши знал — отношения глупо сравнивать с другими отношениями. И не мог представить Кёю и Хану порознь, принявший их невероятную близость как аксиому. Могли ли они и правда поссориться? Он научился принимать их странные отношения с улыбкой, как и все остальное, что преподносила жизнь, и относился к дуэту Намимори как к чему-то неотвратимому и неизменному. Мысль о его распаде не задерживалась в голове Такеши. Даже сейчас, когда он понимал — нет ничего идеального даже у этих двоих — их отношения восхищали. И одновременно с этим… Поражали. Все же, Курокава и Хибари были друг к другу довольно жестоки. Хана влезла Кёе в жизнь слишком сильно, а Кёя не желал ее отпускать от себя. Это было неправильно, но… пусть странно, но это выглядело все равно жизнеспособно и надежно. Глав Комитета примотали друг к другу синей изолентой. Было слишком сложно представить их порознь.Пятнадцатый день рождения Кёи. Она подарила Хибари альбом с совместными фотографиями. — Ха-ха, я помню тот момент, — Такеши улыбнулся, рассматривая смазанную фотографию с двумя извалявшимися в снегу детьми. — Вы казались такими счастливыми, гуляли в парке на каникулах. — Да, — Хана выглядела задумчиво, — и потом ты написал мне на Новый год. Мне все было интересно — почему? Я почти не помнила тебя, тем более, ты был довольно популярен еще с младшей школы. А я разве что… студенческий совет покоряла. Да только ты вроде никогда и не следил за ним особо, даже представитель у бейсболистов другой был. — Ну… И правда. — Мне кажется, — помогла ему Киоко, — наши с Такеши-куном причины похожи. Ты была… — Необычной. Я увидел, как ты смотришь на Хибари в тот день и… позавидовал. У меня всегда было много приятелей, но ни с кем я не мог просто так упасть в снег и молчать. У вас была очень красивая тишина, я не думал, что такая существует.
Их отношения были странными, правда, странными, и… И Такеши до сих пор не мог подобрать описания лучшего, нежели описание чувства, которое посетило его еще тогда.— Мы с девчонками считали, что Хибари-кун твой парень, раз ты такая взрослая. Хотели быть похожими на тебя.
Они были не парой, скорее братом с сестрой, агрессивными близнецами, старательно подчеркнувшими различия, но постоянно забывающими о конспирации и стремящимися скопировать друг друга и совершить единое действие. Кёя демонстрировал их близость, подогревал слухи, уводил ее ото всех, кроме редкого круга избранных. Кёя этому способствовал едва ли не сильнее, чем Хана старалась стать для него хорошим другом. Они никогда не ссорились публично. Такеши только сейчас понял, что никогда еще не видел их ссоры. Он был уверен, что ссоры были, но твердо знал — Кёя бы в любой другой ситуации поступил бы как тогда, в поезде, и уже через час они бы делали вид, что ничего не произошло. Так бы и произошло, если бы… инициатором конфликта был Хибари Кёя? И он, Такеши, быть может, как доверенное лицо, врезал бы Хибари по лицу, помогая тому пережить очередной внутренний конфликт и защищая Хану, пока та не знает. Но теперь… даже непонятно, что следовало сделать. Разве что, просто ждать. Поразительно, как легко оказалось стать другом для них обоих. Если понять Курокаву и перенять ее поведение, можно понять и Хибари Кёю. Хана будто показывала им всем пример, переводила странный язык своего товарища на человеческий. И учила этому языку окружающих. — А ты забавный, Хибари! Думаю, мы поладим! Они ведь и правда поладили. Он даже, черт возьми, реально мог дать ему по лицу. И не хотел бы, чтобы пришлось. Такеши улыбнулся своим мыслям и вновь посмотрел на расстроенную подругу. Кёя казался ему даже понятнее Курокавы. Проще. В последнее время Такеши периодически чувствовал неловкость, стараясь будто бы совершенно один удерживать их с Ханой теплое, особое отношение, не давая ему превратиться в рутинно-товарищеский обмен парой слов лишь внутри компании. У них не было идеальной связи, как была у верхушки Комитета, но у них было действительно теплое, согревающее понимание, искрящимися смешинками разрывавшее обоих хохотом каждый раз, когда они ловили взгляды друг друга. Они смеялись вместе, они разряжали обстановку, они заботились об остальных и гордились друг другом в эти моменты. Они шутили, подкалывали друг друга, дурачились — потому что это был способ защититься от всех проблем. Для Такеши это был даже способ сказать о них — «я знаю, но я улыбаюсь, несмотря на это». У них с Ханой даже было собственное кодовое приветствие, как в американских сериалах. Они были хорошими друзьями, и уж он-то понимал, как ему казалось, что за буря чувств одолевает, когда ты не уверен в отношениях с близким человеком. Такеши знал, что сомнения в дружбе оказывают воздействие куда более губительное, чем гипотетические и еще не испытанные им сомнения в… романтически чувствах? По крайней мере, на примере Тсуны и Киоко, Такеши считал, что страдать от неопределенности не так страшно, как терять дружбу. Если бы Хана и Кёя любили друг друга как пара, подумал Такеши внезапно, они бы были чуть более эмоциональны, встревожены… и… было бы не так. Он знал, что было бы иначе — более ярко, остро, и у ссоры была бы эмоциональная окраска совершенно непохожая на опустошение, которое он теперь видел. Чужое тяжелое сомнение угнетало, и ни капли трепета «отношенческого» в нем никто бы не уловил — даже эмпатичный Такеши. А потому он решил немного помочь, ненадолго отогнав сомнения подруги хитростью: — Вы помиритесь. Пламя дождя должно иметь успокаивающий эффект. Совершенно безобидное и безвредное воздействие, один из способов оказать поддержку, раз уж он сам, и правда, в чужом примирении не сомневался. Такеши искренне ненавидел конфликты, на самом деле. Так что, когда узнал о своих способностях — старался изо всех сил освоиться быстрее. И был счастлив иметь возможность остудить чужие головы. Был совершенно не удивлен тому, что из всей команды именно у него почти сразу наметился прогресс в управлении новой «суперспособностью». Она была ему очень полезна и вселяла уверенность в собственных силах. Таким образом, казалось, можно было легко предотвращать что-то непоправимое, ведь, если подумать, проблема в первую очередь всегда в нас самих, внутри? Сам себя Такеши контролировал прекрасно. С недавних пор. И хотел бы иметь возможность решить чужие внутренние проблемы. Ведь это приятно — думать, что у тебя в руках есть такое влияние на других, что ты можешь помочь. Что ты в силах предотвратить чью-то трагедию. Но что-то непоправимое уже случилось, а он прозевал. Случилось, не имея никаких последствий к их счастью. Но Такеши знал — могло. И то, что его самого обхитрили — его вина. На самом деле, обхитрили, конечно, Курокаву. И Кёя ей не помог, совершенно несведущий в тонких материях, способный защитить физически, но не от обмана. А он… видел, что что-то не так, но не смел вмешаться, когда это было нужно, не хотел влезать в чужие отношения, не хотел… возможно… помешать чему-то безобидному? Такеши не был ревнивым, однако Каваллоне Дино бесил его настолько сильно, насколько уверенно перетягивал все внимание Ханы на себя, лишая даже Кёю — Кёю! — возможности взаимодействовать с ней в уже привычном и отлаженном ритме. Казалось, что Хана просто устала и нуждается в смене обстановки. Казалось, кто он такой, чтобы мешать ей? Чтобы защитить ее от того, чтобы случилось, ему нужно было лучше, больше разбираться в происходящем, он должен был усерднее наблюдать за использованием пламени, должен был тренироваться в этом… Потому что теперь Хана отшатнулась, испугавшись пламени Дождя. — Не делай так. Хана боялась, а он думал, что она никогда не умела бояться за себя. И чувствовал укол разочарования, что теперь его помощь отвергнута. Пусть и понимал, что дело не в нем — в Пламени. И все же, если бы он мог больше… Если бы он мог больше, она бы не боялась довериться ему сейчас — он же не собирается влиять на нее и обманывать с помощью своих способностей. Пламя Дождя всего лишь оказало бы умиротворяющее действие, это как… сходить к психологу, только намного быстрее? Раньше Хана была благодарна ему, когда он остужал всем в команде головы в подобных ситуациях. Она гордилась его успехами в освоении пламени. Если бы он мог и в этот раз что-то сделать для нее, он мог бы тоже гордиться собой, но он не мог. Если бы он мог предотвратить хитрость Каваллоне, только заметив его странное поведение. Только почувствовав, что что-то не так. Он мог бы заслуживать подобное доверие в таком случае. Но они все не уследили, и это была их коллективная, общая ответственность. И теперь доверие Ханы потерял даже Хибари Кёя. Доверие… влияние на Хану. Потерял даже Хибари Кёя. Не то, чтобы Такеши волновал их конфликт с Кёей. Но Такеши чертовски волновала его причина. Такеши не отрицал то, что Хана была неосторожна. И понимал Кёю, который был зол на нее. Он в глубине души наивно надеялся, что Кёя держит все под контролем. Кёя ведь сказал, что защитит ее. Кёя знал, что мафия будет опасна для нее, но все равно втянул и позволил участвовать наравне с ними. Такеши тоже сравнивал Хану с Киоко в своих мыслях. И желал защитить ее так же, как они защищали Сасагаву от любых лишних потрясений, все еще оставаясь ее друзьями при этом. Но, во-первых, теперь Кёя несколько потерял свое влияние на Хану. Такеши не мог отмахнуться от ответственности за Курокаву фразой «с этим разберется Кёя». Такой подход обычно Хибари очень нравился, но он не нравился Такеши — теперь особенно. Но, во-вторых, Кёя был единственным, кто точно мог остановить Хану в опасной ситуации — она бы ему позволила. Такеши считал, что о Хане следовало беспокоиться куда больше, чем о Киоко, которой… конечно, требовалось больше внимания, но которая куда легче принимала чужую заботу. Хана же всегда была такой. Летела вперед паровоза. И они всегда ждали от нее подобного поведения с новым лицом в мафиозной игре, пусть это и было опасно. Они не смогли — хотя должны были — вмешаться в этот раз. Все были заняты чем-то своим, легко пустили ее играть в мафию, потому что до этого она прекрасно справлялась с игрой. Выигрывала и подкидывала «читы» им самим. И Такеши из-за Ханы терялся в понятиях. В их дружбе все были друг за друга ответственны. Хана ошиблась, он считал, когда полезла к этому проклятому Каваллоне, но они не предотвратили ее ошибку. Было ли столь ужасно то, что они чуть не потеряли Курокаву из-за проверки Реборна, для их дружбы? Да. Они невнимательны.— Я смогу ее защитить. — Уверен? — Да.
Они оба не смогли. Потому что, на самом деле, с Дино Хана вела себя как всегда. Невозможно было защитить ее от ее собственного характера. Пока в нем говорила будто бы обычная ревность, Такеши не мог допустить ее влияния на себя и свои действия. Никогда не допускал.— Умарекавару… за то, что втянул мое травоядное… камикорос. — Кёя, прекрати.
Такеши знал Хану — и радовался, зная, что она смотрела в тот раз лишь на Хибари Кёю. Где-то в душе радовался что она, возможно, испытывала за свое безрассудство вину хотя бы перед ним. Он позволил себе выглядеть немного более разочарованным и разбитым, чем следовало, зная, что этого никто не заметит в общей суматохе. Смогут ли они помочь друг другу, когда серьезный противник захочет обмануть их в следующий раз? Когда не будет врага, с которым нужно сражаться, используя меч или тонфа, которого не забросать так просто взрывчаткой — враг, который будет действовать тоньше, который незаметно разрушит опору у них под ногами настолько, что… Кто-нибудь упадет. — Все в порядке? — Все вокруг горит и очень опасно, Такеши, а мы все стоим на краю пропасти в яму с жестчайшей жестью, но раз с этим ничего не поделаешь — волноваться бессмысленно, да? Сейчас все более-менее. Наверное. — Наверное, да. Их команда ведь будет внимательнее? Они удержат друг друга на этом краю. Наверное. Точно. Как когда-то удержали на краю самого Такеши. Такеши прекрасно знал чувство падения, от которого так стремился уберечь всех остальных. Он должен был очень стараться, чтобы вернуть им этот… моральный долг. Вряд ли о нем, этом долге, думал кто-либо, кроме Такеши. И именно из-за этого — из-за того, что это естественно было для его друзей, но не для него? — Такеши старался… Старался быть таким хорошим другом тоже. Не то, чтобы Такеши считал, что не может ничем отплатить своим друзьям за их доброту. Такеши знал — и был счастлив знать — что он важен и нужен в их команде не меньше остальных. Ему нравилось делить с ними ответственность друг за друга, и… это было хорошо, правильно, это было по чести. Ему нравилось, что Хана однажды сказала — когда она вырастет, хочет быть хорошим человеком. Такеши нравилось быть хорошим человеком. И понравилась Хана, считавшая так же. Такеши нравилось быть дружелюбным, нравилось знать, что он не делает другим больно. Помогать окружающим. Нравилось быть хорошим сыном и помогать отцу, быть хорошим игроком в бейсбол. Нравилось быть хорошим. Капитаном команды, опорой окружающих. Нравилось быть добрее там, где остальные не выдерживали и срывались, нравилось уступать, потому что он знал — некоторые не смогут, а он — он смог, ему было не трудно. Совершенно не трудно. После травмы ему казалось, что на все хорошее у него не осталось сил. Он улыбался и был хорошим так долго, как мог, но… это было все-таки трудно. Но признать, что что-то изменилось без видимых причин и даже без конкретного переломного мгновения, на которое можно было указать… было совершенно нельзя. Он так легко и с улыбкой шел вперед, что теперь, когда сил не осталось, Такеши просто не знал, как именно… остановиться. Перелом был только поводом, но никак не причиной. Ему нужна была передышка, нужно было что-то делать с образовавшейся тяжестью, с ним было что-то не так, ведь если он не остановится, если не прекратит так изматывать себя тем, что раньше признавал естественным и совершенно не значащим пустяком… Он бодрым шагом пойдет прямо на крышу и встанет на самом краю. Его удержали. Не на краю крыши, хотя он мог быть к этому очень близок, а, скорее… еще на ступеньках. Даже когда у него не было сил от ступенек отвернуться, ему помогли избавиться от мыслей о них.— Я не хочу вас беспокоить своими проблемами, — он беззаботно улыбнулся тогда, и старательно отгонял от себя понимание причины ее злости. — Нет ничего плохого в том, чтобы сказать, что тебя беспокоит. Это не глупо и не слабость, какого черта ты решил спрятаться с этим ото всех, если тебе трудно? — Но я не прячусь-
Такеши не знал, что было бы, не поговори с ним Курокава после травмы, и не хотел знать. Такеши не знал, что было бы, не решись он стать другом местного неудачника, и не хотел знать. Он, на самом деле, даже не знал, почему его зацепил Савада. Почему ему захотелось поверить в Тсуну — он даже не думал об этом, когда они вместе с Ханой заступались за него. Это не было влиянием пламени, вовсе нет. Это было их с Курокавой единое чувство справедливости и правильности, жажда быть хорошими людьми, но вовсе не судьба и предрешенность. Быть хорошим человеком. Быть человеком, который всем нравится. Всем нравиться. Курокава Хана нравилась всем. И Такеши. До теплого, щемящего чувства в душе. Но Такеши не восхищался тем, как легко это давалось Хане — защищать Саваду, простить его после собственной травмы. Со всеми стараться дружить, быть лучшей ученицей, старостой, спортсменкой. Помогать друзьям с домашкой. Такеши не восхищался этим, потому что они были… в равных условиях. Такеши знал, что это совсем не легко. Многие, кто пытался быть «хорошим человеком», знали. И, все же, Такеши восхищался совершенно не тем, что ей удавалось каким-то чудом стоять «на вершине» каждый раз, как она чего-то хотела. Следовало лишь вспомнить про то, как Сасагава Киоко переборщила в попытках быть похожей на Хану. Следовало лишь вспомнить про то, как изменился Тсунаеши — и вот этим, действительно, следовало восхищаться. Они все были прекрасны такими, какие они есть — в их компании не было безгрешных, но были те, кто свои недостатки уже умел скрывать ловчее других. Хана была вспыльчивой. И любила командовать, пусть и нуждалась в постоянной поддержке ее мнения. А еще… Хана нравилась Такеши именно потому что он знал, что она совершенно не такая добрая, как Киоко, не такая старательная, как Тсунаеши. Не умнее гения Гокудеры. И индивидуальности Кёи в ней не было, как бы она не стремилась рваться вперед наравне с отчаянной самоуверенностью Хибари. Хана была каким-то своим, родным злом, о чем сама не подозревала. Потому что Такеши видел, как ей нравится то, что она нравится другим. И в этом стремлении видел себя. Он не считал это лицемерием. Но знал, что, скорее всего, ошибается. И еще ему нравилось, что она старалась, на самом деле, быть справедливой там, где сам он старался быть добрым. Он был мягче и уступчивее, Хана же была, из-за — он подозревал — близкого общения с Хибари довольно гордой. Он ориентировался на ее принципы и знал, что Хана ориентируется на чужую доброту. Он наблюдал. Они все наблюдали друг за другом. Но Такеши был в их компании самым внимательным и видел больше, чем остальные. Хана была злее их всех вместе взятых, и отчаянно стремилась быть похожей на них всех сразу, неуловимо подстраиваясь под волну каждого человека индивидуально, чтобы… понравиться ему — сказал Такеши, думая о собственном лицемерии. Понять его — поправился Такеши, думая о том, что они с Ханой похожи. Было легко и просто быть хорошим человеком, когда ты понимал чужие проблемы и знал, как помочь окружающим. Все улетело в п… кхм. В пропасть. При появлении мафии. Ни справедливости. Ни доброты. Ни возможности спросить у кого-то, что правильно. Как остаться хорошим человеком? Не было возможности ни прочитать статью, ни узнать у старших. Да даже в фильмах и аниме не увидеть мораль на такую… тему. Разве что… Признать, наконец, какие они лицемеры. Оставить за собой право быть хорошим человеком среди плохих людей. Со злом ведь они все равно не в силах бороться, Хана права. Беспокоиться за себя уже бесполезно. А возглавить зло они не в силах — совесть душила, не давая принять правила игры окончательно, вынуждая делать вид, что все «как обычно». Делать вид, что они все еще остаются хорошими людьми. Учиться в школе, думать об обычном будущем. Как обычно дружить. Потому что, как бы все они незаметно не изменялись, не подстраивались лицемерно под мафию и неизбежность собственного в ней нахождения, они негласно решили стараться в одном оставаться неизменными. Их команда. Решила оставаться командой. Именно поэтому… Такеши, несмотря на трудности окружающих, в первую очередь собирался оставаться хорошим другом.***
Кёя, Кёя… Беспрепятственно проникающая в любое место опасная тень. Демон Намимори. Пришел в ресторан к его отцу этим вечером вместе с Такеши. И никто из них не смог бы связно ответить, почему они неожиданно почувствовали столь сильное единение — просто Такеши чувствовал жжение в сбитых костяшках, просто Кёя ненавидел сплетни, когда они могли принести ему вред. Они приносили ему вред, почти физическую боль — похожую на мигрень — каждый раз, когда в них всплывало имя Курокавы Ханы в отвратительно опошленном контексте. Такеши понимал его злость. Раньше он помогал Кёе незаметно отваживать от Ханы сталкеров-мальчишек, теперь же — среди старших помогал заткнуть рты тем, кто из-за тупого Каваллоне и их же заступничества позволял себе говорить грязь. И пусть Такеши казалось, что Кёя преследует лишь собственнические мотивы, пресекая все сплетни, в которых не фигурировал он сам… — Вчера мне показалось, что я чуть более значимая часть Комитета, чем девочка для развлечения главы. — Что из этого тебя не устраивает? Тебя волнует мнение толпы травоядных? У Хибари тоже были причины беспокоиться о Хане. Хибари тоже… умел. Большую часть времени в тот день они молчали, однако, выйдя во двор вместе с Такеши, Кёя не выдержал, неожиданно резко затормозив и нахохлившись, будто забавная птичка, будто обычный мальчишка. — Я знаю, что ей так будет лучше. Такеши видел, что друг… пытается оправдаться. И ободряюще улыбнулся, поддерживая, однако покачал головой, вкладывая в слова все свои собственные сомнения и тревоги: — Она ведь не позволит тебе решать за нее. Она ведь не дает защищать ее. Такеши знал это чувство, Такеши понимал Кёю. Только Кёя с этим чувством столкнулся едва ли не впервые и мириться не хотел. Такеши было трудно представить в себе столько упрямства и злости, чтобы прорываться сквозь чужой отказ. Это казалось неправильным. Хибари поднял на него мрачный, по-настоящему стальной взгляд, и остро усмехнулся, так, что в жилах кровь стыла. Он двинулся вперед настолько медленно, что угрозы в его движениях не заметил бы только слепой глупец. Кёя был зол на него, потому что его честный ответ — неверная тактика. Потому что Кёя не желал получить осуждение своих действий от того, чье мнение настолько важно, что он решил его узнать. И, когда ему показалось, что он получил — нервничал, злился и дрался. Тактика Такеши была неверной, потому что он не был Ханой и не собирался успокаивать Кёю. В отношении Хибари они с Курокавой всегда менялись. Она была доброй, он — справедливым, а не наоборот. Он Хибари совершенно не планировал успокаивать именно потому что он, в каком-то роде, был на его стороне. Эмоционально он поддерживал его решение, но логически… Такеши тоже был зол и тоже видел проблему, но логически он не видел ее решения, а потому ничего успокаивающего сказать не мог. Идея Кёи — это не решение. Это неправильное, душное собственничество, которое темная сторона Такеши могла понять, но справедливая отрицала. И это — то, на что Такеши просто не был способен. Потому что справедливая его часть не давала быть таким эгоистом. Потому что у темной его части не хватило бы сил и злости. — И что ты предлагаешь? — злость Кёи же била через край, но пользы от нее было немного. Сейчас. В данный момент. «Чтобы помириться с Курокавой», — прочел Такеши невысказанное. — Оставь ее действовать самостоятельно? — «Я не знаю, мы ничего не сможем изменить». — Как бы она не была неправа, сейчас все уже прошло, и у нас есть немного времени на то, чтобы сориентироваться. «У нас есть немного времени, чтобы придумать, как уговорить ее включить голову». Кёя остановился, взглядом скользнул по чужим напряженным плечам и сжатой в кулак опущенной руке. Кёя обсуждал с ним сейчас не просто ссору и примирение — Кёя был на военном совете, Кёя спросил его мнения, потому что… Потому что он становился травоядным. А Такеши, как бы не прикидывался, не мог им быть. Травоядным. Прирожденный убийца не может им быть. И Кёя не мог объяснить свой отказ послушаться и выждать, найти другой способ, но Такеши все понимал, потому что не был травоядным, которое позволило бы стечению обстоятельств определять правила. Время утекало слишком быстро. Настолько быстро, что Хибари решил объединиться с кем-то, получить поддержку прежде, чем вновь бросаться в эмоциональную мясорубку. Такеши чувствовал то же самое, ведь не желал оставлять Хану с мафией. Он тоже хотел оградить от ошибки до того, как стечение обстоятельств вновь отрежет им всем возможность сопротивляться произошедшему. Такеши все понимал, но удар пришлось блокировать все равно слишком неожиданно, слишком резко. Спортивные рефлексы не подвели. И, возможно, Такеши понимал все слишком хорошо, потому что на самом деле не собирался спорить с Хибари. И в этой внезапной драке он не мог выиграть. Даже если бы был сильнее. У Кёи было куда больше моральных сил и чертовой злости, чтобы бросаться в бой с чем угодно. Травоядность Курокавы заключалось в том, что она была готова следовать за теми, у кого эти силы были. Пламя Дождя немного успокоило Кёю до того, как они разошлись до настоящего боя. — Ты, возможно, в чем-то прав, но твои методы неправильны. — Она слишком наивна, чтобы решать за себя сама. Я прав? скажи, что это я прав, и переведи мои чувства на человеческий, на социально одобряемый язык — Ты прав, но ты ведь понимаешь, что у всех должно быть право решать за себя? Если Хана будет просто делать все, что ты хочешь, она не будет Ханой. — Тогда я найду способ сделать так, чтобы ей самой не захотелось делать глупости? — Оу? Ну, да, я про это и говорил, просто запрет — это слишком радикально, мы не можем ей что-то запрещать, потому что сами не знаем, что обернется глупостью, понимаешь? Хибари Кёя просто не хотел, чтобы у него отняли его травоядное. Такеши не собирался ее ни у кого отнимать. А она не собиралась позволить кому-то навредить им всем, и в своем наивном безрассудном желании ставила себя под угрозу — и именно этим восхищала обоих. Слабоумие и отвага. Феерический идиотизм, но, как думалось — ради них. (Отчасти). Кёя не сможет запереть ее в золотой клетке, как бы ни хотел. Не сможет решить за нее, ведь тогда это будет уже не выбор самой Ханы — не то, что они оба хотели бы увидеть. (Всем им нравилось наблюдать за ее глупыми выборами. В этом они были похожи на тех, кого сейчас коллективно ненавидели.) — Я хочу защитить ее от того, о чем она еще не знает. Но мы с тобой знаем опасность происходящего лучше. Мы должны убедить ее не лезть в дела мафии. почему ты не согласен, ты должен дать мне совет, как это сделать — Мы все уже втянуты в дела мафии. — Да, но Хана — не мы. Она не Хранитель. У нее есть возможность быть в меньшей опасности. Как Сасагава Киоко. Такеши неожиданно подумал, что, возможно, истина все это время была на поверхности? Раз Кёя так прицепился к Киоко. Все было предельно просто для таких максималистов, каких только могла найти Курокава. Такая же максималистка. Прыгающая в омут с головой, как и все они, старавшаяся быть нужной настолько, что привязывала к себе и… Ее просто хотелось видеть рядом. Мог ли Кёя хотеть ее видеть рядом иначе, чем Такеши, пусть они и были похожи? В самом деле, он ведь вряд ли подпустит кого-то к себе ближе, чем Хану. Рядом… — Ладно, Кёя, я… кажется понял тебя? Просто покажи ей, что ты хочешь защищать ее сильнее, чем хочешь ее контролировать, окей? — Если не держать ее золотой клетке, ключ от которой нужно выбросить при первой опасности, она ведь пойдет рядом. Если позволить ей идти самой. Кёя ведь хотел видеть ее рядом больше, чем видеть ее в безопасности. И если Хана сама была готова положить ключ от своей золотой клетки в руки Хибари Кёи в большинстве случаев, может, было бы к лучшему, если бы она… — Кёя, у меня есть одна идея.***
— О, Такеши. Уже вернулся? Отец ничего не сказал о том, что выглядел Такеши неважно. Синяк на ссадине, порванная рубашка, кровь из разбитой губы. Они с Кёей все-таки подрались еще пару раз, пока вели обсуждение. — Ха-ха, да, мы просто немного потренировались с Хибари. — Вот как?.. Что ж, это хорошо, пусть мне и жаль, что не удалось избежать подобного расклада. Но теперь я рад, что ты смог принять происходящее и что вы с друзьями действительно серьезно подошли к ситуации, в которой оказались. И тренируетесь вместе. Такеши со вздохом опустил чехол в угол и погладил пальцами выглядывающую из него биту, убирая руку до того, как появится желание взяться за нее всерьез. Благодаря пламени и какой-то не совсем понятной Такеши мистике, бита могла превращаться в меч — была в этом некоторая ирония, ведь… Хороший человек и друг, хороший спортсмен — и просто Ямамото Такеши — теперь играл в мафию и мог так же легко превращаться в прирожденного убийцу, как бита — в меч. Он был хорош в любых командных играх, а здесь и подавно не смел проиграть. Никто из них не смел. Они победят. И если не смогут… выиграть как хорошие люди… так и быть. Выиграют по правилам мафии. Кёя, у меня есть одна идея. Всех переиграют, всех уничтожат.