Где-то вдали стережёт Патронус зыбкие грани

- Вот ты где, - тень падает на раскрытую книгу, лежащую на коленях Ханбина, и тот вздрагивает и недовольно морщится, поднимая взгляд. Бобби нависает над ним, закрывая солнце, и он - единственный студент во всей Ильверморни, который может застать Ханбина врасплох: приближение любого другого он бы почувствовал еще за несколько метров. Ханбин заторможено моргает, глядя на него снизу вверх, на его белозубую улыбку и глаза, с бегущими от уголков лучиками морщин, и без особого интереса уточняет: - Ты разве не собирался обедать с Донхеком? - Собирался, - Бобби протягивает ему кофе в клюквенного цвета бумажном стаканчике, зачарованном, чтобы не проливался, и плюхается рядом, прямо на траву. Сам Ханбин сидит на пледе, поэтому смотрит на него с неодобрением. Лето стремительно приближается, но земля здесь, в горах, еще немного влажная, снег с нее сошел всего пару недель назад. Наверное, именно поэтому большая часть студентов все равно до сих пор предпочитает обедать или в школьной столовой или в одном из нескольких кафе, расположенных на территории. Ханбин же избегает их, как чумы, до самых холодов, и, едва становится возможным, перебирается обедать в парк, разбитый на одном из склонов. - Юнхен перехватил нас на половине пути и утащил его помогать с какими-то приготовлениями, - Бобби откидывается назад, опирается на руки, и, запрокинув голову, щурится от света, бьющего ему прямо в лицо. Они с Юнхеном, похоже, опять экспериментировали с какими-то заклинаниям, потому что волосы у него такого невообразимо-фиолетового цвета, какого не-маги достигают только после многих часов в парикмахерской. Эта парочка спелась едва ли не с самого первого курса: студент-пакваджи, нуждающийся в подопытных кроликах, чтобы испытывать косметические заклинания, и студент из птицы-грома, готовый на любые авантюры, и теперь прическа Бобби меняется как минимум раз в месяц. Ханбин смотрит на него, ему ужасно хочется запустить пальцы в его волосы, которые даже на вид кажутся сухими и мертвыми, как выжженная трава. Раньше, когда все было не так странно, ему нравилось трогать его, чесать за ухом, хватать за шею, и Бобби никогда не пытался избежать его прикосновений. Теперь избегает. Ханбин сжимает книгу, которую вообще-то купил для Ханбель, но зачитался, и упрямо смотрит вперед и вниз, на свои колени, торчащие в широких дырках на джинсах. На одном красуется свежая ссадина - неудачно упал вчера во время дружеского спарринга с Чжунхэ. - Приготовлениями к чему? - К Школьному весеннему фестивалю, конечно, - фыркает Бобби и смешно трясет головой, как большой, лохматый пес. - Он, вообще-то, уже сегодня начинается, ты не забыл? Ханбин неопределенно пожимает плечами. Он так сильно старается избегать любых людных мест и мероприятий, что умудряется полностью исключать их из своего восприятия, поэтому неудивительно, что подготовка к предстоящему событию прошла мимо него, хотя он раз десять за день пересекал замковый двор, где возводили шатры и постоянно кто-то суетился. Ему приходится постоянно сверяться с расписанием, чтобы не пропускать занятия, и он не представляет, как смог дожить до конца этого года без Джинхвана, который раньше его контролировал. И который выпустился в прошлом году. А в этом уходят Бобби и Юнхен. Сердце Ханбина сжимается от тоски при одной мысли об этом, он уже скучает по ним, по Бобби, пусть тот и сидит рядом, полный - как обычно - энергии, очень живой и слишком теплый. Как он будет тут целый год без него? А потом? Волшебный мир довольно тесный, но за год Бобби ведь успеет обрасти новыми друзьями и новой жизнью, в которой ему, Ханбину, возможно, не найдется места. Он постоянно об этом думает, ему уже физически плохо от этих размышлений, но остановиться все никак не получается. Он уже вполне серьезно рассматривал вариант бросить школу, но Бобби ему первый оторвет голову за такие идеи, а других у него нет. - Ты должен пойти, - говорит Бобби убежденно. - Будет весело. Спорное утверждение, но Ханбин, конечно, все равно пойдет, хотя с куда большим удовольствием отсиделся бы в своей комнате в студенческом общежитии, как все предыдущие годы. Но в этом он послушно тягается за Бобби на все школьные мероприятия, потому что не может позволить себе упустить ни минуты, которую можно провести вместе. Он задумчиво гладит вытесненную золотом надпись “Сказки Барда Бидля” на обложке, кивает, и лицо Бобби расплывается в улыбке, ради которой Ханбин, если понадобится, без раздумий шагнет с ближайшей скалы. Кажется, он безнадежен. *** В одиннадцать лет Ханбин был тощим и нескладным, как многие подростки в его возрасте. Он маскировал это мешковатой, “по хип-хопу”, одеждой, которую ему покупал отец-не-маг, отчаянно стеснялся своих оттопыренных, как у обезьяны, ушей, своего огромного носа и на мраморные изваяния основателей школы, возвышавшиеся над ним на добрые несколько метров, смотрел с мрачной решимостью. Форменная мантия, обязательная к ношению на официальных событиях, смотрелась на нем мешком из-под картошки. Сзади, напуганные и взбудораженные, толпились остальные новички, и больше всего на свете в тот момент Ханбин хотел, чтобы все скорее закончилось и его отпустили уже в спокойствие и - главное! - относительную пустоту комнаты в общежитии. Когда тяжелые, закованные в металл, двери распахнулись, его накрыло гулом огромного помещения, в котором собралась еще более огромная толпа, накатила дурнота, пробившаяся даже через все те блокирующие заклинания, которые наложила его мама. На балконах, опоясывающих главный холл, собралась, наверно, вся школа, все молчали, но для Ханбина абсолютной тишины никогда не существовало. Никто не ожидал, что вампус взревет, едва он поставит ногу на гордиев узел, мозаикой выложенный на полу. Никто, кроме самого Ханбина, вызубрившего “Фантастические твари и где они обитают” от корки до корки, а потому знавшего, что так и будет. Вампусы обладали даром легилименции. Как и Ханбин. И, хотя он слышал о волшебнице-легилименте, учившейся на Пакваджи еще в начале двадцатого века, никаких сомнений относительно собственного факультета не испытывал. Он потерял сознание, едва доковыляв обратно до каменной стены, вдоль которой выстроили первокурсников, а очнулся уже в больнице. В больнице он встретил Бобби. Бобби учился на втором курсе и пропустил церемонию распределения, потому что за час до нее на спор выпил две склянки зелья смеха. К тому моменту, как Ханбин пришел в себя, действие его успело подвыветриться, поэтому он только по-дурацки и не к месту хихикал время от времени, но его мысли были полны искреннего сочувствия. Они нашли общий язык очень быстро, и Ханбин не сомневался, что это бы случилось, даже если бы он не умел читать в чужих душах. Бобби стал его первым другом и первым - вторым и последним был Чжинхван, - человеком во всей школе, узнавшим о способностях Ханбина. Лет до пятнадцати Ханбину казалось, что они его не беспокоят: Бобби и так всегда говорил то, что у него на уме, - а потом Бобби вернулся после летних каникул с таким железобетонным блоком, выстроенным вокруг разума, как будто тренировался окклюменции с самого первого курса. Ханбин, попытавшийся пробить этот блок скорее от неожиданности, чем от реального желания залезть в его мысли, увяз в пелене тумана и проходил до самого вечера с больной головой. Они не разговаривали потом несколько недель - и это был абсолютный рекорд, и до, и после. Наверное, он так до конца и не оправился от того удара до сих пор. Криво-косо залатал дыру, появившуюся там, где раньше всегда был Бобби, но так и не привык к пустоте на его месте. Ханбин невольно сутулится все сильнее и сильнее, пока они с Бобби бродят по заставленному палатками школьному двору. От зелья, подавляющего способности, которого Чжинхван перед выпуском наварил ему на год вперед, он чувствует себя оглушенным, заторможенным, хотя сейчас, на шестом курсе, он уже куда лучше контролирует свой дар - по крайней мере, теперь он может ходить на занятия, без необходимости накладывать на себя с десяток заклинаний просто для того, чтобы слышать, что говорит, а не думает профессор. Но все равно есть ощутимая разница между тем, чтобы перебежать из аудитории в аудиторию, и тем, чтобы оказаться посреди целой толпы людей. Примерно как между легким дождем и цунами. Он неуютно ежится, как от холода, хотя на нем футболка, плотная рубашка и синий бомбер с логотипом факультета. В первое время их знакомства Бобби недоумевал, зачем Ханбин таскает на себе столько шмоток даже когда тепло, но Ханбин так чувствует себя в большей безопасности, хотя, конечно, взаимосвязь между слоями одежды и защитой от чужих мыслей существует только в его воображении. Ярмарка шумит вокруг них, плещутся на ветру разноцветные флажки, протянутые от шатра к шатру, где-то что-то взрывается яркими искрами, мимо в две стороны ползут потоки из людей. Народу сегодня больше, чем обычно: на весенний фестиваль ученикам разрешают приглашать родных и друзей. Родители Ханбина в этом году не смогли приехать - отца отправили в командировку, а малышка Ханбель приболела, и мама осталась дома, присматривать за ней. У родных Бобби тоже что-то там не сложилось, поэтому первый час они оба честно искали сувениры, пока не выдохлись от обилия красок и предложений. - Пойдем-ка, передохнем, - Бобби ловит Ханбина за рукав и кивает на ряд скамеек, выстроившихся полукругом в некотором отдалении. Здесь скоро начнется традиционный открытый урок с приглашенным гостем, поэтому и людей поменьше - кто же захочет забивать себе голову лишними знаниями на празднике. Даже студенты с факультета Рогатого змея не очень-то спешат занимать места. Ханбин же только рад присесть - он, может быть, и не слышит сейчас чужие мысли, зато и чувствует себя так, словно находится под водой. Наверное, к действию этого зелья он никогда толком не привыкнет, остаётся только надеяться, что рано или поздно он все-таки одержит над своим способностям окончательную победу. Иначе придется перебираться жить или в пустыню, или на Аляску, а это не входит в планы Ханбина на ближайшее будущее. На скамейке он с мученическим стоном вытягивается в полный рост и тут же едва не валится на землю от неожиданности, когда Бобби осторожно кладет ему на лоб прохладную, большую ладонь. - Извини, - ладонь сползает ниже, закрывая Ханбину глаза, и он невольно замирает, напрягаясь всем телом, почти ощущает, как концы его ресниц задевают кожу на чужой руке и отчаянно старается не моргать и даже дышать через раз. Бобби теперь так редко прикасается к нему, что страшно спугнуть этот момент. - Тяжело тебе тут, да? Ханбин упрямо мотает головой в ответ. - Все нормально, хен. Просто посидим так еще. Наверное, это его награда за сегодня, потому что Бобби невнятно мычит что-то в знак согласия, не убирает руку и не отодвигается, сидит рядом, широко расставив колени, и макушка Ханбина упирается прямо в его бедро. Сюда звуки долетают приглушенно, видимо, наложили чары по периметру, чтобы шум не мешал тому, кто будет выступать. Прохладный ветер порывами шевелит волосы на голове Ханбина, норовит забраться в рукава бомбера и под рубашку, солнце розовыми лучами пробирается под пальцы Бобби. Ханбин прислушивается к окружающему миру всем собой, каждой клеточкой, ему не хочется сейчас ничего, только остаться бы в этом мгновении, где Бобби снова удивительно близко. На него накатывает не темнота - умиротворение, мысли текут лениво и вязко. Кажется, он засыпает с абсолютно глупой улыбкой, а просыпается от того, что ладонь Бобби с размаху и крайне болезненно приземляется ему прямо на живот. - Извини, - кается Бобби шепотом и стратегически затыкает ему рот, пока Ханбин, вращая глазами, подбирает слова, чтобы выразить всю глубину своего возмущения. - Ты никак не просыпался, а занятие уже началось, и на нас все косятся. С невысокого помоста и правда вовсю уже вещает средних лет мужчина с темными, как смоль, волосами. Народу на скамейках тоже прибавилось, то ли устали гулять, то ли любопытство все-таки возобладало. Через пару скамеек от них в компании рослого и грозного на вид четверокурсника Чон Чану сидит Донхек, который даже с затылка выглядит крайне бодрым. Ханбин проглатывает остатки ругательств, садится поровнее и всё-таки обращает внимание на то, что говорит их лектор. В его речи, которую сонорус разносит над поляной, слышится явный британский акцент. - Мне было тринадцать, когда я впервые применил это заклинание, и с тех пор мир очень сильно изменился. Я надеюсь, что вам никогда не придется использовать его, но, думаю, будет не лишним знать. К тому же, некоторые волшебники передают с его помощью послания, однако, мастерство такого уровня требует упорных тренировок. Возможно, сейчас у вас получится сноп искр или не получится ничего - не стоит из-за этого переживать. Главное, не сдаваться. А теперь, я попрошу вас всех встать, я подготовлю площадку… Повинуясь взмаху его палочки, скамейки вспархивают с земли стаей причудливых птиц, и это - тоже своего рода мастерство, тот уровень, которого Ханбин мечтает когда-нибудь достигнуть, а потом пойти еще дальше. Не каждый взрослый волшебник может манипулировать таким количеством объектов сразу, но Ханбин и не собирается становиться среднестатистическими взрослым волшебником, который знает только школьный минимум. Он вытаскивает свою палочку из кармана и чувствует привычное гудение в кончиках пальцев - как будто вся магия, идущая сквозь его тело, концентрируется в одной точке. - Разделитесь на пары и встаньте друг напротив друга, - велит им черноволосый мужчина, и что-то в его интонациях едва уловимо меняется, как будто учить ему куда привычнее, чем выступать с речами. - Вы будете выполнять заклинание вместе со своим партнером. Бобби, стоящий напротив, поднимает брови и улыбается Ханбину - выражение, которое он не видел больше ни у кого. Вокруг них выстраиваются парами другие ученики, Донхек, заметив их, наконец, салютует палочкой. - А теперь вспомните самый счастливый момент своей жизни. Прочувствуйте его как следует и… Ханбин смотрит на то, как на принте на футболке Бобби катится по небосводу одинокая звезда, оставляя тонкий, серебристый след, и думает, что в его жизни много хороших воспоминаний, но по-настоящему счастливых почти нет, а все, что есть, связаны с Бобби. Перед пятым курсом, до того, как Бобби выставил его из своих мыслей, Ханбин провел несколько недель у него в гостях. Бобби был чистокровным магом, он и его родители жили в симпатичном маленьком доме в штате Вирджиния, и каждую ночь Ханбин, который должен был по идее спать на полу, перебирался к Бобби в кровать, и тот не гнал его, не отталкивал. Он поднимал одеяло, пуская его к себе, и они трепались до самого рассвета, пока кто-то не выключался первым прямо посреди фразы. Ханбин никогда не испытывал большего счастья, чем когда просыпался рядом с ним по утрам. Он пытается воскресить в себе это чувство - ощущение тепла, солнце в тогда ещё темных волосах, - вспомнить, как рассматривал крошечный шрам над его бровью и тихо дурел от того, что можно быть с кем-то настолько близко во всех смыслах. Интересно, о чем сейчас думает Бобби? - А теперь, поднимите палочки и произнесите “экспекто патронум”. Ханбин вплетает свой голос в нестройный хор других голосов. Он всегда очень отчетливо ощущает момент, когда внутри него, отзываясь на заклинание, зажигается свет - словно вспыхивают в темноте тысячи красных огоньков, - и это повод до конца жизни благодарить высшие силы за то, что они позволили ему родиться волшебником. И так же точно он чувствует, когда заклинание не удается, как сейчас: из его палочки вырывается сноп серебристых искр, и больше ничего не происходит. На мгновение он ловит взгляд Бобби, у которого не получилось и этого, и улыбается ему - одновременно ободряюще и с вызовом. Теперь это соревнование, потому что они всегда друг для друга - самая большая движущая сила, и их личное соперничество дало им обоим за эти годы куда больше, чем могло бы дать просто соперничество между факультетами. -Давай, - говорит ему Бобби одними губами, и Ханбин закрывает глаза. Мама Бобби тогда разрешила им взять метлы и слетать к океану, и они летели почти всю ночь. Ханбин, не привыкший к метле, так, как Бобби, отбил себе все тело, но это стоило того, чтобы увидеть солнце, поднимающееся им навстречу. Океан оказался огромен, он уходил далеко за горизонт, и то, что люди в древности верили, что где-то там он обрывается в бесконечность космоса, в тот момент перестало казаться такой уж глупостью. Они отыскали пустынную бухту, где, судя по всему, нога человека не ступала если не со времени сотворения мира, то уже довольно давно, и долго носились по мягкому, белому песку друг за другом и просто так и вопили во все горло. Потом они плавали наперегонки, ныряли, кто глубже, и, окончательно выбившись из сил, просто загорали. Небо развернулось над ними, такое же бесконечное, как океан, и невыносимо синее. Бобби, нашедший в себе немного энергии, чтобы поплавать, замер в двух шагах от Ханбина. Ханбин задремал на расстеленном на песке полотенце, тень от зонтика, под которым они так и не спрятались от солнца, косо падала на его лицо, на отросшую челку и длинные, как у девушки, ресницы. Он изменился с их первой встречи, превратился из дрыща в красивого парня, но так и не научился воспринимать себя так и до сих пор не замечал, как пялятся на него некоторые девчонки. И с каждым годом только становится красивее. Ханбин дергается от внезапного осознания, что воспоминание давно перестало быть его, и только спустя мгновение соображает, что не каждый взрослый маг сможет одновременно поддерживать два заклинания, которые требуют такой сосредоточенности. Бобби, возможно, упрямый, но даже его упрямства недостаточно, потому что здесь нужен опыт. Он отшатывается от чужих мыслей, чертыхаясь на то, что действие зелья под вечер ослабело, но не успевает толком выстроить собственный блок, потому что Бобби смотрит прямо на него. А потом поднимает палочку, и “Экспекто патронум”, звучащее в его мыслях, они произносят уже вместе. В этот раз огоньки зажигаются так ярко, что Ханбин на мгновение слепнет от белой вспышки - ему кажется, что метафизической, но, на самом деле, вполне реальной, вырвавшейся из его палочки, - а когда, наконец, смаргивает слезы, видит двух тигров, застывших на поляне друг напротив друга. Они сияют изнутри неживым серебряным светом - как будто две маленькие луны, - и тот тигр, что ближе к Ханбину, лениво поворачивает к нему голову, а потом поднимается на крупные, мощные лапы и, обтерев его ноги бестелесным боком, тает в воздухе. - Прекрасно, - у их лектора глаза сияют не хуже патронусов, и Ханбин только сейчас замечает, что они зеленые. - Телесный патронус. - Мне показалось, или они были одинаковые? - интересуется Донхек, у которого глаз здорово наметан подмечать мелочи. Хотя двух тигров вряд ли можно так назвать. Лектор смотрит на него и на мгновение запинается, прежде, чем ответить: - Такое случается иногда. Ханбин находит его уже после занятия, потому что ему не дает покоя одна мысль. Он смотрит на Ханбина так, как будто ждал, что тот подойдет, и предлагает ему присесть за свой столик. - У тебя наверняка есть вопросы. - Один, - Ханбин мнет в руках салфетку, которая неизвестно как вообще в них оказалась. - Перед тем как мы произнесли заклинание… я прочитал мысли своего напарника. У нас из-за этого одинаковый патронус, а вы не ответили Донхеку, потому что не захотели выдавать мою тайну? - Так ты легилимент, - он разглядывает Ханбин с интересом, но без опаски, и, наверное, человека, которого позвали читать лекцию о заклинаниях, сложно удивить этим фактом. - Довольно юный, и, судя по всему, с природным даром. Тяжело справляться? Ханбин неопределенно пожимает плечами. - Так из-за этого? - Можно и правда сказать, что я не хотел выдавать тайну, - он хмурит брови. - Понимаешь, чтение мыслей не имеет никакого отношения к форме патронуса, однако, действительно известны случаи, когда у двух людей могут быть одинаковые патронусы. Обычно это связано с сильными чувствами, в вашем случае, скорее всего с влюбленностью… Кстати, твой напарник тоже подходил ко мне с этим вопросом, и потом смотрел на меня точно так же, как ты сейчас… Эй, ты куда? “Спасибо” и “до свидания” Ханбин говорит уже на ходу. Он сам не знает, что собирается сделать, пока мечется по ярмарке, натыкаясь на людей и предметы и только чудом не сносит по пути шатер. Стремительно темнеет, зажигаются свечи, парящие в воздухе. Слышно, как где-то невдалеке настраивают инструменты музыканты - скоро начнутся танцы, поэтому и торговля уже идет не так бойко. Народ разбредается по палаткам с едой и беседкам, стекается ближе к танцполу. Ханбин, так и не определившись с целью своих поисков, застывает у входа в замок и беспомощно смотрит на статуи основателей, которые смотрят на него в ответ с умиротворенными, снисходительными улыбками. Что им проблемы какого-то ученика, сколько таких учеников они видели на своем долгом веку? Здесь его и находит Бобби, такой же раскрасневшийся и запыхавшийся, как и сам Ханбин. - Ханбин! - он зачесывает пальцами растрепавшиеся волосы и зачем-то одергивает свою футболку, на которой начался целый звездопад. Ханбин смотрит, как катятся по небосводу и тают серебристые всполохи, и думает, сбудется ли его желание, если загадать его на звезду с зачарованного принта? - Я тебя везде ищу, где ты был? - Искал тебя, - тупо, но честно отвечает Ханбин, и Бобби расплывается в улыбке, а потом хватает за руку и тащит за собой. - Пойдем, - говорит он, - я должен тебе кое-что сказать. Наверное, всех падающих звезд на его футболке и на всем небосводе не хватит, чтобы Бобби сказал ему то, что он хотел бы услышать, но Ханбин все равно послушно идет за ним. Бобби ведет его в сторону от замка и ярмарки, в один из многочисленных садов, разбитых на территории, где сейчас пустынно и тихо. Одуряюще пахнет ночными цветами, и сердце Ханбина невольно начинает набирать темп. Он чувствует, как ладонь становится мокрой, и пытается украдкой выдернут ее из руки Бобби, одновременно тихо умирая от стыда, но Бобби только крепче сжимает пальцы и продолжает тянуть его вперед. Когда Ханбину уже начинает казаться, что они давно должны были выйти с территории школы и добраться едва ли не до подножия горы, Бобби, наконец, останавливается и отпускает его руку. Они стоят на поляне, в окружении темных кустов, и Ханбин сам не свой от волнения, потому что не представляет, к чему такая конспирация. - Вообще, я собирался тебе это сказать ближе к концу года, - Бобби снова нервно зачесывает волосы назад и отчаянно хрипит на окончаниях, перескакивая с корейского на английский. - Но… в общем… такое дело. Ханбин смотрит на него выжидающе, но за этой фразой ничего не следует, он просто стоит напротив, закрыв глаза, как будто ждёт, что его сейчас будут бить. - Какое дело, хен? - решается всё-таки уточнить Ханбин, когда через несколько минут ничего не происходит, и Бобби приоткрывает один глаз и стучит себя костяшками пальцев по лбу. - Способности свои используй, дубина. И Ханбин так отвык от того, чтобы читать в его разуме, что идея использовать свои способности, наверное, никогда не пришла бы ему в голову. Ему отчаянно страшно, когда он осторожно тянется к мыслям Бобби, боясь снова наткнуться на туман, но тумана больше нет. Он чувствует только принятие. И любовь. Это ощущение ошеломляет Ханбина, ему хочется смеяться и одновременно как следует вломить Бобби за то, что тот столько лет мучил окклюменцией и себя и его, потому что не хотел, чтобы Ханбин знал, что он постоянно думает только о нем. - Ты придурок, - говорит он ласково и делает шаг вперёд. Бобби смотрит на него настороженно, но не отступает, позволяя приблизиться. - Полный. Ханбин замирает в полшаге от него, а потом поднимает руки и кладет ему на пояс. - Но я тоже тебя люблю. И, наверное, момент для первого поцелуя еще не случился, потому что они просто обнимаются, и это так хорошо, что пока что не надо ничего больше. - Бобби-хен, - Ханбин на пробу ведет рукой вверх по его спине, а потом обхватывает за шею, прижимаясь ближе, хотя ближе уже, вроде бы, некуда. - Жди меня. - Я же еще никуда не ухожу, Ханбин, - Бобби улыбается ему куда-то в висок. Ханбин упрямо поджимает губы: - А ты все равно жди. Или я брошу школу и сбегу за тобой. - Я тогда тебе голову оторву, - обещает Бобби тоном, каким люди обычно признаются в любви. - Зачем она тебе, если мозгов там все равно нет? - Но ты меня дождешься? - Да дождусь, конечно, куда я денусь, - он зарывается носом в волосы Ханбина и шумно фыркает. - А ты тогда не влюбляйся в Чжунхэ. И Ханбин смеётся от неожиданности, пока Бобби ворчит что-то про то, что тот ушлый и вон какой вымахал, а потом становится не до смеха, потому что момент для первого поцелуя всё-таки наступает, а следом за ним случается и второй, и третий. - Обещаю, - хрипло говорит Бобби после четвертого, и Ханбину приходится собрать в кучу разъезжающиеся мысли, чтобы сообразить, о чем это он. - Все, что захочешь, Ханбин-а. И Ханбину не нужна легилименция, чтобы знать, что он не врет. У них впереди еще целый месяц, а потом - целая жизнь, и что по сравнению с этим всего лишь один год? В формате вечности, которую он намерен провести с Бобби - не больше, чем всего лишь миг.