Признание

Я почему-то отчётливо помню, что тогда на дворе стоял июль, и погода была жаркая-жаркая. Асфальт огненным дыханием к себе притягивал, заставлял надевать обувь с толстой подошвой, чтобы ноги не обжечь. И дождей давно не было. Мы с тобой такую погоду не любили — сидели в своих квартирах, пили прохладное пиво из холодильника и думали обо всём на свете. Хотя нет. Ты, может, обо всём, а я только об одном. О тебе. Хотелось неимоверно тебя увидеть, и я не знал, почему, что это за биение где-то глубоко-глубоко, так незнакомо и даже больно. Тогда воду опять отключили в твоём районе, и ты написала мне. Конечно, тебе можно ко мне, конечно, принимай хоть душ, хоть ванну, будто я мог тебе отказать. Ты пришла тогда сонная, с чуть слипшимися волосами и кругами под глазами. На мой немой вопрос махнула лишь рукой и сказала, что проходила новую игру на приставке. Всю ночь. Лучше бы со мной всю ночь разговаривала — случайно сказал это вслух, но тихо, а ты взяла и услышала. Вскинула вверх густые брови и чуть улыбнулась как-то загадочно, словно женщина с картины, еле заметно, и шагнула в ванную, запираясь, оставляя меня одного в раздумьях — что же значила твоя улыбка? — Спасибо, Дань, я всё, — вышла из ванны через полчаса уже в одежде и с сухими волосами. От тебя приятно пахло фруктовым гелем и древесным шампунем. Может, даже каким-то кремом. Я слабо кивнул и протянул кружку со свежим чаем. Не только же пиво тебе пить. Ты разочарованно как-то поблагодарила, шепча, что горячее, а сейчас жарко. А я сказал, что могла бы и в шортах ходить, а не в плотных джинсах. Но ты пропустила мимо ушей. Не мог же я сказать, что просто хочу увидеть лишний раз твои оголённые ноги, которые мне так нравились. Ты бы, может, даже обиделась и сразу бы ушла, а я этого не хотел. Не хотел, чтобы ты вообще уходила. И почему-то никогда. Включил нам мою приставку, и мы сели на кровать — забрались с ногами, устраиваясь по-турецки, и я даже нашёл в закромах кухни чипсы и сухофрукты. Ты сказала, что это странное сочетание. Я подумал, что мы с тобой тоже странное сочетание, но быть одним целым почему-то хочется. Тогда я это понял, — только прокрутив у себя в голове. Ты обыгрывала и обыгрывала меня снова и снова, даже не допуская мысли, что я тебе поддаюсь. А мне почему-то так нравилось видеть твою улыбку и искреннюю, почти детскую радость от побед, что я сам невольно расплывался во все тридцать два, чувствовал себя счастливым и душевно заполненным. А без тебя ощущал бесконечную и бездонную пустоту. Ты отложила джойстик подальше и сказала, что тебе играть надоело. Развалилась на кровати с какой-то чересчур хитрой улыбкой, даже пройдясь по нижней губе кончиком языка и её закусив. А я уже был готов от этого жеста изнутри наружу взорваться. Ты взяла меня за руку и на себя потянула так настойчиво и сильно, что я даже удивился — на вид-то хрупкая-хрупкая, совсем маленькая и неспортивная. Я рухнул рядом с тобой, поворачиваясь на бок, чтобы видеть твоё лицо. А оно оказалось как-то близко-близко-близко, и надо было бы даже чуть отстраниться, но никто из нас этого не делал. Ты всё смотрела и смотрела своими ни то карими, ни то зелёными глазами, а я тонул в них, захлёбывался, с концами пропадал. Меня уже было не вернуть — я в них застрял намертво и навсегда. И мне это чертовски нравилось. Ты отвернулась к окну, и солнце вместо моей руки трепало твои волосы, что казались сейчас золотом — переливались и блестели огнём-землёй-шоколадом. Всем сразу. А потом взяла и опустила мою руку к себе на живот. Положила и стала дышать почему-то чаще, чем обычно. А я своей ладонью улавливал каждый твой нервный будто вздох. И сам вдруг понял, что дышу также неровно. Во всех смыслах «неровно». Может, ты тоже? Прижал чуть крепче на свой страх и риск. Так страшно было, что ты отпрянешь и исчезнешь. А ты только улыбнулась самым краешком губ — это я увидел в отражении монитора, и расслабленно опустила голову. А я тогда был готов поклясться, что счастлив. Вот так лежать с тобой и думать только о том, что мы здесь и вместе. Было так тепло по-особенному и даже жарко. Я чувствовал, как огонь приливает к каждой клеточке тела, поэтому пришлось сменить положение, чтобы ты этого не заметила. Но я почему-то знал, что ты и так заметила. Повернулась ко мне с чуть тронувшим щёки румянцем, сказала что-то смешное и до жути неприличное, и мы вместе засмеялись, устраиваясь поудобнее. А потом вдруг что-то щёлкнуло, и я как брошу тебе в самое ухо «Лиз, кажется, я тебя люблю до боли в груди». Сам не понял, что и как сказал, но всё верно, вроде. А ты повернулась, посмотрела, словно я умалишённый, и ещё шире в улыбке своей детской расплылась. И зачем-то даже ко мне приблизилась и… В самый уголок рта. А потом в нижнюю губу. Потом в верхнюю. И стала снова и снова целовать-целовать-целовать. Я даже отвечать не успевал. Через минуту вся шея была во влажных дорожках, и я тогда, наверное, стал ещё счастливее. Почему-то отчётливо это понимал и любил тебя в те моменты ещё сильнее. Ты прижалась опять, только теперь уткнулась носом в воротник моей футболки. Дышала часто-часто, щекотала мне ключицы почти бессовестно и безнаказанно. Ты будто другим человеком на мгновение стала. И я тоже. Мы уснули, сами не заметив как.