Желание жить

Чернила кончились. Как всегда — неожиданно. Канда чертыхнулся, неприятно чиркнув кончиком пера по дну пустой чернильницы. Не поверив самому себе, отложил перо, заглянул внутрь и с раздражением отставил прочь. Это всегда случалось внезапно, чем невероятно выводило из себя. Не говоря уже о том, что за полгода он так и не научился рассчитывать, сколько ему нужно будет на одно письмо. А ведь это уже шестое послание. Медленно выдохнув сквозь стиснутые зубы, Канда поднялся и подошёл к окну. День клонился к вечеру, накрывая маленький городок глубоко на севере густой вязкой тьмой. Почти во всех домах не было заметно света и жизни, и только одно здание горело, точно чей-то погребальный костер. Новый, пару дней назад достроенный храм. Сейчас там проходила праздничная служба, которая должна была закончиться не менее праздничным обедом. Туда стеклись практически все горожане, с нетерпением ожидавшие окончания постройки Божьего дома — так они называли его. Каждый раз, слыша это, Канда фыркал и закатывал глаза, и чем дальше, тем более неприкрыто. Слишком хорошо он был знаком с тем, во что превращается вера, когда никто не приходит к тебе на помощь на пороге мучительной смерти. Слишком хорошо он помнил, что кроме них самих, нет никого и ничего на этой земле, способного защитить и спасти. И надеяться на кого-то, кто смотрит на тебя сверху каждый день — невероятно глупо. Поэтому Канда своего отношения к стройке не скрывал. Хотя все проведённые здесь полгода исправно нёс свои обязанности по охране и поиску чистой силы в близлежащих районах. Акума редко, но появлялись в этой глуши, и без дела он не сидел. Оно и к лучшему — было на ком выместить всю накопившуюся на верхушку Церкви злость и ярость. Эти чувства кипели в нём, не утихая, с того самого дня. Тогда Комуи, не глядя в его глаза, протянул бумагу с красной перевязью. Приказ, а точнее — простая и банальная ссылка за то, что осмелился нарушить запреты и поступить по-своему. За то, что позволил себе поверить, что кому-то в этой жизни он ещё нужен. — Я не могу, Комуи, — бросил он резко, отшвыривая приказ прочь. — Ты же знаешь. Смотритель долго молчал, потом поднял на него покрасневшие от усталости глаза. — Знаю, Канда, — вздохнул он. — Знаю. Но иначе нельзя. «Иначе нельзя». Иногда Канда и сам верил в это, просыпаясь по утрам в пустой холодной комнате. Это было всё же лучше, чем болезненная, хоть и быстрая смерть. Так у него оставался шанс вернуться и начать всё с начала. Снова попытаться вырваться из плена проклятой войны и постараться немного пожить для себя. Тем более, что дома его ждали. Ждали и верили, что однажды их обоих просто оставят в покое и дадут свободу. Если не для себя, то хотя бы ради того, кто должен был появиться на этот свет. Канда часто думал об этом, как и о том, что Эрин снова осталась одна — там, за тысячи миль. После произошедшего с Цехом их отношения и последовавший за всем этим брак в клане были восприняты с настороженностью. И если Канду это не особо беспокоило, то для неё это было очень важно. А учитывая, что совсем скоро у них должен был родиться ребёнок — это в буквальном смысле принимало масштаб вселенской катастрофы. Именно поэтому с первого месяца своего пребывания Канда начал писать ей письма. Большие послания, иногда путаные и сбивающие с толку своей несуразицей. Порой трудно было подбирать слова, ещё чаще — просто не о чем рассказывать. Но он старался. Исписывал по несколько листов и отправлял с надёжным курьером в один и тот же день, раз в месяц. За полгода он ни разу не получил ответа, но и не ждал его. Ему достаточно было знать, что она их получает. И ждёт. Последнее, шестое письмо лежало на столе рядом с полусгоревшей свечой, осуждающе выделяясь на тёмном столе белизной полупустой страницы. Его необходимо было отправить завтра в полдень. Канда скользнул по нему взглядом и шумно выдохнул. Оставалось всего ничего, и как всегда — он оплошал. Очень не хотелось сейчас идти в храм, и, протискиваясь сквозь толпу горожан, искать единственного человека в этом захолустье, обладающего нужной ему вещью. К тому же, преподобный очень просил его не показываться там. Мол, он дурно влияет на людей… Он раздосадованно растрепал волосы на виске и, фыркнув, принялся одеваться. Добыть чернила для него сейчас было гораздо важнее, чем чьи-то подпорченные нервы. Зима в этом городишке оказалась невероятно холодной, укрыв толстым покрывалом снега мёрзлую землю. Поэтому кроме обычного форменного плаща приходилось набрасывать сверху тёплую накидку, чтобы окончательно не околеть. Грубая чёрная ткань довольно сильно сковывала движения, чем знатно выводила Канду из равновесия. Но сегодня драться он не собирался, а значит, можно было потерпеть неудобства. Быстро собравшись, он подхватил лежавший на столе Муген и направился к выходу. На пороге, нахмурившись, остановился. Весь вечер — с момента начала праздника — его не покидало смутное ощущение беспокойства. Точно такое же, какое возникало всякий раз перед появлением тварей Графа. Мерзкий червячок точил внутренности, и он даже пару часов назад обошёл город — но всё вокруг было издевательски спокойным. И сейчас он не понимал, зачем идёт на поводу собственной глупости. Однако, вопреки здравому смыслу, вернулся, аккуратно свернул письмо и положил во внутренний карман плаща. Пусть лучше он будет параноиком. Быстро темневшая улица встретила его крепким морозом и скрипучим снегом. Повыше подняв воротник накидки, Канда быстрым шагом двинулся к храму, откуда доносился приглушённый звук пения. Видимо, выступал хор, который последние пару месяцев усиленно что-то репетировал, порой мешая спать и откровенно беся. Не выдержав однажды, Канда высказал им всё, что думает об их хоре и городе, вместе взятыми, совершенно не стесняясь в выражениях. Тогда он был чертовски уставшим после боя и хотел лишь одного — выспаться. Вместо этого окончательно испортил себе репутацию и заработал славу «мерзкого богохульника» и «проклятого грешника». Вспомнив об этом, Канда не сдержал широкой ухмылки. Награждая его этими красочными эпитетами, они и понятия не имели, что делали ему едва ли не комплимент. В жизни своей он совершал вещи куда более страшные и паскудные, и уже давно перестал бояться того, что ждёт его после смерти. Как пафосно выразился однажды Лави — ад давно стал их домом. До храма оставалось пройти всего четыре дома, когда навстречу ему из низкой обшарпанной халупы выкатился ребёнок. Босой, в рваной рубашке и с заплаканным лицом. Наткнувшись на него, мальчишка замер на мгновение, а потом шарахнулся назад. Несмотря на темноту, Канда заметил блеснувший в глазах ужас. Поджал губы: уже и детей им пугают, идиоты. Он хотел было пройти мимо — не в его правилах было вмешиваться в дела жителей. Слишком это было хлопотно, да и себе дороже. Но когда вслед за ребёнком из двери вывалился пьяный мужик в приспущенных штанах, грязно-коричневой залатанной рубахе и с широким ремнем в руке, Канда остановился. Не слушая невнятные вопли, дёрнул рванувшего было в сторону мальчишку за воротник. — Стой, мелочь, — тихо произнёс он, не спуская глаз с пьяницы. — Это кто? Даже сквозь толстую перчатку он почувствовал, как затряслось худое тело мальчишки. — П-папка… м-мой… — заикаясь, отозвался тот. — П-пожалуйста, дяденька, пустите! Он меня ещё сильней побьёт! — Не побьёт, — очень тихо и очень зло процедил Канда. — Не посмеет. Не выпуская мальчишки, он одной рукой быстро дёрнул завязки накидки. Стянув её с себя, укутал мальчишку, чтобы тот окончательно не отморозил себе ноги, а потом повернулся к его отцу. Тот, сфокусировав на нём мутный взгляд бледно-зелёных глаз, замахнулся ремнём. Канда загораживал ему проход к сыну, который снова не смог достать — украсть — еды на рынке. Следовало показать этому наглецу, что значит ослушаться отцовского наказа. — А… ну прочь, по… гань! Эт-то мой вы-ы-родок, чаво хочу, того с ним делаю! Покачнувшись, он сделал два весьма нетвёрдых шага и замахнулся, но ремень рассёк лишь воздух. А затем и он сам, ойкнув, повалился в снег, неловко барахтаясь в сугробе. Удар в левую щёку, заросшую щетиной, был не особо сильным, однако выбраться сам он не смог. Канда выволок его за шиворот, развернул к себе и от души вмазал ещё два раза, на этот раз с правой стороны. Лысая голова мотнулась, из глубокой ссадины и разбитой губы просочилась кровь. Он не дал пьянице упасть, а лишь встряхнул, заставив смотреть себе в глаза. — Ещё раз ты, тварь, тронешь мальчишку — я лично вырву тебе сердце. Ты понял меня? Мужик, стремительно трезвея, попытался вырваться, но был награждён ещё одним весьма сильным ударом — на этот раз под дых. — Я не слышу ответа, — вкрадчиво прошептал Канда над его ухом. Непонятно откуда взявшийся гнев кипел в нём, будто лава в извергающемся вулкане. — П-понял, — простонал тот, согнувшись пополам. Услышав ответ, Канда безо всякий церемоний выпустил его. Мужик рухнул на колени и принялся судорожно трясущимися руками отирать лицо, оставляя на белоснежном снегу красные отметины. От выпитого не осталось и следа, и сейчас ему хотелось лишь одного — чтобы этот проклятый экзорцист убрался восвояси и оставил их в покое. А мальчишка… чёрт с ним, сам что-нибудь придумает. Канда, больше не глядя на него, обернулся к мальчишке. Тот стоял, не шелохнувшись, и лишь большие зелёные глаза выделялись на осунувшемся грязном лице. Шагнув ближе, Канда несколько мгновений молча смотрел на него, а потом набросил на его голову капюшон накидки. — Тебе больше нечего бояться. Он тебя не тронет. Не дожидаясь никакой реакции, он большими шагами направился к храму, злясь на себя за то, что потратил так много времени. На это подобие человека хватило бы и одной минуты, он же протянул целых пять. И внезапная слабость к мальчишке… Канда не мог до конца сказать, что подтолкнуло его к желанию защитить. То ли воспоминания о собственном детстве, которого у него фактически не было. То ли… то ли мысли о ребёнке, что должен был вот-вот родиться. Он был уверен на сто процентов: он лучше отгрыз бы себе руки, чем позволил своему ребёнку расти в страхе и ненависти. Чересчур чётко он помнил эти чувства. — Спасибо! Слабый оклик настиг его почти у площади. Он не остановился, позволив себе лишь чуть заметную усмешку. Пусть из этого паренька вырастет что-то получше, чем его никчёмный папаша. Храм встретил его ярким огнём сотен свечей и душным теплом. Ненадолго остановившись позади большой разномастной толпы, Канда несколько минут привыкал к свету и прислушивался к речи преподобного, стоявшего в другом конце помещения в амвоне. Прищурившись, он окинул его взглядом: в бело-золотых праздничных одеждах высокий старик выглядел ещё более властным и неприступным, чем обычно. Его живые не по годам и проницательные чёрные глаза цепко следили за всем происходящим, пока лилась торжественная, напыщенная речь. Что-то о том, что за всё, что имеют, они обязаны быть благодарны Богу и Церкви, как слугам Его на земле… Покачав головой, Канда засунул руки в карманы и вдоль стены осторожно двинулся к двери во внутренние помещения храма. Ему нужен был местный писарь — праздник его никоим образом не задевал. Несмотря на то, что городок был отдалён от мира — практически заброшен — на постройку и отделку храма не пожалели денег. Всё вокруг сверкало новизной красок и ярко начищенными металлами. Медь, серебро, в рамах некоторых икон даже золото. Канду от всего этого великолепия воротило. Это лишь видимость, которой так любит отвлекать простых людей его руководство, скрывая свою насквозь прогнившую суть. Ведь так гораздо проще потом собирать с людей пожертвования во имя благой цели. «Вы под защитой». «Он всегда с вами». Бред. Канда мотнул головой и толкнул плечом неприметную дверь из тёмного дерева. Заперто. Он непонимающе нахмурился и оглянулся. Писарь Алкин, тщедушный белобрысый парень в очках с толстой оправой, редко покидал свои покои, трудясь днём и ночью над пыльными фолиантами. Поэтому было крайне странно то, что единственная ведущая к нему дорога оказалась недоступна. Неужели преподобный сжалился над пареньком и пригласил его на праздник? — Мы договаривались, что тебя здесь не будет. Ты нарушил своё слово, экзорцист. Чуть хрипловатый баритон раздался сзади, и Канда досадливо скрипнул зубами. Он всеми силами желал не попадаться ему на глаза. Но, видимо, сегодня карты раскинуты не в его пользу. — Мне нужен Алкин. Я возьму у него немного чернил и сразу уйду, — проговорил он нарочито спокойно, неторопливо развернувшись. Преподобный — настоящего имени он никому не открывал — нахмурил кустистые брови. Когда он просил у руководства человека для защиты от нападений акума на время постройки храма, он и не думал, что пришлют настолько… поганого и насквозь испорченного грешника. В человеке, стоявшем перед ним, не было ни одного светлого проблеска, и каждый раз он с удовольствием это показывал. «Как хорошо, что скоро его не станет», — подумал он, перебирая худыми пальцами свою длинную седую бороду. — «Мне не нужны смутьяны». — Алкин на празднике. Если хочешь, дождись окончания. До того момента я не разрешаю тебе бегать по храму и искать его. Мне ни к чему смута и волнения среди прихожан в столь важный день. Канде очень сильно, до зуда в костяшках хотелось возразить этому надменному идиоту, возомнившему себя центром вселенной. Он стиснул кулаки и, прежде чем ответить, скользнул взглядом по прихожанам. Почти все были поглощены пением хора, лишь некоторые косились на них и перешёптывались. Канда оскалился, когда заметил, что женщина, завидев его, перекрестилась. Это уже выходило за все границы, и он выпрямился, собираясь сказать об этом вслух. Но в этот момент рядом с испуганной прихожанкой мелькнула знакомая фигура, тут же затерявшаяся в толпе. Канде не было нужды приглядываться. В этом проклятом городке лишь один парень не снимая носил свой чёрный балахон и не расчёсывал светлые вихры. Алкин. — Очень сожалею, преподобный, — Канда повернулся к мужчине и покачал головой, — но я ненавижу, когда мне приказывают. С этими словами он покинул ошарашенного преподобного, вклиниваясь в толпу и пытаясь высмотреть там мальчишку. Особо он не церемонился: толкал людей, работал локтями и всеми силами пытался расчистить себе путь, не обращая внимания на недовольное шипение и проклятия, сыпавшиеся вслед. Оставалось всего ничего — найти писаря, забрать у него чернила и уйти. Видимо, судьба всё же решила, что сегодня с него хватит неприятностей. Едва не споткнувшись от довольно ощутимого толчка в спину, Канда хотел развернуться, чтобы как следует проучить наглеца, но не стал. Вместо этого сделал широкий шаг вперёд и аккуратно прихватил за воротник рясы Алкина, куда-то сосредоточенно спешившего и не замечавшего ничего вокруг. — Не так быстро, малец. Вздрогнув, тот обернулся. Увидев, кто перед ним стоит, парнишка втянул голову в плечи, став ещё меньше. — Г-господин Канда! Н-не ож-жидал вас с-сегодня ув-видеть! — Я тоже, малец, я тоже, — отозвался тот, нахмурившись. Успокоившаяся было тревога заворочалась в нём с новой силой. Алкин был явно напуган: обычно он никогда не заикался, без умолку тарахтя и активно жестикулируя. Сейчас же было похоже, что он хотел только одного — сбежать как можно дальше. Светло-серые, почти прозрачные глаза даже за стёклами очков блестели и беспокойно бегали туда-сюда, силясь найти выход. Канда чуть сильнее сжал пальцы и встряхнул его, привлекая к себе внимание. — Мне нужны чернила. Можешь одолжить мне немного? На мгновение Канде показалось, что с пареньком что-то случилось: он застыл, глядя на него с неописуемым ужасом. Словно тот не чернил попросил, а яду выпить — прямо здесь и сейчас. — Г-господин… — пробормотал он наконец, трясущимися пальцами поправив сползшую оправу. — Я очень с-сильно виноват… но не может ли господин придти завтра? С-сегодня я н-ничем не могу… Голос его оборвался, и он уставился в пол, не в силах смотреть Канде в глаза. Его душил дикий страх, и все инстинкты подхлёстывали, без устали молотя по вискам: беги, беги, беги! Он неплохо относился к Канде, и даже уважал его, но сейчас, когда каждая минута была на счету, он не мог тратить её на всякую ерунду… — Алкин, — Канда наклонился к самому лицу паренька. Писарь ему нравился, поэтому он постарался скрыть растущее недовольство. — Я не могу прийти завтра. Мне нужно сейчас. Ты понимаешь меня? Целую минуту Алкин молчал, разглядывая суровые черты лица экзорциста. Никак не получалось собраться, и в каком-то диком порыве он даже захотел ему всё рассказать о подслушанном случайно разговоре преподобного с руководителем хора. О том, что они собирались сделать. Но в итоге Алкин лишь помотал головой и выпрямился. — Х-хорошо. Только быстро. Пожав плечами, Канда отпустил его и последовал за ним обратно сквозь толпу. Он не выпускал его из виду, и одновременно старался осматривать людей вокруг. Предчувствие чего-то нехорошего не собиралось убираться восвояси — оно захватывало каждый нерв и заставляло всё больше напрягаться. Сняв Муген с пояса, Канда покрепче сжал рукоять. Так, на всякий случай, потому что обычно при наступлении катастрофы дорога каждая секунда. И эти несколько проклятых секунд, собравшись вместе, обрушились на них, точно топор палача. Беда никогда не приходила одна. Всегда пинком распахивала накрепко запертые двери, ведя с собой подруг — страдание, мучение и боль. А ещё Смерть. Эта являлась реже, но Канда был не удивлён. И когда он с обнажённым мечом стремительно разворачивался к толпе, заслоняя собой Алкина, уже знал, что увидит. Тишина, накрывшая храм с последним аккордом хора, лопнула спустя несколько секунд, точно перегоревшая лампочка. И осколки, оказавшиеся смертельными снарядами, достали всех. Даже тех немногих, кто стоял у двери и думал, что у них есть шанс спастись. Акума было много. Больше, чем Канда мог предположить — весь хор, немногочисленные служители и десятки горожан. Они превращались стремительно — поразительно уродливые создания, пугающие одним только видом — не позволяя людям даже понять, что их убило. Те, что оказались ближе к нему, уже собирались напасть, но Канда не оставил им и шанса. Разделавшись с парочкой самых шустрых шарообразных тварей, он оглянулся на вжавшегося в угол Алкина. — Беги! Здесь опасно! Тот, казалось, его даже не слышал. На бледном лице отпечатался дикий, захвативший разум ужас. Расширенными глазами он, не моргая, смотрел, как умирают один за другим все те, кого он когда-либо знал. Умирают жестоко и страшно, разлетаясь кровавыми ошмётками по новому, сверкающему чистотой храму. Словно бы в насмешку. Алкин не мог поверить в то, что всё это правда. Пересохшими губами шепча молитву и спотыкаясь через слово, он зажмурился, когда очередной акума устремился к нему. Он был уверен — это последние секунды его жизни, которая оборвётся так рано. Он ждал жуткой боли и сломанных конечностей, но получил лишь весомую оплеуху и от неожиданности сполз на пол, уронив очки. Растерянный, он несколько раз моргнул, наконец, разглядев сквозь дым и копоть силуэт экзорциста. Тот выглядел не менее устрашающим, когда навис над ним и за шкирку, будто щенка, грубо поднял на ноги. — Если ты сейчас не уберешься отсюда, я буду первым, кто отрежет тебе руки, а потом и ноги, — прорычал он, жутко оскаливаясь. Развернул его к двери и толкнул в спину: — Быстрее! Алкин был напуган. Что там — он смертельно боялся сделать хотя бы шаг оттуда, где крутился подобно волчку Канда со сверкающей катаной в руках. Но ослушаться его приказа было гораздо страшнее: Алкин помнил, как в гневе экзорцист жестоко избил грабителей, посягнувших на казну храма. Это были, скорее, живые трупы: искалеченные и едва дышавшие. Поэтому он, неловко подобрав очки и надев их, бросился к двери. К спасению, которое было близко — и одновременно страшно далеко. Канда же, убедившись, что паренёк убрался из опасной зоны, на пятках развернулся к бесчинствующим акума. За несколько минут создания Графа успели уничтожить всех живых, находившихся в храме, и теперь алчные до чужой души морды были обращены в его сторону. Канда повёл плечами и хищно ухмыльнулся. — Наконец-то, — он прошёлся пальцами по Мугену, чувствуя, как сила закипает в нём, требуя выхода. — Теперь нам никто не помешает. Убивать Канда умел. И сейчас пользовался этим талантом красиво и точно, разрезая плоть разом ринувшихся на него врагов. Взрывы один за другим оглушали, ядовитый дым забивал лёгкие, копоть от загоревшегося дерева заслоняла зрение — но Канда сражался. Муген буквально пел в его руках, уничтожая акума одного за другим. Отправляя их туда, откуда больше не было возврата. Канда не стремился никого спасти — выбранный Алленом путь ему претил. Он защищал только то, что было ему дорого: собственную жизнь и немногих любимых людей. Всё остальное просто не имело значения. Время в буквальном смысле потеряло для Канды счёт. Акума умирали один за другим, оставляя после себя яд в воздухе и чёрные отметины взрывов на ликах святых. Это был словно замкнутый круг, в котором смерть плясала перед Кандой, требуя и требуя новых жертв. И, оставаясь рядом с ним, она ждала. Ждала, когда к ней попадёт самая ценная в горящем задымлённом храме добыча. Сам Канда. К концу схватки он еле стоял на ногах, на чистой силе воли продолжая отбиваться от наседающих тварей. Разодранная левая рука нещадно болела, не переставая кровоточить, многочисленные синяки и яд, пропитавший кожу, не прибавляли сил. Канда стиснул зубы и зарычал, размашистым движением распарывая сверху донизу одного из двух оставшихся акума. Покачнувшись, он закашлялся и вытер рот рукавом плаща, даже не заметив, что оставил на ткани кровавый след. Поднял голову и, прищурившись, вгляделся в последнего противника. — Вынужден признать, вы прекрасный актёр, преподобный, — хрипло произнёс он, делая шаг вперёд. — Хотя я должен был догадаться. Акума, стоявший чуть поодаль, рассмеялся надтреснутым, чуть визгливым смехом. Его голос совсем не был похож на голос человеческого воплощения; непропорционально широкая фигура и обезображенное дырами лицо вызывало отвращение. Существо завращало глазами и стремительно выбросило вперёд руку, из которой вырвалось два снаряда. — Я давно хотел тебя прикончить, экзорцистик, — проскрипел акума, взвизгнув, когда Канда уклонился. — Ты назойлив точно муха и вызываешь желание прихлопнуть тебя. Канда гадко ухмыльнулся и с трудом расправил плечи. Дышать становилось всё тяжелее, и он понимал: времени не то чтобы мало — его нет совсем. Но умирать в его планы сегодня не входило. Он просто обязан был прикончить тварь и отправить письмо. Пусть недописанное, плевать. Главное, она будет знать, что с ним всё хорошо. По крайней мере, в это хотелось верить. Несколько раз коротко вдохнув, Канда поднял Муген и без предупреждения бросился вперёд. Сквозь дым и огонь, который пожирал всё вокруг и постепенно превращал храм в огненную ловушку. Он продрался сквозь дикую боль и усталость, нанося один за другим стремительные удары. Акума отбивался голыми руками, облачёнными в прочную броню, и смеялся. Смеялся громче гудящего вокруг пламени — так, что у Канды начало звенеть в ушах. — Ты никого не спас, экзорцистик, — выдохнул он вместе с ядом прямо в его лицо. — Ты никогда не сможешь никого спасти и умрёшь сам. Канда, на мгновение задохнувшись, потерял ритм и поплатился за это жутким ударом в грудь. Мир вокруг потемнел, и вернуться в трещащую по швам реальность удалось лишь чудом. Он разлепил веки — вовремя, чтобы успеть выставить блок и оказаться отброшенным к стене. Удержавшись на ногах, он тут же ушёл в сторону, едва не поскользнувшись на чьих-то останках. Акума не давал ему времени опомниться и атаковал беспрерывно — он знал, что предел сил Канды не бесконечен. Оставалось лишь одно… — Может, я никого и не спасу, — чувствуя спиной близкий жар огня, Канда замер, не сдвигаясь с места. Стоя под огромной иконой, он сплюнул вязкую слюну и посмотрел акума прямо в глаза. — Но по крайней мере я смогу убить тебя, ублюдок. Ему даже не пришлось делать лишних движений. Акума набросился на него, полагая, что жертва блефует и не сможет уклониться от последнего удара, грозящего раздробить череп. Он попал, правда, чуть ниже — в правое плечо, оставив вместо костей лишь жуткое месиво. В эту же секунду случилось то, чего он не предполагал. Муген, мёртвой хваткой зажатый в левой ладони, вошёл в грудь прямо между пластин брони. — Это меня не убьёт, — прохрипел акума, дико вращая глазами. — Этого мало… — Достаточно… — отозвался Канда. Он провернул меч и резким движением разделил нижнюю часть акума на две половины. Долгую секунду до гибели он, не отрываясь, смотрел в его лицо. — Достаточно, чтобы тебя прикончить. Взрыв, что последовал за этим, был слишком силён. Канду отшвырнуло к дальней стене, и когда он очнулся, то понял, что, в принципе, этого можно было не делать. Храм полыхал: вокруг всё трещало, рушились балки и перекрытия, закрывая возможные пути к отступлению. Едва найдя в себе силы перевернуться на спину, Канда стиснул зубы и выругался. Он полгода охранял этот проклятый сарай, чтобы за один вечер спалить его и заодно погибнуть самому. Паршивый вечер. Паршивый бой. Паршивая смерть. Нащупав письмо во внутреннем кармане залитого кровью плаща, Канда сгрёб его непослушными пальцами. Прикрыв глаза, он мысленно представил образ Эрин и хотел было извиниться… но вместо этого, застонав, сделал попытку подняться. Попытка провалилась, но он, сжав кулаки, попробовал снова. А потом ещё раз и ещё, пока не поднялся на ноги, держась за закопчённую стену. Вокруг всё дышало жаром, и в голове стоял непроходимый туман, но он упорно цеплялся за остатки рассудка и желания выжить. Всё потому, что он уже умирал. И слишком хорошо помнил, насколько тяжело ей пришлось, когда смерть заполучила его к себе. Он не хотел умирать не потому, что это больно или страшно. Канда не хотел умирать, потому что слишком сильно любил эту женщину. Его женщину. И, наверное, одному Богу, наблюдавшему за всем сверху, ведомо, как он добрался до двери. Но когда он буквально выполз из почерневшего проёма, потолочная балка за ним рухнула, отдавив ноги ниже колена. И именно в этот момент последние крупицы сознания Канды исчезли, не оставив и следа. Кажется, письмо он так и не отправит…

***

Тишина в кабинете Комуи была настолько ощутимо удушливой, что хотелось распахнуть настежь скрипящие створки окна. И плевать, что за стенами минус тридцать и метель сплошным покрывалом ложится на пустые улицы. Свежего воздуха ему сейчас не хватало больше, чем тепла. Но другого выхода, кроме как взять себя в руки и встретить внезапную гостью, у него не было. — Проходите, госпожа Сартес, — поднявшись из-за стола, он прошёл вперёд и мягким жестом указал на единственное свободное от бумаг кресло. — Вам что-нибудь подать? Чай, может быть, кофе? — Спасибо, ничего не нужно. Голос посетительницы был идеально ровным, но Комуи знал — это искусная маска. Наблюдая за её тонкой фигурой в тёплом, подбитом лисьим мехом плаще и плотных кожаных перчатках, он бы ни за что не подумал, что месяц назад эта женщина подарила миру сына. Она не выглядела ни больной, ни измождённой, как большинство женщин в этот период. Наоборот, в её глазах блестела сталь, а прямой стан и напряжённо выпрямленные плечи буквально кричали о том, что в ней масса энергии и эмоций. И в первую очередь — гнева. Хотя скрывала она его весьма старательно. Лишь по чуть резковатым движениям Комуи догадывался, что именно она чувствует. Но молчал. Понимал, что сейчас не в том положении, чтобы лезть не в своё дело. Его задача — всего лишь передать письмо. То самое послание, которое вчера поздно ночью доставил уставший курьер. Спустя два месяца после того, как Канда должен был вернуться. Но не вернулся. — Госпожа Сартес, я должен в первую очередь принести свои извинения, — издалека начал Комуи, вернувшись за стол и сцепив руки в замок. Он мельком взглянул на её лицо, снова вернувшись к тонкому прямоугольному конверту, лежавшему поверх бумаг. Признаться, в такой ситуации он оказывался крайне редко. Обычно у экзорцистов не находилось родственников, которым приходилось бы сообщать… столь непростые вещи. Реакция Эльерин, последовавшая за его словами, заставила Комуи вскинуть брови. — Я ни в чём не виню вас, смотритель, — ответила она, едва заметно усмехнувшись уголками губ. Это походило бы на насмешку, если бы не лёд в её глазах. Она абсолютно не была настроена шутить. — Я слишком хорошо знаю, что от вас почти ничего не зависело. Она замолчала, бездумно скользнув взглядом по комнате и самому смотрителю. Его уставший вид, непроходящие круги под глазами и остывающий в кружке — не первой и даже не пятой за этот день — кофе говорили ей о многом. Она не лезла в его мысли — это было излишним. Было достаточно того, что она видела, да нескольких фраз, брошенных когда-то вскользь Кандой. Он тогда сказал, что Комуи едва ли не единственный в Ордене, кому не всё равно. Это радовало. И в другое время она обязательно пообщалась бы с ним и узнала этого человека получше. Но сейчас Эрин интересовало совсем не это. Письмо, лежавшее на столе смотрителя. Она пришла забрать его. Комуи, в отличие от своей гостьи, даром телепатии не обладал. Но было у него немного иного рода умение: по опыту определять, когда не стоит лезть человеку в душу. Он прекрасно осознавал: что бы он сейчас ни сказал — всё было бы ненужным. И, быть может, даже неправильным. Поэтому он, вздохнув, поднялся, взял в руки конверт и, немного помедлив, приблизился к Эрин и протянул его ей. — Нам следовало известить вас раньше. Простите, что заставили вас волноваться и жить в незнании. Поверьте, я знаю… — он осёкся, подумав о Линали и о том, что было бы с ним, будь он на месте Эрин. Тряхнув головой, он продолжил: — Я знаю, как это непросто. Эрин помедлила, прежде чем принять письмо из чуть подрагивающих от усталости рук Комуи. Она чувствовала на себе его внимательный сочувствующий взгляд, и была благодарна ему. Этого чувства ей в последние пару месяцев очень не хватало: вся семья воспротивилась её решению искать Канду, когда тот не приехал в назначенный день. Уже тогда Эрин знала — что-то случилось. Тревога давила на неё, страх потерять его стальным кольцом сжимал горло, не давая спать по ночам. Но Дилон был непреклонен. В ультимативной форме он заявил ей, что та не сделает и шага из особняка, пока не родит. И он выполнил свою угрозу, когда она попыталась сбежать. Дилон запер её и держал в пределах мрачного пустого дома, и оставался совершенно глух к её мольбам, хотя и видел, как она сгорает изнутри. Мысли о самом худшем изводили её и никто — никто — не подставил ей плечо. Только сейчас она поняла, насколько это было жестоко. Эрин стянула с правой руки перчатку и осторожно приняла конверт. Провела пальцами по чуть шершавой бумаге, подписанной не его почерком. — Он жив? Вопрос был задан настолько неожиданно, что Комуи на мгновение опешил. Он предполагал, что жена Канды не знает, что с ним произошло, но не думал, что её изоляция была настолько полной. — Да, он жив. Едва слышный вздох облегчения коснулся его слуха. — Этого больше, чем достаточно. Она замерла, а потом резко вскинула голову, взглянув Комуи прямо в глаза. — Могу я прочесть письмо здесь? Смотритель молчал, пожалуй, целую минуту. Возможно, ему показалось, но он увидел во всём облике казавшейся несгибаемой и стальной Эльерин немую мольбу. Просьбу если не о помощи, то хотя бы о понимании. Она была сильна морально — это бесспорно. Но Канда, однажды появившись в её жизни, стал её опорой гораздо большей, чем даже предполагала она. И Комуи хотел им помочь. Хотя бы тем, что встал на их сторону. — Хорошо, — кивнул он. — Я оставлю вас, — помедлив, он едва заметно улыбнулся: — Будьте как дома. С этими словами он вышел, осторожно притворив за собой дверь. Ему по-прежнему хотелось вдохнуть свежего воздуха, но вместо этого он направился в лабораторию к Риверу. Кажется, они с лаборантами обещали какое-то новое умопомрачительное пойло — сейчас как раз кстати. Эрин, проводив его взглядом, усмехнулась. Пожелание Комуи было искренним, но сейчас ей хотелось быть как можно дальше от дома. Дальше от этой клетки, в которую её ещё пытаются запереть. До того момента, пока она была одна, её это устраивало в большей степени. Так было проще, спокойнее и привычнее. Но теперь, когда она не могла назвать себя одиночкой, всё было по-другому. Мир был другим. Она посмотрела на конверт, который держала в руке. Целых два месяца жизни — его и её. Эрин ещё некоторое время разглядывала его, а потом несколькими скупыми движениями вскрыла печать и вытащила заветные листы. Их было меньше. Вместо привычных десяти — всего семь. Исписанные чуть размашистым, клонящимся вправо почерком, они точно горели в руках Эрин. Просили прочесть и узнать наконец то, что случилось. Она прикрыла глаза и сделала глубокий вдох. Кажется, это будет непросто. «Надеюсь, это будет моё последнее письмо тебе, Эрин». Как иронично. Он никогда не здоровался в письмах. Это была некая дань привычкам: даже в строках она порой чувствовала его сарказм, раздражение и нежелание иметь слишком много общего с окружающими. Он не любил людей, их грязь, лицемерие и злобу. Но вместе с тем он защищал их, и — Эрин знала — хотел видеть в них не только тьму. Правда, далеко не всегда получалось. Точнее — почти никогда. «...ещё немного — и я разобью этому напыщенному индюку рожу...» Ну вот, что и требовалось доказать. Эрин улыбнулась. Она читала простые строки, а в голове отчётливо звучал его голос. Она помнила каждую интонацию и с уверенностью могла даже сказать, с каким выражением лица он говорил те или иные слова. Она старалась не думать об этом, но тоска, чуть приглушённая родами, никуда не делась. И сейчас, получив подпитку, разгорелась точно костер, в который подкинули сухих веток. «Я вернусь совсем скоро...» Лжец. Эрин сжала тонкую бумагу, оставив на ней некрасивые ломаные линии, но даже не заметила этого. Она понимала, что не права, но ведь он мог избежать опасности? Мог что-то придумать? Он ведь, Бездна его раздери, знал, что ждёт его дома! «Знал. Но, видимо, не мог». Горькая усмешка исказила лицо Эрин, когда после привычного почерка Канды по листу побежали мелкие аккуратные буквы. Чужой почерк неприятно царапал зрение, но она заставила себя прочесть. Это была важная информация — она пригодится ей, когда придёт время восстанавливать здоровье Канды. «Это была страшная битва. Огонь полыхал повсюду, трещали балки и рассыпалась крыша. Можно сказать, что часть ада вырвалась на землю. А господин Канда бесстрашно сражался с этими чудовищами в самом центре. Их было много — почти все горожане вдруг обратились...» Акума, значит. Эрин догадывалась: в письмах Канда сообщал, что их в последнее время стало больше. Но никто и предположить не мог, что он жил среди них, бок о бок, общался и виделся каждый день. Он защищал их, не подозревая, что у них на уме только одно — убить его, разорвать на куски и разлить по мёрзлой земле ярко-красную кровь. Эрин коротко выдохнула, чувствуя, как внутри поднимается глухая волна ярости. Они знали. Орден точно знал, что творится в том паршивом городишке, и специально послал туда Канду. Они думали, что он умрёт там, погребённый трупами уничтоженных им акума. Но в одном они точно просчитались. Теперь у Канды есть жена. И она вытащит его — даже с того света. Поведя плечами, Эрин выпрямилась и быстро пробежала глазами остаток письма. Неизвестный больше не упоминал о случившемся, но очень много благодарил Канду и, что важнее, довольно точно описал все его внешние повреждения. Сломанные ноги, изувеченное плечо и многочисленные рваные раны выглядели серьёзно, но не смертельно, если учитывать, что нет более внушительных повреждений внутренних. Она кивнула сама себе. Решение, назревшее ещё на пороге Ордена, сейчас приняло окончательную форму и обжалованию не подлежало. Она заберёт сына и поедет на север. И пусть Бездна посочувствует тому, кто решится ей помешать. Она сложила письмо и собралась убрать его в конверт, когда на обратной стороне последнего листа заметила надпись. Выбрав его, она поднесла поближе к глазам и замерла. Сердце забилось точно сумасшедшее, когда она узнала в кривоватых буквах знакомый до боли почерк. Буквально в этот же миг в голове прозвучал его голос. «Я тебя...» Всего два слова. Пожалуй, самых важных. И таких нужных для неё. Особенно сейчас. Когда Комуи осторожно отворил дверь и заглянул в кабинет, Эрин стояла у окна, наблюдая за метелью. Он не мог знать, что это успокаивает её — со спины она казалась неестественно прямым застывшим изваянием. Он, тихо ступая, прошёл внутрь, остановившись у стола. Хотел спросить её, прочла ли она письмо, но не успел. — Вы знали, смотритель? Вопрос прозвучал неожиданно, и Комуи едва заметно вздрогнул. Жар, тяготивший его, отступил внезапно, и в кабинете вдруг стало безумно холодно. — О чём? — О том, что Орден послал Канду туда, надеясь, что он умрёт. Эрин повернулась, но Комуи не увидел в её глазах ни гнева, ни горечи. Лишь холодная, сосредоточенная решимость идти выбранным путем. Он поджал губы, подумав о том, что в этом они с Кандой крайне схожи. Два упертых идеалиста, следующих за своими принципами даже в преисподнюю. Тянуть с ответом не было никакого смысла. — Догадывался, — он тяжело вздохнул и каким-то рваным движением взъерошил волосы. — Разведка доносила о том, что люди в этом городе не умирают, а однажды въехавшие больше не покидают его границ. Но у нас не было доказательств. Я не мог предположить, что... что всё выйдет именно так. Мне очень жаль. Ему и правда было жаль. Жаль, что он не мог этого предотвратить, жаль, что у него не было ни сил, ни возможностей отвоевать у верхушки Ордена право Канды на собственную жизнь. Ведь то, что они солдаты Господа, ещё не делало их рабами!.. Ты до сих пор жутко наивен, Комуи Ли. Эрин слабо улыбнулась, прочтя то, о чём он думал. Его мысли нашли в ней живой отклик и укрепили в принятом решении. Орден — это жизнь Канды, он не сможет отказаться от него, даже если захочет. И до тех пор, пока здесь есть такие люди, у них есть шанс. Она стремительно миновала разделявшее их расстояние и коснулась пальцами его плеча. — Спасибо вам, смотритель. За всё. Коротко кивнув, она покинула кабинет, оставив после себя едва ощутимый запах мороза и лёгкое замешательство. Комуи долго смотрел на закрытую дверь, даже не пытаясь собрать мысли в стройный ряд. Всё, что он почувствовал и понял — это мощную связь двух человек, которые, однажды встретившись, больше не разойдутся. И даже сама смерть им не враг. Всю дорогу до дома Эрин молчала, невидяще глядя в окно. Пальцы поглаживали конверт, не находя покоя, снова и снова проходясь по грубоватой поверхности и острым краям. Всё, что было скрыто в нём, теперь сидело глубоко в ней. Она сохранила все вложенные Кандой чувства. Всё самое важное, что он стремился передать ей. И теперь пришло время вернуть ему это. Напомнить, что в своей битве он теперь не один. Особняк встретил её белоснежным покрывалом только что выпавшего снега и подобострастностью вышколенных слуг. Но Эрин не обратила на это внимания. Едва карета остановилась, она порывисто отворила дверь и вышла, быстрым шагом поднявшись по массивной лестнице. Она не замечала склонённых в поклоне спин и осторожных шепотков. Ей было плевать, что Дилона уже поставили в известность, и, вероятно, скоро он почтит её своим присутствием, чтобы в очередной раз припечатать к стене тяжеловесным решением-приказом. Стремительно минуя коридоры, она достигла своей комнаты и приблизилась к детской кроватке, жестом попросив няню уйти. Остановившись, Эрин долго смотрела на спящего сына, не замечая улыбки на своем лице. В этом маленьком человечке сосредоточилось всё самое важное, что было у них с Кандой на двоих. И защищать они это должны тоже вместе. Эрин встряхнулась и, спрятав письмо в карман, распахнула шкаф и достала большую дорожную сумку. Времени мало. Смерть не будет ждать. «Я тоже, Юу. Я тоже».