Sans Espoir, J'espere

***

Тёплый июньский вечер лениво располагался в нашей комнате, неспешно занимая собою стемневшее вокруг нас пространство. Я медлительно подался вперёд, чтобы за хрупкую ножку поднести стакан, наполненный алой, словно артериальная кровь в районе шеи, разливающей свой фруктовый и пряный аромат в воздухе, сангрией, к разгоряченному испанской жарой лицу. Слегка смочив губы, я силился переждать, пока отступит гул в зашумленной сомнением голове, пока уляжется почти что живой страх, который я своим намерением взогнал на дыбы, словно лошадь на тонущем корабле. Как минимум, я был старшим. Более мудрым, более опытным, и вместе с тем куда более подверженный страху, чем твой совсем уж ещё молодой испанский неукротимый пыл. Я терял, и знал цену каждой такой потере. Какое-то время назад я в силу этих своих преимуществ сумел осознать, что я понемногу теряю тебя. Каждый мой срыв, каждое неудержимое злое слово в твой адрес, призванное моим бессознательным на подмогу, чтобы скрыть за фальшивыми нотами голоса грубое желание взять тебя за горло и пристыковать к стене, каждая раскритикованная шутка, поскольку они совершенно перестали выглядеть смешными и только лишь раздражали меня и злили, казались какими-то неуместными, будто бы я действительно ждал от тебя наконец серьёзного разговора, каждый мой несдержанный взгляд, скользящий долей секунды по твоему лицу к чёрным как смоль ресницами упрямых коричневых глаз. Всё это неминуемо приближало меня на протяжение месяцев к единственно верному разговору, возможному сейчас между нами. Боль снедала меня изнутри, и я торопливо прикончил четвёртый по счету стакан. Внутренности слегка обожгло и пропало, оставляя после себя лишь покалывание специй на языке и в районе солнечного сплетения. Я метнул глаза исподлобья, фокусируя взгляд на твоей переносице, и выжидающе замолчал, пока ты заинтересованно осушал первый бокал, расположившись с каким-то местным журналом на ближайшей к стене кровати по левой диагонали от моего кресла. — Люка,— я тихонько позвал тебя по-французски, тут же встречая рассвет тёплых искр на радужке цвета ядреного коньяка. Ты всегда обрывал такое фонетическое коверкание твоего испанского имени, но только не со мной. Только мне, мне одному, было позволено щекотать небо, смягчая звуки, и протяжно ударять на последний слог, бросая немую и грубоватую согласную, — Люка, представь, что.. что ты в меня влюблен. Как бы ты повел себя со мной, будь оно так? Смех. Да, и правда, чего смешнее я мог сказать? С широкой улыбкой, словно чеширский кот, объевшийся к тому же сметаны, ты взглянул на меня поверх глянца в твоих руках. Я выдержал это контакт, не меняясь в лице. Видимо, моё напряжение было читаемым, и, к слову, сильно веселило тебя. — Мне не нужно представлять, Анту. — я заметно дернулся на своём месте, и в эту же секунду твой испытующий взгляд стал снова таким бархатным и медово-мягким, каким он бывало расцветал на твоём понимающем лице, когда ты первым бросался ко мне после моего нереализованного стандарта, — Ты ведь знаешь, я абсолютно по уши влюблен! Вздох. Усталый звон бокала о полированную поверхность комнатного столика. Ты вновь разочаровал меня своими глупыми шутками и, кажется, наконец заметил это. — Хэй, Гризу, ты какой-то не свой последнее время.. со мной. — ты несколько неловко замешкался прежде, чем окончить фразу, размышляя, стоит ли говорить эти слова. И, очевидно, они дались тебе нелегко. Ты явно устал от моих регулярных немых упрёков и достаточно нервничал такой перемене в наших отношениях, и неудивительно, ведь я вовсе растерял контроль над собой и огрызался на тебя чаще, чем Симеоне. Я не должен был их игнорировать, однако, я не мог найти в себе сил объяснять тебе то, что ты никак не хотел понимать. — Я обидел тебя? Сделал что-то не так, как-то глупо пошутил, и задел тебя? Пожалуйста, скажи, что стало не так? — ты отложил журнал вовсе и сидел уже на краю постели, свесив ноги вниз, будто готовясь к порыву сгрести меня в охапку и просить прощения за все, за что можно прощать, и я лишь наполнил стакан вновь, пытаясь укрыться в багровой жидкости от тёмных и проницательных твоих глаз, следивших за каждым моим движением. Осушив залпом очередной стакан, я почувствовал, как какая-то пышущая безумством горячая дымка накрывает моё тело и разум. Я какими-то рывками осмотрел тебя снизу вверх, вскочил и измерил расстояние до окна в нескольких шагах, с усилием выдыхая и отвернувшись к тебе спиной. — Ты хочешь знать, что не так? — наконец произнёс я утрированно спокойно, будто скорбно, разделавшись наконец со своими волками, раздиравшими нутро на мелкие куски и окончательно лишившись сил гнать эту карусель вперёд. Ну же, Гризманн. Какие-то жалкие три слова в адрес двадцатилетнего мальчишки. Ты ведь уже не раз говорил их вслух. — Мне кажется, я влюблен в тебя, Люка. Я влюблен, влюблен, как мальчишка, как щенок. Puto asqueroso! * Je t'aime, maldito sea, malparido! Mier-rda, je t'aime, je t'aime, je t'aime.. ** — я, кажется, повторял это тысячу раз, чтобы выжать из себя, уничтожить, лишиться, забыть, и я сжал голову руками, постепенно затихая, справляясь со своими эмоциями непривычно без твоей близости и помощи. Моё тело будто сковала одна судорога, я так и замер, сползая по подоконнику вниз на предающих меня ногах, наконец соединив высохшие в горячке губы. Позади, спустя какое-то время, секунды, а может, минуты, сковавшей меня тьмы и холодной пустоты вокруг, послышался сдавленный глухой полустон: — Антуан, ты просто сильно пьян.. Я ясно услышал, как в твоём голосе, таком ясном раньше и подернутом сейчас, сквозил страх. Это почему-то взбесило меня, и я начал кричать. — Ты что, боишься меня?! Да что я тебе сделаю-то?! Ты меня видишь вообще?! Ты видишь, что ты делаешь со мною? — я ревел, как не свой, и гул срывающегося голоса отскакивал от глухих стен, заполняя собою пространство. Я совершенно обессилел и наконец повис на одних кулаках на подоконнике. За моей спиной резко скрипнули половицы, ты встал, чтобы подойти ко мне, как только я перестал кричать. — Не подходи ко мне. Оставь меня здесь. Я сказал тебе вполне конкретные вещи, которые не мог решиться высказать трезвым вот уже месяцы, месяцы! Тебе есть, чем ответить мне, сукин ты сын?! — и я зажмурился, ожидая то ли ответа, то ли удара наотмашь. — Мне.. Ты мой друг, Антуан. Ты все ещё мой друг. — последняя фраза явно была призвана поддержать меня и показать, что от меня не откажутся, и что все снова будет как раньше, но, будто в ответ своим собственным мыслям, я сдавленно прокричал, закрывая лицо руками: — Ничего не будет как прежде, дурак. В этот момент силы окончательно оставили меня, и ты все же успел подхватить моё тело, усаживая на кровать и опускаясь рядом. Твоя рука таким родным и хозяйским прикосновением накрыла мою спину, легко, но глубоко поглаживая её, а вторая легла на лоб, и ты мягко и требовательно опустил мою голову себе на колени, запуская пальцы во вьющиеся волосы. — Je t'aime.. Я не помнил, как провалился в сон.