Я так хочу чувствовать снова

Сложно обходиться без нижней части тела. Еще сложнее продолжать жить, понимая, что ты никогда ее вновь не почувствуешь. Самым сложным оказалось влачить свое существование, постоянно ощущая боль потери… боль потерь. Все еще слышать голоса в своей голове и осознавать, что тех, которые были тебе так дороги, ты больше не услышишь в реальности, что они остались лишь в пределах твоей черепной коробки, постоянно давя на ее стенки мучительными воспоминаниями. И если парализованность ты не чувствуешь хотя бы тогда, когда полностью расслабляешь свои мышцы, то картинки в голове нельзя убрать, невозможно успокоить пульсирующее красными всполохами сознание, когда пытаешься хоть на время забыться, уснуть. Вместе с пронзительной болью от утрат приходит скручивающая боль в спине, сложно определить, что ломает тебя сильнее, что пронизывает твое тело насквозь, заставляя желать кричать все время, катаясь по полу, потому что это нереально терпеть, невозможно оставаться невозмутимым все время, когда тебя выворачивает изнутри. Быть внешне спокойным, только со слезами в уголках покрасневших глаз. Нельзя все это делать, но ты можешь. Можешь казаться почти нормальным весь день, только ночью позволяя себе беззвучно кричать, выгибаясь на кровати, с желанием избавиться от всей этой муки, что уже, казалось, давно должна была тебя раздробить, вывернуть наизнанку и разорвать на мелкие кусочки. Маленькие, красные, пульсирующие капельки неизменной боли, которая, кажется, еще будет существовать после твоей смерти, когда ты наконец приставишь к виску дуло и нажмешь на спусковой крючок, что ты уже давно хочешь сделать. Такие мысли приходят обычно ясным днем, ночью же ты обычно мечтаешь о прыжке из самого высокого окна, вниз головой, чтобы наверняка. Когда же днем идет дождь, в голове укрепляются мысли о бритве, что так легко загнать себе в яремную вену, главное сесть перед зеркалом и попытаться хоть как-то унять постоянно дрожащие руки. Хотя, если резать сразу достаточно глубоко, то есть большая вероятность, что лезвие по-любому заденет что-то жизненно важное. Если учесть, что все жизненно важное в твоем теле, как тебе кажется, уже давно изрублено и испепелено болью, которая пришла после ухода жизненно важных тебе лиц. Жизненно важных, потому что когда-нибудь ты исполнишь один из сценариев своей смерти, что давно поселились у тебя в голове. Но самое страшное заключается не в бессонных ночах, полных беззвучного крика, не в днях, когда тебе приходится притворяться относительно нормальным хотя бы перед человеком, оставшимся с тобой. Самое страшное открывается, когда тебе все же удается заснуть. Тогда, когда к тебе раз за разом приходят те, кто ушел, когда ты вновь чувствуешь свои ноги. Сложно сказать, какие сны в большей степени вгоняют тебя в ужас: те, где ты видишь их смерть в различных вариациях (после таких снов ты просыпаешься с диким криком, потом долго вытирая льющиеся слезы и унимая рвущиеся наружу рыдания, надеясь, что тебя либо не слышно, либо ранний выпускник Гарварда сделает вид, что не слышал этого), или те, где тебе часто снится твоя первая (и, кажется, единственная) подруга, ваше знакомство, знакомство с ним и поиски мутантов, времена, где все они хотя бы рядом, где у вас есть общий враг, а не вы почти являетесь друг другу врагами, где ты еще владеешь всем своим телом. После второго варианта снов ты просыпаешься с четким желанием убить себя, но пока все не решаешься прервать свое существование, прекратить эти мучения, не дающие тебе и шанса на «нормальную» жизнь. Сны кажутся гораздо реальнее темной и душной комнаты, но они имеют свойство прекращаться, а привычное помещение возвращается вновь и вновь, каждый раз, когда ты открываешь глаза после очередного пришедшего воспоминания. В том состоянии, до которого ты дошел, у тебя уже не осталось надежды. Сложно во что-то верить, когда каждый день тебя ломает нестерпимая боль, твоя «особенность» приносит лишь страдание, а будущее ты видишь только в виде полного мрака. У тебя осталось почти одно желание: желание, чтобы это все закончилось. Прекратилось в любом виде. Ты начинаешь переставать осознавать реальность, иногда обнаруживаешь себя в какой-либо комнате, не помня, как и зачем ты здесь оказался, часто ты осознаешь, что находишься в каком-то незнакомом месте за пределом дома и не помнишь дороги туда. Пару раз ты с большим трудом находишь дорогу домой на своем кресле, так как в полубессознательном состоянии преодолеваешь путь на несколько километров от дома. Но тебя не волнует то, что ты, кажется, теряешь контроль над своим телом, сходишь с ума. Тебя давно выскребает без остатка тупая боль, оставляя одну пустую оболочку, с которой все не наиграется, оболочку, которая отчаянно хочет прекратить все это. Хочет, но все не решается. И теперь ты приходишь в себя в тот момент, когда находишься в лесу у озера, лежа на мокрой холодной траве темно-зеленого цвета. Ты вновь без понятия, где ты и что это за место, только теперь ты еще и находишься не в кресле для передвижения, которое сейчас непонятно, где находится, и абсолютно неясно, как теперь вообще отсюда выбраться. Преодолевая жуткую боль в спине, ты с трудом доползаешь до ближайшего дерева, прислоняясь к нему. Ты смотришь вниз и замечаешь, что твоя одежда насквозь мокрая, а на содранных коленях и локтях темнеют бурые пятна земли вперемешку с кровью (ты одет в одни шорты и футболку), видимо, ты смутно вспоминаешь, как ползешь по земле к этому месту, но ты не уверен, сможешь ли ты вернуться хотя бы до кресла, путь-то четко виден толстой полосой примятой грязной травы, петляющей среди деревьев, но ты чувствуешь себя совершенно вымотавшимся и неспособным к активному передвижению. Поднося ладони к глазам, ты видишь дрожащие пальцы, вымазанные в мокрой грязи, периодически изображение плывет и перед тобой предстают только бело-коричневые пятна на зеленом фоне. Здесь достаточно прохладно, видимо, недавно прошел дождь, раз все вокруг мокрое, и тебя достаточно ощутимо трясет. Ты прикрываешь глаза и тут же куда-то уплываешь, хотя боль никуда не девается. В бессознательном состоянии все ощущения притупляются, тебе даже становится несколько легче, теперь боль ощущается как тупое орудие, изредка бьющее твое тело, а не как острые иглы с зубчиками, протыкающие тебя насквозь, шевелящиеся взад-вперед в образовавшихся ранах, имеющие эпицентр в районе входа пули, достигшей твоего тела на острове. Забавно, что одна половина твоего тела тебе как бы и не принадлежит, ты ее совершенно не чувствуешь, а другая хоть и находится во власти твоего сознания, но чувствуется так, что ты и от нее хочешь избавиться. Каким-то периферийным восприятием ты чувствуешь, как под тобой движется трава (или это ты движешься по ней?) и твое тело вроде приняло почти горизонтальное положение и теперь больше не прислонено к дереву, но ты не можешь придать этому значение. Ты пытаешься очнуться, вернуться из этого полусна, где ничего не видишь. Некоторое время уходит на попытки открыть глаза, когда тебе удается это сделать, ты видишь кроны деревьев и пятна серого неба за ними, ты явно теперь лежишь на траве вовсе не у того дерева, у которого сидел. Тебе удается немного приподняться, спину с новой силой простреливает болью будто от тысячи впивающихся толстых иголок с зазубринами, ты стонешь, обнажая крепко сжатые зубы (все это столь привычно, что уже не обращаешь внимания), и тебя передергивает, как от сильного удара тока. Ибо как еще можно реагировать на того, кого уже не рассчитывал увидеть, на фактически виновника твоей инвалидности тела и, вместе с тем, сознания, который сейчас стягивает с тебя шорты. — Твою ж мать, что ты, блядь, творишь?! — ты понимаешь, что все равно не чувствуешь его действий, можешь практически только смотреть на это, приподнимаясь на локтях и морщась от боли в районе позвоночника. — И я рад тебя видеть. — от звука этого голоса, что так долго фантомом раздается в твоей голове, а теперь вдруг слышится вживую, тебя напрочь переклинивает, вновь мучительно пронизывает воспоминаниями о безвозвратно ушедших моментах, буквально выворачивает изнутри, становится больно дышать, сердце как будто наталкивается на осколки давно раздробленных ребер, разрываясь вновь и вновь. Ты кричишь, из горла вырывается хрип, гортань как будто сдавили тисками, имеющими иглы, направленные внутрь. Тебя снова ломает. Ломает от всего: от того, что он рядом, от того, что ты, скорее всего, пролежав долгое время на холодной траве, промокший, просто бредишь, от того, что даже если это — реальность, она закончится плохо, ведь после всего уже не может стать лучше, терпимее, светлее в этом кромешном мраке, в котором ты пребываешь уже достаточно давно. А он кладет на траву шорты, что снял с тебя, наклоняется так близко к твоему лицу, что ты чувствуешь его спокойное дыхание на своей коже, обнимает тебя, просовывая одну руку тебе под спину, другую — под голову, аккуратно, очень бережно, приподнимает и прижимается губами к твоему пылающему лбу. Ты изо всех сил прикусываешь губу, чтобы не закричать вновь, зажмуриваешься, пытаясь хоть как-то остановить скользящие по щекам слезы, и обнимаешь его в ответ за шею. Он отрывает губы от твоего лба и, осторожно снимая твои руки со своей шеи, укладывает тебя себе на колени, начинает легонько гладить твои уже отросшие волосы. Находишь в себе силы поднять сомкнутые веки, посмотреть на него. — Тшшш, успокойся, все хорошо, все будет хорошо. — смотрит тебе в глаза, чуть касаясь твоей кожи, снова целует в лоб. Боль отступает, кажется, ты можешь почти нормально дышать. Тебя ведет от чувства нереальности происходящего, твое тело вроде уже не может в любой момент разорваться на кусочки от рвущегося наружу крика и всей той боли, что плещется в твоем организме. До этого момента. До момента, когда ты решаешься уткнуться носом в его руку, лежавшую у тебя на щеке. До той секунды, когда он отвечает на это поглаживанием твоего носа большим пальцем. Прошло так мало действий, времени, а ты уже чувствуешь, как в тебе зарождается маленький, слабый комок надежды на то, что будущее может быть лучше того, что происходит в твоей жизни сейчас. И все равно на то, что ты не знаешь, как отсюда выбраться, откуда и, главное, зачем он здесь, что он хочет от тебя. Тебе кажется, что ты вновь обрел друга, такого непохожего на тебя, но друга, а не врага. — Ты не чувствуешь ног? — слова насквозь пронизаны сожалением, болью и, совсем немного, страхом. Чего же ты боишься? Боишься, что не сможешь быть с тобой таким, почти беспомощным и… жалким? — Я уже давно щиплю тебя за их кожу, а ты все также лежишь, ты никак не отреагировал, когда я коснулся твоих ног, принеся тебя сюда. — он грустно улыбается, встречаясь с тобой взглядом. — Да. — слова вырываются из твоего горла с хрипом, возможно, ты слишком давно ни с кем не говорил. Ты пытаешься вспомнить свой последний разговор, но не можешь, ты давно запираешься в своей комнате, находишь себя в разных местах, снова возвращаешься в замкнутое пространство, и по новой. Смотришь ему прямо в глаза, стараешься доказать себе, что это реальность, ведь не могут же во сне его глаза так смотреть в твои, думаешь, что это не может быть воспоминанием. Ты не помнишь такое выражение его глаз. — Прости меня, прости… Я так не хотел, чтобы так вышло. Я так хотел защитить тебя, но сам явился причиной… — выдыхает он, бережно прижимая тебя к груди. Слова звучат надрывно, со звуком рвущихся наружу слез. Неужели ему тоже больно? Больно от случившегося до этого? От случившегося с вами? Ты вновь начинаешь плакать, зарываешься лицом в его футболку, обнимая. — Я не могу сказать, что смог бы поступить во многом, когда ты умолял меня этого не делать, по-другому. Но я бы хотел сделать иначе тогда, когда калечил тебя. Возможно, это происходило при каждом таком моем поступке. Тогда я хотел бы калечить тебя как можно меньше. Настолько, насколько позволят мои желания, вшитые, кажется, уже навечно в мое сознание. — шепчет на ухо, ты чувствуешь, что его слеза катится по твоей щеке, смешиваясь с твоими. — Ты бросил меня покалеченным, забрав с собой ту, которая была со мной с детства… — каждый звук отдается тупой болью где-то в груди. — Ты еще тот засранец, но было бы хуже, если бы тебя здесь сейчас не было. — шепчешь уже со слабой улыбкой. — Зачем ты, черт тебя дери, стянул с меня шорты? — пытаешься сказать с укором, но не выходит. — Хочу понять, насколько ты не чувствуешь своего тела ниже пояса. Узнать, хочешь ли ты вновь чувствовать. — снова буквально выдыхает слова, но уже без слез. — Ты шутишь? — притворно широко улыбаешься, неужели все так плохо? — Думаешь, я не хочу снова иметь контроль над своим телом полностью?! Хочешь понять, насколько моя нижняя часть превратилась в бесполезный кусок мяса?! Сознательная реализация базовых человеческих потребностей мне подвластна, в остальном я полный ноль. Хотя, в этом можно найти свои плюсы, теперь можно не пытаться найти себе человека в постель. — почти выкрикиваешь с издевкой, за которой слышится плохо сдерживаемый вопль отчаяния. — Хочу понять, насколько ты хочешь вернуть ощущения, возвратить контроль. — говорит все так же тихо, что каким-то образом тебя немного успокаивает. По крайней мере, ты смиряешься. Ты почти ненавидишь его сейчас, но осознаешь, что если он сейчас уйдет, тебе будет намного хуже, поэтому ты даже помогаешь ему стянуть со своего тела остатки одежды. Он осторожно берет тебя на руки, полностью одетый, несет к озеру, опускает в обволакивающую холодную воду, что так контрастирует с прикосновениями его теплых рук. Когда он отпускает тебя, ты стараешься не шевелиться, боясь погрузиться под воду, ты доверяешь ему, но не хочешь казаться совсем беспомощным. Каким-то образом тебе удается держаться на воде, хотя дома ты сейчас не всегда можешь положиться на собственную ванную после одного неудачного купания, произошедшего незадолго после событий на острове. Ты не можешь понять, что он делает, он стоит достаточно близко, но ты не чувствуешь его касаний, только холод озерной воды. А он выглядит весьма сосредоточенным, вглядываясь напряженно в твое лицо, видимо, желая что-то на нем увидеть. Кажется, что проходит вечность, во время которой вы оба не дышите, пока ты не чувствуешь его пальцы где-то в районе поясницы. Ты вздрагиваешь, хватаешься за его руки, теряя равновесие, понимая, что твои ноги уходят под воду и ты принимаешь почти горизонтальное положение. Ты понимаешь, что до этого он касался всего, что было ниже, но ты не чувствовал. Не чувствовал ничего. Ты стискиваешь его кисти и чуть не плачешь, сильно прикусывая нижнюю губу, а он, преодолевая твое сопротивление, ведет руками по твоей груди, из которой вот-вот вырвутся наружу сдерживаемые всхлипы. Проведя большими пальцами по выпирающим ключицам, он снова спускается вниз, ты снова не ощущаешь его, вообще, как бы ни пытался. Своей верхней частью ты чувствуешь даже легкое изменение движения потоков воды, окутавших твое тело, но внизу ты все так же абсолютно и бесповоротно парализован. В какой-то момент ты больше не можешь терпеть, ты находишь его руки, сдавливаешь их, из твоих глаз градом льются слезы, а изо рта вырывается надрывное: — Прекрати! Прекрати! Прекрати! — ты заходишься в рыданиях, когда он освобождает свои руки и обнимает тебя, прижимая к себе. — Я хочу снова чувствовать! Больше, чем вернуться домой, больше, чем вернуть на этот свет погибших… — последнюю фразу ты буквально шепчешь. — Ты этого хотел, да?! Признания, из которого будет ясно, насколько ты мне дорог?! — вновь срываешься на крик, а он продолжает крепко, но по-прежнему осторожно, обнимать тебя, не давая вырваться. — Что ж, я его тебе дал. — едва слышно, прижимаясь лицом к его мокрой футболке. Он молча выносит тебя на берег, дрожащего, полностью мокрого, все еще со слезами на глазах, заворачивает тебя в свой плащ, который, видимо, лежит тут с самого его прихода, снова аккуратно устраивает тебя на своих коленях, осторожно гладя. Целует тебя в лоб, и ты во второй раз проваливаешься в небытие. Ты открываешь глаза в своей комнате, лежа на кровати под одеялом. Скидываешь его с себя, видишь надетые футболку и шорты, ссадины на коленях и локтях, понимаешь, что тупо надеешься на то, что все это не было сном. Ведь ты почти поверил в возможность маленького луча света в своем существовании. — Не знаешь, почему у меня разбиты колени и локти? — громко спрашиваешь ты, едва сдерживая нотки страха, у единственного человека, что остался с тобой в доме. — Ты катился по лестнице перед тем, как дойти до комнаты, прости, я не смог успеть тебе помочь не упасть с кресла после неудачного начала спуска. — доносится голос из коридора, в котором слышится сожаление. Ты стискиваешь лицо руками и беззвучно кричишь. Отчаянно, до сбитых костяшек, бьешь стену, почти срываешь с себя футболку и шорты, силясь найти на них следы травы, но так ожидаемо не находишь. Потому что случившееся может быть только бредом твоего воспаленного сознания. Ты ведь не помнишь дороги туда? Скорее всего, это было лишь сном, только теперь во сны забираются не только воспоминания. Раздирающая тело боль возвращается, возможно, она действительно существует лишь в твоей голове, но сейчас она слишком реальна. Эти рвущиеся наружу осколки стекла картины твоего бывшего мира не могут быть выдуманными. Твои внутренности давно разорваны и раскрошены, просто кровь все никак не вырвется наружу, осколки никак не найдут путь из тела, продолжая блуждать, задевая немногие целые уголки, причиняя новые страдания. Ты лежишь на спине на кровати, закрыв глаза и думая о том, что такие сны ты не вынесешь. Твоей ноги как будто касается знакомая рука. Слабая улыбка появляется на твоих губах. Ты так хотел бы чувствовать снова. Чувствовать тело, но отключить сознание. Ты зажмуриваешься, и две слезинки скатываются по твоим щекам. Палец дрожит на спусковом крючке привычно лежащего в руке оружия, но что-то не дает на него нажать. Понимаешь, что в комнате пусто и стоит тебе распахнуть глаза и сесть, как ты снова увидишь знакомые очертания стен и предметов вокруг. Рывком отбрасываешь холодный металл в сторону, слышится глухой удар о стену. А нечужая рука как будто так и остается на твоей ноге.