***
«Надо бы купить сахар» — подумал Литва, когда утром, собираясь заварить кофе, нашел пустыми и сахарницу, и запасную коробку. А так как мед, подаренный Россией три дня назад, в кофе не положить, то придется пить это горькое мутево без сахара. Кофе, который раньше Торис не выносил, а предпочитал ему какао, в последнее время стал его обычным утренним напитком. Эти военные действия, проводимые Россией и Германией даже по ночам, уже начали конкретно надоедать. Литва устало посмотрел на стоявшую неподалеку банку с его любимым вареньем, тоже от Брагинского. «Что-то зачастил он в последний месяц с подарками» — заметил про себя Торис. Россия действительно стал уделять ему куда больше внимания, чем раньше. И это при том, что сам Литва оставался независимым и не был советской республикой. Поэтому такие многочисленные знаки внимания со стороны Ивана не могли не беспокоить. Однако Лоринайтис по крайней мере пытался старательно скрыть свое волнение и вежливо принимал самые разнообразные подарки, которые ему поступали чуть ли не каждый день. Поэтому Литва абсолютно не удивился, когда, открыв входную дверь, в которую кто-то настойчиво звонил, увидел на пороге Брагинского собственной персоной. — Литва-а-а, я так соскучился! — сразу бросился обниматься Россия, чем чуть не повалил бедного прибалта. — Только ты один можешь помочь мне отдохнуть после тяжелых боев! «Блин, какой же он высокий и тяжелый! — подумал Торис, когда Иван, будто его не держали ноги, повис на нем. — Надо будет при случае попросить у него Смоленск, чтобы хоть ростом поменьше стал…». Но взглянув в фиолетовые глаза Брагинского, чересчур открытые, чересчур пронзительные, которые заглядывали тебе глубоко в душу, и вспомнив, что шрамы на спине от «большой любви» России все еще видны, Литва сам испугался тому, как такая мысль вообще могла у него возникнуть. «Нет, лучше просто попросить сахар». — Ты что-то хотел? — как можно вежливее спросил Торис и попытался улыбнуться. — Точно! — вспомнил Иван и, отпрянув от своего любимчика, хитро-хитро на него посмотрел. — Ты ведь знаешь, что за заварушку мы устроили с Германией? — Естественно — насторожился Литва, еще ранее принявший в отношении захвата Польши Германией и Россией нейтралитет. — А как это меня касается? — Очень даже касается! Мы тут с Германией посоветовались и решили, что нам чужого не надо, поэтому — вот! После этих слов Брагинский вышел и уже через несколько секунд появился, притянув за собой большую подарочную коробку, которая в высоту даже ему была по пояс. Пожалуй, из всех подарков, полученных Торисом, этот был самым большим. Помимо размеров, удивляло и множество небольших дырок, которые были проделаны сквозь упаковку, вот только вопрос — зачем? Лоринайтис обошел коробку, с подозрением осмотрев ее, и спросил у Ивана, явно довольного тем, что произвел должное впечатление: — И что это? Вместо ответа Россия быстро и ловко разорвал упаковку, и Литва смог наконец увидеть содержимое коробки. На самом деле это была совсем не коробка, а обычная железная, обернутая в подарочную упаковку клетка. Внутри же нее лежал — Торис сначала не поверил своим глазам — побитый Польша со связанными руками и ногами. Зеленая военная униформа местами была порвана. На открытых от одежды руках отчетливо видны кровоподтеки и порезы. Волосы и лоб поляка были покрыты пылью и коркой спекшейся крови. Вокруг головы напротив рта, чтобы пленник не мог говорить, был повязан некогда белый платок. Но, несмотря на это, только от одного выражения зеленых глаз, полных ненависти и презрение, Ториса передернуло. «Чтоб вы оба тотально сдохли!» — говорил взгляд Феликса, когда он из своей клетки смотрел на стоящих Россию и Литву. — Возвращаем твои земли, украденные этим мерзавцем — пояснил Брагинский. — Только тебе придется делить его со мной и Германией, поэтому время от времени либо он, либо я будем тебя навещать и забирать его для работы. Но я только рад: так я буду еще чаще видеться с тобой — Иван снова расплылся в слащавой улыбке. — А теперь извини, мне еще нужно подписать договор-другой с Фрицем. Однако Литва чувствовал, что Россия явно не хочет уходить без благодарностей. Да и невежливо бы это было. Поэтому, когда Брагинский не спеша подошел к порогу двери, Торис, все еще в шоке от такого подарка, промямлил что-то типа: — С-спасибо… — на что Иван только ухмыльнулся и помахал на прощание. Едва прошло несколько секунд после ухода России, как Польша подобрал под себя связанные ноги и изо всех оставшихся сил пнул решетку клетки, ясно показывая, что хочет вылезти из своей маленькой тюрьмы. «Сейчас-сейчас» — затараторил Литва, который в спешке не мог сообразить, как открывается эта злосчастная клетка. Наконец найдя щеколду и подняв одну из боковых стенок, Торис аккуратно вытащил Феликса, который к тому времени уже перестал брыкаться. Но это спокойствие было мнимым. Как только Лоринайтис развязал узел на руках Польши, тот обернулся и отвесил прибалту сильную пощечину. — Черт, за что?! — воскликнул Торис, который чуть не упал на спину от такого удара. — Шлюха русская — прошипел Лукашевич, сняв повязку со рта. И началось. После долгой разлуки Лоринайтис смог в полной мере вновь убедиться во всем многообразии и выразительности польского мата. Однако сил у Польши на многое не хватило, и, когда они совсем иссякли, Литва услышал, как склонивший голову Феликс пытался отдышаться. — Развяжи меня — прошептал он. Когда Лукашевич был полностью освобожден от веревок, он все еще сидел на полу, потирая запястья. Намочив полотенце, Торис хотел было протереть грязный лоб Феликса от спекшейся крови, но тот сразу перехватил его руку. — Только посмей! — Феликс, хватит дурить! — Литву уже начинало раздражать это поведение. — Я просто хочу помочь. — Помочь? — усмехнувшись, переспросил Польша. — Ты мне, типа, уже помог своим тотальным нейтралитетом. Конечно, всегда, легче положиться на своего любовника и тотально сильного Германию, чтобы, типа, мне отомстить. — Замолчи… — сказал Лоринайтис, который боялся, что привычное самообладание может его покинуть, если Феликс снова не устанет так много говорить. — А-а, правда, типа, глаза колит? Интересно, что ты со своим любимым будете делать, когда, типа, меня спасут Англия и Франция?! — А раньше что мешало им это сделать? — улыбнувшись, поинтересовался Литва. На это Лукашевич ничего не ответил, обиженно отвернулся и только буркнул: «Я тотально хочу есть».***
Несмотря на то что весь день Польша ел за трех человек — что совсем не соответствовало его статусу пленника, — когда встал вопрос о том, где Лукашевич будет спать, тот выступил со свойственным ему упрямством. — Я ведь пленник, и мне, типа, полагается спать в клетке. Разве не так? — уплетая за обе щеки блинчики с клубничным вареньем, спросил Феликс. — Так что не волнуйся, я тебя тотально никак не потревожу. Можешь звать свой русский колхоз и развлекаться с ним всю ночь. Более того, Польша решил самолично обустроить свое спальное место: порывшись какое-то время в шкафах Литвы, он извлек оттуда две подушки, пуховое одеяло и старательно положил все это в свою маленькую темницу. Но несмотря на все эти приготовления, лежать в клетке было очень жестко, и на несколько минут Торис стал свидетелем картины, как Лукашевич, свернувшись калачиком, переворачивался с боку на бок, чтобы улечься как можно удобнее. Но, видно, решив, что все бессмысленно, он успокоился, закрыл глаза и стал делать вид, что засыпает и абсолютно не обращает внимание на Лоринайтиса, стоящего около клетки. — Ничего-ничего, перебесится — говорил себе Торис, когда сам укладывался спать. — В конце концов, его можно понять: в какой раз его захватывают, и он становится слугой других. Зато хотя бы теперь можно спокойно выспаться. По сравнению с прошлой ночью, эта была удивительно тихой. Единственными, кто нарушали ночную тишину, были поскрипывающий сверчок и будильник, стоящий на прикроватном столике. Ни грохота от взрыва бомб, ни шума самолетов в небе не было слышно. Литва блаженно вздохнул, умиротворенный этой тишиной и спокойствием, и с удовольствием откинулся на подушку. «Наконец-то спокойной ночи» — подумал Лоринайтис и закрыл глаза. К своему глубокому огорчению, через несколько минут Торис понял, что не может заснуть. Он пытался переворачиваться на бок, на живот, обратно на спину — бессмысленно, сон не шел. В голове все еще крутились события сегодняшнего дня, приход Брагинского, выходки Лукашевича, а особенно фраза России о том, что они с Литвой будут еще чаще видется. «Он и так приходит, когда ему вздумается, что по крайней мере неприлично. А сейчас вообще, наверное, станет заходить в ванную, когда я моюсь, или в… спальню». Лоринайтис покосился на закрытую дверь, ведущую в коридор. А запер ли он ее? Торис откинул одеяло, сел на кровать и прислушался. Кажется, тихо. Несколько шагов по холодному полу, и вот он у заветной двери. Литва уже потянулся к ручке двери, как вдруг замер. Кто-то тихо крался. Сначала Лоринайтис думал, что ему показалось, что просто, будучи взволнованным, ему померещился скрип половиц, раздающийся из коридора. Литва зажмурился, помотал головой и снова прислушался. Нет, кто-то точно приближался к его двери. Шаги неизвестного, который определенно старался идти как можно тише, всё-таки были слышны, и Торис не сомневался, что это был именно Иван. Почему он так решил, он и сам бы не смог объяснить при всем желании. Наверное, просто потому, что именно Брагинского боялся увидеть в коридоре. Литва в два прыжка оказался около кровати, запрыгнул на нее и, вооружившись подушкой, приготовился к худшему. Через полминуты шаги прекратились — наверное, Россия стоял уже возле двери, — и Торис, к своему ужасу, обнаружил свою ошибку, порожденную плохой памятью: он так и не запер дверь. Она тихонько заскрипела, в появившемся проеме показался чей-то силуэт, и Лоринайтис с криком «СТРЕЛЯТЬ БУДУ!!!» со всей силой швырнул в ночного гостя подушку. — Твою ж мать! — раздалось сразу после того, как подушка достигла своей цели. Но Литве этот голос показался совсем не похожим на голос России, и, чтобы развеять сомнения, прибалт включил настольную лампу. Представшая картина была совсем не такой, какой ее боялся представить Торис. Вместо страшного Ивана он увидел сидящего на полу (и хихикающего) Феликса, который явно искал подушку, чтобы ответить Лоринайтису тем же. — Я, типа, восхищаюсь мощностью твоих вооруженных сил — сквозь смех сказал Польша и, подняв подушку Литвы, добавил: — С таким оружием тотально никакие ядерные бомбы не сравнятся. — Феликс, ты издеваешься?! Какого хрена ты так пугаешь?! — А что? Подумал, что я, типа, Россия? — ухмыльнулся Лукашевич и сел на край кровати. — П-почему сразу Россия?! — Лоринайтис чувствовал, как к его щекам приливает краска, и решил сменить тему. — А ты не уклоняйся от вопроса! Что ты здесь делаешь? — Я тотально не мог уснуть, — отвечал Феликс, забираясь под одеяло к Торису, — в клетке, типа, слишком жестко, и что-то постоянно стучит. — Может, часы? — Не знаю. А ты тут, типа, нагрел. — Раз уж пришел спать, так спи! Я тут со страху чуть не помер, а он еще шутит. Взглянув на затихшего Польшу, Литва сам замолчал. Делая вид, что все еще обижен на Лоринайтиса, поляк лежал спиной к нему. Но Торис не сомневался, что к утру это солнышко все забудет и наверняка по старой привычке обнимет Литву во сне.***
Как позже узнал Лоринайтис, у самого России Польша не служил. Иван играл больше роль посредника (или главного хозяина) и, забрав Феликса, отводил его либо к Украине, либо к Беларуси. Однако это не меняло того, что Лукашевич всеми силами не хотел уходить с Россией и, как беззащитный котенок, в поисках защиты цеплялся за Литву, сопровождая все это громким ревом и проклятиями. Хотя с сестрами Брагинского Феликсу еще повезло. Украина, несмотря на все разногласия с Польшей, не могла пойти против своих принципов и в первую очередь плотно кормила своего работника. Беларусь же подозрительно спокойно относилась к новому слуге, за несколько прошедших месяцев ни разу его не ударила, а просто давала несложные задания типо «Помой, убери, подмети, выкинь». Это особенно удивило и немного беспокоило Ториса, который знал, как Наташа не любит Феликса и все польское. Поэтому он был всегда настороже, когда Лукашевич приходил от Беларуси домой чересчур веселым и явно выпивши Арловской горилки. Но больше всего Польша боялся Германии. Дело было не в том, что Людвиг, на манер России, получал садистское удовольствие от рева Феликса. Наоборот, Германия всегда предупреждал о своем приходе заранее, вел себя вежливо и, по-видимому, чувствовал себя немного неуютно. Наверное, потому что знал, куда ему придется отправить Лукашевича. Феликс называл эти места худшей в мире тюрьмой, Людвиг говорил просто «лагерь», однако ни тот, ни другой не вдавались в подробности. Однако в этом не было необходимости, по изменившемуся облику и поведению Польши Литва смог вполне составить картину того, насколько ужасны эти места. Феликс заметно похудел, часто обращался к Торису, чтобы тот обработал его раны, которые появлялись то на руках, то на шее, но чаще всего на спине и в виде следов от кнута. На вопрос, кто так с ним поступил, Лукашевич отворачивался и отвечал, что, типа, не хочет об этом говорить. От любого резкого звука Польша стал вздрагивать, его действия стали более осторожными, неторопливыми, как будто он боялся совершить какую-то ошибку, за которую его накажут. По ночам ему определенно снились кошмары, связанные с этими «лагерями»: во сне Феликс часто плакал, прижимался к Литве и кричал странные и не понятные для Ториса слова, как «Плашов», «Белжец» и «Освенцим». Однажды Лоринайтис попытался поговорить с Германией, может ли Лукашевич выполнять какую-либо другую работу, не в этих лагерях. — Сожалею, но это совершенно не зависит от меня — ожидая Феликса, перед тем как в очередной раз забрать его, ответил Людвиг. — Видите ли, мой босс очень (даже чересчур) ревностно относится к вопросу о Польше и сам устанавливает задания. Я бы сам был рад хоть как-то их изменить. Литва тяжело вздохнул. Феликс, который отправился переодеваться в свою униформу, очень похожую на полосатую пижаму, все еще не приходил, и Торис снова испытывал неприятное чувство, появлявшееся каждый раз, когда ему приходилось отдавать друга. Однако Людвиг в тот день как будто не чувствовал обыкновенной неловкости, точнее, она ушла на второй план. Время от времени Германия поглядывал с сомнением на Лоринайтиса, как будто тот недавно переболел чем-то серьезным, но все еще мог заразить других. — Герр Литва… — всё-таки решил заговорить о беспокоящем Людвиг, — вы сами как себя чувствуете? Торис недоуменно взглянул на немца. Впрочем, это было ожидаемо, что Германия знает, какой ценой Лоринайтис получил в свою собственность часть Польши. Однако Лукашевич не знал об этом — просто Литва ему не рассказывал, — да и периодические резкие боли в голове сам Торис стал игнорировать, поэтому этот вопрос Германии и был для него неожиданным. — Все в порядке — немного подумав, ответил Литва. — Конечно, по договору, я уже не могу вмешиваться в вашу жизнь, но все же хочу предупредить: видите ли, я слышал, что Россия хочет ввести дополнительные войска к вашему дому. Торис только усмехнулся. Уж это он ожидал, только удивлялся, как у Брагинского еще хватало терпения не осуществить это раньше. Значит, надо купить еще коробку анальгина…***
В тот день Литва вернулся домой позже обычного. После обычных заседаний на голову свалился еще и ужин в ресторане, от которого Торис просто не мог отказаться, так как пригласил Иван. Случилось именно то, о чем раньше предупреждал прибалта Людвиг: почти год Россия бездействовал и теперь решил взять инициативу в свои руки. Лоринайтис, пожалуй, будет еще долго помнить, как Брагинский, протягивая ему договор с ультиматумом, с улыбкой заявляет, что Торис стал якобы слишком близок с Германией и тем грубо нарушил договор о дружбе, подписанный еще после захвата Польши. — Феликс, я дома — крикнул литовец, еще закрывая дверь, но вместо привычного «Ли-и-ит, ну почему ты так долго?! Я уже, типа, все конфеты съел, а тебя все нет!» Торису ответила только тишина. «Странно, может, он у Беларуси задержался? — подумал Лоринайтис, но, пройдя в гостиную, увидел на диване брошенную Феликсом кофту. — А где же тогда он сам?» Прислушавшись, Торис смог различить звук льющейся воды, который доносился из ванной. Дверь в нее оказалась открыта, однако свет был выключен, поэтому Литва смог увидеть только силуэт Лукашевича, который как-то странно оперся руками о раковину. — Фух, ты, оказывается, здесь — Торис попытался улыбнуться. — А я уже испугался. Польша не отвечал. Он все также неподвижно стоял у открытого крана раковины, только изредка немного вздрагивал и… смеялся?! Понимая, что с другом что-то происходит, Литва вошел в ванную, заранее включив в ней свет, закрыл кран и развернул Лукашевича так, чтобы тот на него посмотрел. Зеленые затуманенные глаза поляка с вызовом посмотрели на Ториса, на розовых щеках блестели дорожки слез, а от самого Феликса сильно пахло спиртным. — О, а вот, типа, и наша сучка пришла после очередного клиента — ухмыльнувшись, с издевкой произнес Польша. — Кто на этот раз: Германия или Россия? — Феликс, я же просил тебя не пить у Беларуси! — все самые худшие опасения Лоринайтиса сбылись. Наташа определенно налила Лукашевичу столько, чтобы тот во всех подробностях рассказал об отношениях Литвы и ее любимого брата. Да и сама наверняка рассказала кучу всякой чепухи. — Натали, ик, хороший человек, а ты тотальная сволочь! — ответил поляк, отмахнулся от Ториса и вышел из ванной. Литва не удерживал его. К тому времени как Феликс, шатаясь, добрался до спальни, Лоринайтис успел сходить на кухню, налить в стакан воды, найти активированный уголь и принести все это Лукашевичу. Тот, видно, оступившись на ровном месте или от бессилия завалившись на кровать, лежал на ней, уткнувшись лицом в одеяло. — Вот, выпей — сев на кровать и протянув стакан и таблетку, произнес Торис, на что Феликс, не отрываясь от одеяла, только пробубнил: — Не надо. — Хорошо, как скажешь, я удаляюсь — поставив стакан и положив активированный уголь на прикроватный столик, нарочито громко сказал Литва и встал, чтобы Польша вконец подумал, что тот собирается уйти. Задумка сработала. — Нет, стой! — закричал Феликс и, резко обернувшись, схватил друга за рукав, тем самым показав свое заплаканное лицо. На Лоринайтиса тотчас накатила волна воспоминаний о том, как они жили вместе: и как Польша однажды упал с качелей, сильно-сильно ударился каленкой и успокоился только тогда, когда Литва несколько раз поцеловал по больному месту; и как они вместе сражались против России (точнее сражался Литва, а Лукашевич больше любил строить неосуществимые, но «гениальные» планы); и как Польша злился на своего союзника, когда тот прятал от него конфеты, потому что, видите ли, Феликс есть слишком много сладкого. «Но сейчас он не просто злится — заключил Торис, — тут будто еще что-то… Не ревность ли? — Феликс, я, конечно, понимаю, из меня плохой психолог, — начал Литва, — и я не знаю, что именно тебе наговорила Наташа, но, послушай, если ты так и будешь дуться, напиваться и ничего мне не говорить, то ситуация не изменится. Мы ведь не чужие люди, давно знаем друг друга. Так почему бы тебе не рассказать, что тебя грызет? Ты ведь наверняка сам хочешь высказаться! Лукашевич какое-то время молчал, опустив голову, и потом только хрипло переспросил: — Чего я хочу?.. — Да, именно, только скажи! — обрадовался Торис, подумав, что вот сейчас поляк раскроет ему душу, поплачет и почувствует облегчение. Но у того были другие планы: Польша вдруг обнял Литву и потянул его назад, таким образом оказавшись лежать под Лоринайтисом. — Тогда докажи, что ты все еще тотально принадлежишь мне, а не России — прошептал Лукашевич и зарылся пальцами в волосы Ториса. Литва не знал, он явно чувствовал, как краснеет. — Ф-Феликс, но ведь… — прибалт не смог договорить, так как Польша прервал его требовательным поцелуем. Торис не забыл. Не забыл жадные поцелуи Феликса, хотя сейчас и чувствовал противный вкус алкоголя; не забыл, какие у его бывшего союзника мягкие, шелковистые волосы, насколько Польша чувствителен и как выгибается под ласками литовца. Но за все время разлуки это были только сладкие и немного грустные воспоминания, а сейчас же они воплотились в реальность. Когда Феликс отстранился и вопросительно посмотрел на Ториса, тот, улыбнувшись в ответ, ниже наклонился к блондину, так что последний почувствовал прикосновение чужих губ к своему уху. — А я думал, ты и не сомневаешься в том, что я твой. Теперь настал черед Польши краснеть. Но не из-за смущения, а из-за языка Лоринайтиса, кончиком которого тот стал проводить дорожку от уха к выпирающим ключицам поляка. Литва позволил Лукашевичу снять с себя рубашку и за это время с улыбкой наблюдал за стараниями бедного Польши, который никак не мог расстегнуть одну пугавицу. Наконец, когда ему это удалось, белая рубашка отправилась на пол, а за ней последовали брюки и футболка Лукашевича. Торис нежно целовал мокрые и соленые от слез щеки Феликса, его шею, плечи, заставляя поляка от каждого прикосновения хрипло вздыхать и просить большего. Литва и сам этого хотел, но сильнее было желание вспомнить каждый миллиметр тела Польши (и немного помучить его). Спускаясь ниже, к впалому животу, Лоринайтис не раз заботливо проводил языком по царапинам и шрамам Лукашевича и обещал себе сделать все возможное, чтобы освободить Феликса от работы в лагерях Германии. — Л-лит… Ты издеваешься — усмехнулся Польша, когда Торис, стянув с него трусы, со всей любовью поцеловал бледную кожу на внутренней стороне бедра, якобы игнорируя стоящий член. Лукашевич, в отличие от Литвы, никогда не был поклонником долгих прелюдий и ласк, и прибалт это отлично знал. Однако когда он неожиданно для Польши прикусил то же самое место, рядом с возбужденный плотью, Феликс выгнулся дугой от прошедшей всего за секунду волны удовольствия. — Все такой же чувствительный — заметил Лоринайтис, смотря из-под полуопущенных ресниц на задыхающегося любовника. — Так мило. Литва, который сам начинал чувствовать нарастающую боль в паху, провел большим пальцем по искусанной нижней губе Польши. Догадливый Феликс мигом понял, чего от него хотят, и, придерживая руками запястье Ториса, принялся аккуратно и тщательно облизывать пальцы Лоринайтиса. Но ноготки поляка тут же больно впились в кожу кисти Литвы, когда тот другой рукой обхватил член Польши и сделал первое движение ладонью. Измученный Феликс непроизвольно подался навстречу, при этом не выпуская руку прибалта. — Пожалуйста, Лит… — Что-что? — бессовестно переспросил Лоринайтис, хотя прекрасно расслышал шепот поляка. — Прошу, Торис… меня — хрип Лукашевича превратился в тихий стон, после того как Торис достаточно мокрыми пальцами слегка надавил на сжатый вход. Литва впервые услышал, как Польша назвал его по имени. Или ему так казалось, потому что от возбуждения у самого Ториса начинала кружится голова. Феликс тонкими руками цеплялся за плечи Лоринайтиса, когда он, протолкнув сначала первый палец, а затем другой, растягивал узкий проход. Горячее дыхание Польши обжигало кожу, а поцелуи пьянили, пожалуй, не хуже Наташиного самогона. Разум уступал желанию и инстинктам, и Торис сам не помнил, как избавился от брюк, своей последней оставшейся одежды. Сознание вернулось к прибалту, только когда он услышал громкий стон Феликса, вырвавшийся от ощущения желанной плоти в себе. Как бы ни старался Лоринайтис, сдерживаться было уже выше его сил, медленные движения помимо воли становились более быстрыми. Польша выгибался ему навстречу, царапал его спину и старался прижиматься как можно ближе, будто боясь потерять. Потрясающее горячее тело Феликса, его сладкие стоны, красные губы, в которые хочется впиться глубоким страстным поцелуем, до тех пор пока сам Лукашевич не начнет задыхаться. Все эти ощущения, такие любимые, такие родные, которые Торис все эти годы старался не вспоминать, потому что знал, какая тоска и ненависть тогда овладеют им. На красивых, зеленых, словно изумруды, глазах Польши выступили крупные слезы, и Литва, с трудом остановившись, заботливо стер их тыльной стороной ладони. — Солнце мое… — уже от одних этих слов, шепотом произнесенных Торисом, Феликс был готов кончить в ладонь прибалта, которая в тот момент накрыла его член. — Мне… с-совсем не больно… — солгал Лукашевич, но как только Литва, почувствовав, что Польша расслабился, толкнулся глубже, Феликс, крепко обхватив шею Ториса, вскрикнул от боли и удовольствия. Но Литва все равно был нежен. С каждым его движением боль чувствовалась все меньше и меньше, уступая прошибающим все тело искрам наслаждения. Подталкивали к краю и пальцы Ториса, ласкающие плоть Феликса. Чувствуя, что находится на пределе, Польша потянулся к Литве и почти невесомо поцеловал его. — Лит!.. — выкрикнул Лукашевич в губы любовника, когда по руке Ториса потекла теплая сперма, но прибалт заткнул его поцелуем и, еще раз толкнувшись, излился сам. Воздуха катастрофически не хватало, и Лоринайтис, лежа на Феликсе и пытаясь отдышаться, совершенно не думал о том, что хрупкому телу под ним может быть тяжело. Когда же эта мысль все же достучалась до разума, Литва отстранился от Польши и лег рядом на бок, не забыв после обнять затихшего блондина. «Хорошо бы по крайней мере руки помыть… — сонно подумал Литва, посмотрев через голову поляка на свои ладони, — а, ладно, плевать». Поцеловав в лоб Феликса и уткнувшись носом в его светлые волосы, Торис закрыл глаза и подумал, что Польша сам уже заснул, но вместо размеренного дыхания услышал тихое бурчание. — …дражает, — Литва прислушался, — раздражает Россия. И почему он, типа, постоянно липнет к тебе?! Ненавижу. И тебя, и его. Сохни по кому хочешь, даже по Беларуси, она тебя все равно тотально не любит. Но только не Россия. Только не по нему… Польша немного поерзал и, прильнув к груди Лоринайтиса, через какое-то время сладко засопел. «Господи, пусть это будет длиться вечно — прошептал Торис. — Только я и Польша, только мы одни и никаких войн. Это ведь не много, да?»