Смех...

Казалось бы, с того вечера ничего особо не изменилось. Яд, выпитый хозяином, ожидаемо навредить ему не смог, соберано Алваро — мудрейший человек, знал толк в жизни и сделал все, чтобы оградить своего наследника хотя бы с этой стороны. Подлец, покусившийся на жизнь герцога Алвы, наказан — хотя, по разумению Хуана, не достаточно сурово. Будь на то воля Суавеса, Окделл не ушел бы от кэналлийского возмездия так просто, однако Рокэ явственно дал понять — маленькую северную дрянь не трогать и пальцем. Суавес исполнил это в полной мере, вышвырнул предателя прочь, не позволяя себя дать волю ярости. Не понимая хозяина… или же нет, наверное, понимая… И от этого понимания тошно вдвойне. Хуан, проходя мимо кабинета соберано, задержался вслушиваясь в смех за дверью. Такой знакомый, и нечастый в последнее время. Сегодня соберано пригласил в гости дора Марсело — человека, как думается Хуану, пустого и ветренного. Пьют… Хозяин смеется… Суавес слушает и ловит в бархатном голосе Алвы не различимую уху чужака горечь. Так больно, что не залить вином? Не спрятать за наигранным весельем? Хуан поджимает губы и лицо его, похожее на высушенный временем пергамент, темнеет. Сердце болит за мальчишку так, словно надорская мразь наотмашь ударила в него фамильным кинжалом… А мальчишка-то терпит, бедолага, воет внутри себя, истекая кровью, но для других смеется. Второй раз… Хуан вздыхает и возводит черные, блестящие от непролитых слез очи к потолку. Слыша этот наигранный громкий смех своего соберано, Суавес готов отдать собственную душу на растерзание тварям, лишь бы этот раз был последним. Проклятие жестоко. Раз за разом получать удар в спину от того, кого любишь, истинная кара. В том что Окделл был любим, сомнений нет. Росио с ума сходил от надорского недоумка, с самого первого дня, как только северянин переступил порог дома. Хуан не слеп, он видит и слышит все то, что скрыто от прочих, подмечает… Вот и теперь траурная боль сквозящая в беспечном пьяном смехе, для него так же очевидна, как когда-то жгучая жажда в мимолетных, казалось бы, взглядах соберано на своего оруженосца. Легчайшие касания, томные полные страсти песни в которых Окделл не понимал ни слова, а мог бы, стоило лишь захотеть, ночные бдения над упившимся в зюзю мальчишкой, во время которых соберано, ломая, измываясь над собственным телом, доводил себя до полнейшего исступления, не позволяя себе коснуться спящего ызарга ни единым пальцем. Хуан знает это, ему, умудренному жизнью старику, открыто многое. Все видит, но помочь не в силах… И это его проклятие. Соберано смеется. Громко, в ответ на какую-то фразу дора Марсело. Хуан замер за дверью, разделяя скорбь своего мальчика. Потому что знает, лучше всех прочих — громким смехом не скроешь дикой боли.