***
Я очнулся, не помня ничего из вышеописанных событий. Это было место, что совершенно не напоминало какое-либо из земных пристанищ, однако странностью своей ничуть меня не смущало. Я стоял в светло-красном пространстве, ощущая легкость и безучастность. Осматриваясь по сторонам, я не мог различить ничего, кроме редких и едва заметных вспышек желтого, оранжевого и голубого цветов. В этом плотном пространстве не было стен и осязаемого пола, по форме оно было совершенно неопределённым, и пребывание в нем было подобно левитации в облаке. Я не испытывал потребности дышать, как случается с человеком, грезящим во сне о пребывании под водой, и без страха осматривался по сторонам, не видя ничего, кроме сменяющих друг друга лёгких градаций тусклых цветов. Течение времени в этом месте совершенно не ощущалось. Не могу точно назвать количество минут, которые тогда простоял, созерцая аморфное пространство вокруг, прежде, чем ко мне прилетел ворон и сел на мою протянутую руку. В своем чёрном клюве он принёс кожаный мешочек, с виду напоминавший небольшой кисет. Мрачные перья этой птицы, подобно бликам в воздухе, местами преображались, играя оттенками желтого, красного, рыжеватого и лазурного цветов. Ощущая явное ожидание птицы, я несмело перенял её ношу. Развязав мешочек, я обнаружил смесь пепла и мелкого угля. Такая находка не давала мне ни единой подсказки о причине и месте моего пребывания, но когда я снова взглянул на ворона, совершенно спонтанно и ясно осознал, что от меня требовалось. Захватив немного серо-чёрного порошка тремя пальцами, я нанёс его на область вокруг своих глаз. Позволь я тогда себе малейшее промедление, ворон бы, несомненно, выклевал мои глаза. Я очернил участки под скулами с обеих сторон и провел черту от начала переносицы до кончика носа, чтобы птица не пожрала и их. Мне показалось, что теперь я был в безопасности. Внимательно проследив за исполнением всех этих действий, ворон отобрал свой подарок и взлетел с моей руки, веля следовать за ним. Путь был зыбким и нечётким. Покуда я по нему ступал, то проваливался в беспамятство, откуда возвращался лишь осознавая себя идущим в настоящий момент. Если следующее объяснение будет читателю понятнее, то я шествовал, не чувствуя протяженность своих действий в прошлом или будущем, как если бы времени в месте, куда я попал, не было вовсе. Эта особенность не сразу дала мне вразумить, что песчано-красное пространство, где я обрёл себя после пугающих происшествий, ныне растворилось, и я шёл по бесцветному блеклому коридору, тонкому и невесомому, как паутина. Только ворон, летящий впереди меня, не давал оступиться в этой призрачной дороге. Идя за ним, я ощущал, что путешествие имело совершенно определённую цель. Несколько раз я даже замечал движение возле себя, как будто кто-то ещё неспешно шествовал в царстве теней. В этом пространстве головокружение усиливалось с плотностью дымки, тонко пронизавшей холодный воздух. Она вскоре рассеялась и начали просматриваться нечеткие пейзажные очертания впереди. Ворон прокричал, тем самым выводя меня из забытья, которому я поддался, на время задремав на ходу. Я не имел подобной пагубной привычки прежде, но все, что меня окружало, несомненно, очень располагало ко сну и избавлению от бремени осознанного бытия. Выход из этого состояния был подобен неуютному пробуждению. Когда это произошло, к своему большому потрясению я увидел, что стою на берегу реки, вода которой была темна, и где противоположная сторона суши напоминала серую, тяжёлую и безжизненную обитель, вход в которую венчали тяжёлые ворота вдалеке. Очередь из многих тысяч душ тянулась к ним в ряд, чтобы навеки позабыть своё имя и жизнь на земле. Но что это было там, на моем берегу? На стороне, где я стоял, всего в двух десятках шагов горел огонь над чёрным скопом хвороста, и несколько дюжин уродливых тварей, держась за руки, выплясывали в хороводе. Эти создания не были похожи на людей в их привычной форме. Их конечности были худы, узловаты и искривлены, кожа — синюшна, либо же болезненно бледна. Под ней проступал костяк, торчали рёбра и кривые позвонки. На лицах уродцев, их руках и спине просматривались широкие фиолетовые, красные и зеленоватые пятна, словно при жизни их тела были тяжело отравлены цианидом или ядовитым газом. Лица, или даже морды этих существ были удлинены и перекошены в неестественных гримасах. Черты обезображивал чахоточный маниакальный блеск выпученных глаз, а крепкие ряды длинных острых зубов и шипы на шее и затылке отторгали, вызывая беспокойство. Под неведомую тихую музыку они танцевали с гнусным урчанием, свистом и отвратительными выкриками, будто бы сошли с полотен Босха или выползли непосредственно из Преисподней. Я слышал их пение. Слова, которые разобрать удавалось с трудом, означали примерно следующее:«Нам единственная жизнь — ни единой жизни, для нас тысяча смертей — вечная жизнь…»
Фраза повторялась вновь и вновь. И этому пакостному богохульному мотиву аккомпанировали невидимые инструменты, которые по звуку я отнёс бы к древнейшим, из известных современному человеку. Оглянувшись, я понял, что пришёл на берег из тёмной пещеры, которую, очевидно, принял за невесомый коридор. Наблюдаемое мной зрелище будоражило душу и заставляло желать срочно укрыться прочь, но ворон, паривший над моей головой, не позволял предпринять и попытки воплотить эту сиюминутную прихоть. Помимо него я видел и других стражей, кто следил за проходом мертвых и не выпускал никого обратно в мир живых. Они походили на стервятников, волков и шакалов. Когда я ещё раз оглянулся в сторону нагромождения серых камней, то обнаружил, что из их туннеля появляются бледные подобия людей, шествующие вперёд с отрешённым и совершенно беспомощным видом. Их манили волны реки, куда они по очереди погружались без мысли воспротивиться. Временами, некоторые из потока душ отходили, словно возвращая себе трезвость рассудка, и приближались ко мне, без слова наблюдая за пляской невиданных чудовищ подле. Те вытанцовывали все усерднее, словно поддавшись опьянению дивного вина. Огонь в центре их хоровода вздымался все выше, и в какой-то момент я даже подумал, что его пламя пережжет каждого, ему поклоняющегося. Красные блики вздымались, приобретая диковинную форму. Она напоминала обруч, после — сферу, и когда танец уродцев достиг апогея своего неистовства, огненное образование явно походило на портал, в котором я узрел, — или мне лишь показалось? — человеческие силуэты. Они увеличивались, становясь все чётче. Шествующие сквозь огненный проход, к нам приближались чёрные, окутанные едкой дымкой валеты на белых слепых и иссохших лошадях. Они ступили на берег, омраченный танцем, туда, где стояли мы — безмолвные наблюдатели их прибытия. — Мы — те, кого вы, ныне неживые, именовали смертью, — произнёс один из них, обходя костёр и приближаясь к духам, узревшими это макабрическое действо. — Но не мы есть тем, что вы, ныне неживые, именовали смертью. Такой есть один, чьё могущество слишком велико, чтобы нисходить за всякой вечной душой. Король ступит сегодня на свой танец впервые за тысячелетие. Вас же, мертвые, он приглашает присоединиться! Неспокойные синие создания мгновенно стишились и сникли, впуская всех, кто наблюдал их действия, стать частью хоровода. Духи медленно шагали к ним. Смыкая руки, они принимались сонно раскачиваться, и по мере того, как кольцо вокруг огня расширялось, их тихое размеренное пение становилось громче. Оно было похоже на призрачный хор. Поющие вторили друг другу, медленно вращая живое колесо хоровода и не совершая в своей зловещей песне и единой паузы для вдоха. Их голоса, не будь те столь музыкальными и гипнотическими, можно было бы принять за размеренный гул. Как сумрачна была пентатоника этого пения. Я неспешно подступил и присоединился к очаровывающему действу. В тот же миг, если можно назвать так точку времени в месте, где такового не существует, когда обе мои руки сомкнули ладони покойников справа и слева, дивный вальс вскружил мой рассудок. Большой танец начался, и, чтобы не лишиться себя под его мрачнейшим очарованием, я испытал безрассудную необходимость его продолжать. Перед моими глазами вздымался огонь над серым песком, пролетали бледные лица духов усопших и зубастые рты пятнистых тварей. Неизведанная мелодия, понять мотив которой в тот день я не мог даже всецело отдаваясь её потоку, и которую тем более не способен повторить по прошествию стольких лет, лилась из ниоткуда, имея природу не столько внешнюю, сколько внутреннюю. Ноты, скорее всего, сами возникали в моей голове и в воображении других бестелесных созданий. Я назвал бы их траурными, но они лились слишком быстро и звонко, описал бы их мрачными и однотонными, но музыка, которая звучала, была столь сложна и многообразна, что эти описания решительно ей чужды. Как человек мира земного, я мог бы назвать подобное действо во всех смыслах дьявольским и мракобесным, но в нем не ощущалось присутствие той зловещей силы, которой сквозит всякое упоминание о Враге Человеческом. Если бы был свидетель, ходящий по Земле, который мог бы описать все, что случилось со мной! Мой дух покинул тело, и я (не решаюсь утверждать какая форма меня — физическая или бестелесная) то созерцал свою ветхую копию со стороны, то вновь воссоединялся с собой же. Всюду слышались крики и шум, меня касались чужие руки, проходящие сквозь мою живую оболочку, и этот контакт был легче соприкосновения с облаком. Портал расширялся и своим жаром обжигал мое лицо. Огонь вознёсся до мрачного небосвода и из него явилась Смерть — Король мертвых в чернейшем из саванов. Его одежда была обшита серебром и инкрустирована кусочками костей. Черепа обрамляли его пояс. На длинной накидке тонкими нитями было изображено множество белых лилий и россыпь цветков синего и пурпурного гиацинтов. Плащ устлал песок, а посох, увенчанный черепом, уродливо разинувшим свой белый рот, источал бледное и мертвое свечение. Никому не было дано узреть лица Короля, но сам вид этой величественной фигуры, в своём росте во много раз превосходившем человеческий, выдавал Смерть в её наивысшем проявлении, а именно — в продолжении и вечности существования души, обратной стороне жизни и зачинщика большого равновесия. Смерть сообщала о продлении жизни, кончина подтверждала собственную бесконечность — об этом думал я, танцуя с мертвыми, когда явился их властитель. Когда он спустился на песок, поток музыки и безысходной пляски усилился, приобретя совершенно благостные и безумные оттенки. Я ощутил, как этот вихрь забирает из меня жизнь и обещает вечное бытие в царстве умерших до окончания времён. То, что человеку может сдаться зрелищем истинной скорби и ужаса, было готово стать навеки мне пристанищем. Дух и жизненные силы стремительно покидали меня, устремляясь вверх прочь из сердца и светлой точки вверху моего лба. И когда беспамятство почти захлестнуло меня в полной мере, когда я был готов променять спасение на пребывание у чернейших вод темнейшей из рек, пересечь её и обратить свой опыт и страсти в забвение, сам Король ступил ко мне на шаг. Я чувствовал, как смотрят на меня его глаза, хоть и не смел разглядеть их чёрного блеска. Он протянул свою руку ко мне, покуда духи, охваченные сумасшествием действа, не замечали меня, и коснулся моего бледного и холодного лба. Музыка мгновенно отдалилась от меня, как и все, кто предавался её чарам, и я в полной мере ощутил связь со своим ослабевшим телом, вдыхающим влажный и холодный ночной воздух. Я не сразу расслышал голоса — о, как скудно и приземлённо они звучали, в сравнении с мелодией загробного мира! Как ничтожны казались их обладатели после молвы истинного величества, извещавшего о прибытии Короля! Мои друзья, которых я практически забыл, извлекали меня из старого гроба, в который поместили вечность назад собственноручно. Все нелепейшее действо, затеянное ими, оказалось посвящением, вся кровь, что влили в меня они, была лишь вином — кровью Иисуса, как позже они объясняли! И с этой ночи братство, ничтожество которого я осознал после самого великого и возвышенного деяния своей жизни, просуществовало менее года. Я пробыл в гробу не больше получаса, и, как сознались мне потом друзья, мое лицо, бледное от недостатка кислорода, почти безжизненное и восковое, как у мертвеца, сдалось им в области глазниц и носа выкрашенным в чёрные цвета. Перед ними это видение исчезло за мгновение и было принято за игру сияния Луны, но с той самой ночи я зарекся вступить в танец прежде, чем вернусь в хоровод Смерти. И по прошествии столь многих лет, все так же с рвением желаю возвращения туда, куда каждому из нынешних живущих предстоит дорога.