***
Резкий вскрик разорвал на тысячи мелких кусочков безмятежность холма. Огромная тень птицы, расправив крылья, пропуская воздух через перья и создавая аукающий звук, пронеслась в неизвестном направлении, ловко лавируя между деревьями. Этот момент привёл в движение дикую природу. Где-то в стороне промелькнула ещё одна тень, а в следующую секунду в глубь леса устремилась волна живности. Тени так и замелькали по растрескавшимся стволам деревьев, по влажной земле, все дальше уходя от невидимой опасности. Никто не может сказать был ли это мираж, созданный порывом ветра, или же действительно живые существа. Да и существа ли? Никто не знает, что хранит мрачный лес в ночи. Вряд ли здесь бывали и задерживались на слишком большой промежуток времени, а если и бывали, то, наверняка, по возвращению на «материк» придумывали страшные истории для детей на ночь. Вот только эти истории вполне могли оказаться явью... Это место за каждым поворотом, за каждым стволом дерева, глубоко под землёй или же в бурлящей воде у берега таило своих демонов. Возможно, сам остров был одним из них. Сгорбившийся рогатый гигант, не иначе, покрытый жесткой щетиной — непролазным столпотворением накренившихся и скрипящих от малейшего дуновения ветерка, вековых старцев, осуждающе склонивших головы-кроны над существами, заблудшими слишком далеко от берега, переступившими красную черту забвения и боли. Вот какие чувства вызывал с первого взгляда лес. Это место было целиком и полностью охвачено темной энергией. Лишь две вещи резко контрастировали с угрюмой обстановкой — проходящая поперёк реки трасса, переполненная приглушённым светом многочисленных фонарей и звуком быстро проносящихся автомобилей, и полуразрушенный временем завод с выцветшими граффити на внешних стенах, стоящий на самой высокой точке холма, окружённый тенями, отбрасываемыми хвоей деревьев. Это единственное, что напрямую связано с островом нитями неотвратимо приближающегося хаоса, который протянет свои безбожные щупальца в самый укромный уголок мира и хорошенько потреплет нервы каждому грешному... Но сейчас все выглядело слишком спокойно и вызывало немало подозрений насчет безмятежности острова. Странно было и то, что все находилось в состоянии многолетней непоколебимости кроме здания, присутствующего здесь по принуждению человека. Оно как будто дышало, несмотря на то, что все вокруг него задыхалось, ломалось и клонилось все ниже к земле, требуя новую порцию кислорода, которого, казалось, здесь не было долгие десятилетия. Да и сам остров казался очень старым, отрешенным, будто застрял по ту сторону порога, где было средневековье, и все никак не мог переступить черту, за которой находилось новое время, а оттуда уж до новейшего и рукой подать... Но все было не так просто, как казалось бы на первый взгляд. И насыпь все также оставалась во времени, котором ей было суждено оставаться и сейчас, и через годы, и через века — в прошлом. И все из-за чего... из-за того, что место это, дотоле неясное своим характером, всегда принадлежало темным силам. Не именно им, конечно, а тем, кому они «служат», тем, кто управляет всем этим прискорбием, потому что ничего не делается просто так, а завсегда с намерением, с целью. И если быть откровенным, то фабрика действительно тут была не к месту. Хотя нет, не так. Она никогда не была здесь, из чего вытекает только одно: люди действительно не посещали остров последние десятилетия (здесь не было ни одного дряхленького деревянного причала для лодок, иначе сюда было не пробраться). Его посещал кто-то другой. Тот, чья личность была одного сорта, а тень совершенно другого. Тот, кто умеет жить на две жизни, в ряд отличающихся друг от друга, и не имеет привычки путаться в них. Тот, кого обыденность в жизни первого варианта не интересует вовсе, он знает ее, как дважды два. И для кого обыденность второго варианта непостижима. Представая перед ней, его пробирает дрожь, в глазах горят огни энтузиазма, по телу текут горячие струи эйфории. Тот, чей опыт в первом варианте никогда не пригодится во втором. Ну, или почти никогда, если под этим словом неподразумевать вечность...***
Раз... раз... два... три... раз... два... три... Тихо... Ужасно тихо... Это тот самый вид тишины, от которого по коже бежит табун мурашек, когда хочется кричать и рвать на себе одежду, волосы, впиваться ногтями в ткани тела, дабы снять с себя оцепенение. И эту неестественную тишину прерывает призрачный стук бледных капель. Приглушённый звук разлетается по единственному уцелевшему месту фабрики — пристройке — с трудом преодолевая невидимый барьер, отдаётся эхом в углах и под потолком, сокрытых темной завесой ночи. Кажется, это происходит не в мире живых, а где-то за гранью... где-то в затянутом загробными стонами и криками астрале. Там, где снуют без опаски тени и души, забытые всеми, не нашедшие покоя ни в том мире, ни в этом. Они живут где-то «между» — одной ногой в глубине нашего сознания, а другой на пороге небытия. Они неистовствуют и желают возмездия, потакая энергетике этих мест... Сквозняк. Холодно. Пахнет сыростью и гнилью. Через единственное решетчатое окно, находящееся под самым потолком, проникают бестелесные струи лунного света. Они мягко ложатся на растрескавшийся, в местах побитый кафель, лишь изредка шевелясь, напоминая о важном событии этой ночи. Рассекая пыльный застоявшийся воздух, свет проникает в самые глубокие закрома здания, открывая перед глазами тьмы заржавевшие трубы. Рельсы труб тянутся по потолку и стенам. Все здесь находится в состоянии долгого запустения. Стены облупились. Штукатурка валялась теперь на полу вперемешку с водой. А потолок пошёл трещинами, и если бы не трубы, поддерживающие его, то давно бы уже грудой каменных глыб покоился на полу. Место было старым, но глубоко и уверенно дышало полной грудью.***
Если присмотреться, ну так, невзначай, можно увидеть у самой дальней стены, там, где тени водят свой замысловатый хоровод, словно воссоздавая древний ритуал, мужской силуэт. Его легко заметить в момент секундного оцепенения, охватывающего здание, словно происходит смена черно-белой пленки кинофильма. В тот момент, когда тени останавливаются, замирая в различных позах, силуэт покачивается из стороны в сторону, будто потрескивает пламя костра. Несомненно это был человек, явный соратник тиши этой фабрики. Парень стоял, облокотившись о мертвенно-холодную стену, будто бы не имея никакого отношения к своему местонахождению. Опустив голову и сложив руки на груди, он не шевелился, казалось, даже не дышал. Только пальцы правой руки отстукивали по предплечью левой ритм, понятный только лишь для создателя этой симфонии. Что-то... — или кто-то? — пронеслось в стороне, вмиг разрушив барьер оцепенения. Парень ухмыльнулся, вскинул голову и сузил глаза. Он оттолкнулся от холодной, совсем неживой стены и прошёл на середину пристройки, преодолевая сломанные станки, перевёрнутые стулья с выцветшей обшивкой, множество гаек, болтов, а также инвентарь, некогда наполненный рабочими инструментами. Он внимательно вглядывался в темноту. Решительно остановившись на месте (нет, он не боялся и не робел. Да и перед чем? Ему здесь все было знакомо с детства. Здесь он был повелителем, здесь он решал, здесь не было того, кто смел ослушаться бы приказа, в независимости имел тот душу или нет) он поднял руку на уровне лица и вперился в неё испытующим взглядом, как бы думая:« А получится ли сейчас?..». И уверенным щелчком большого и среднего пальцев произвёл чудо. На кончике указательного зажегся тусклый оранжеватый огонёк. Парень легко взмахнул рукой, как бы подталкивая «светлячка», и тот взмыл в воздух и остановился в полуметре над головой своего создателя, колыхаясь, затухая и снова разгораясь, преодолевая давящую затхлость пространства, создавая вокруг себя вакуум. Но прежде чем взмыть, огонёк блеклым пятном отразился в зрачках молодого человека. Это были глаза, которые не ослепил бы ни один взрыв. В них плескался мрак и охотничий инстинкт дикого зверя, который жаждал крови и плоти и чем больше, тем яростнее бы он терзал свои жертвы уже не в силах остановиться сам. А причина этой жестокости крылась в самом простом, казалось бы в самом незаурядном...***
Мы можем много и долго молчать о том, куда уже никогда не сможем вернуться и о том, кого сами не сможем вернуть. А потом, когда в голову взбредёт самая нелепая идея расстановки всего «по полочкам», мы постараемся ее воплотить в жизнь, чего бы нам это не стоило. Вот только все мы забываем о том, что это почти бесценно. Гонимые этим желанием, мы губим себя сами, не замечая, как совершаем ошибку, а потом, чтобы исправить эту, ещё одну и еще... И думаем, что вот-вот всему придёт конец, что вот он, огонек надежды, перед которым меркнут все стенания. Но вот, чем хороши огни. Они находятся так далеко и так близко, да них можно дотронуться, и в то же время нас разделяет холодная стена таких же страданий и такого же длинного маршрута. И мы понимаем, что это не конец, а только начало. И хорошо бы это ещё понять, ведь лучше поздно, чем никогда...Он прошёл этот путь, но ему так и не хватило сил завершить его...
***
Взгляд вдруг остановился под потолком на одной из вибрирующих труб, зигзагом тянувшейся во мраке. Парень жестко усмехнулся, скорее оскалился, показывая свои клычки — несомненно он узнал новоприбывшего. Не переставая злобно скалиться, он кинул взгляд на обрезок трубы, торчащий из стены, который все также источал капли воды, и первым подал голос: —Нейт, ты так и не смог научиться не обнаруживать себя с нашей последней встречи? — его голос прозвучал низко, насмешливо. Брови говорившего иронично изогнулись. — Мне искренне жаль... — Он ссутулился, качая головой и цокая языком в знак неодобрения, одновременно следя за темнотой прищуренным глазом. Сам он стоял в круге света, созданного огоньком, так что мгла расступилась от него на пару метров. Но граница света и тьмы была размыта. Сумерки то и дело наступали, оставляя за собой чёрные, будто бы живые узоры. Тьма тянулась к неизвестному, казалось, она питала к нему «материнские чувства». Она была слаба и искала у него поддержки. Но незнакомец легко и просто отгородился от неё в прямом смысле одним щелчком и уже более серьёзно продолжал, уставившись в темноту: — Ты опоздал...— властный голос пролетел по зданию эхом, но он не успел договорить, его перебил более мягкий, юношеский. — Я же просил не называть меня по имени. — новоприбывший был явно раздражен, но он все ещё оставался вне поля зрения. — А что до опоздания... Ты что, все ещё отсчитываешь время по каплям воды? Мы живём в двадцать первом веке, прикупил бы себе электронных часов, мобильник, чем там сейчас молодежь тешится? — смешок донёсся до ушей стоявшего в круге. Нейт имитировал старческие укоры. И, не оставшись в долгу, с притворным вздохом добавил.— Да, Тай, я был лучшего о тебе мнения. После этих слов все под потолком пошло ходуном и Нейт, рассекая воздух, приземлился в круг света напротив хмурого, пускающего в его сторону молнии, знакомого. Юноша встал с колена, отряхнул руки от пыли и присел в шутливом поклоне, разведя их в стороны. Это был худой, но достаточно крепкий парень. Сейчас на нем была чёрная футболка и такого же цвета мешковатые штаны. На ногах почти новенькие кроссовки. Он стоял, одной рукой держа кожанку, перекинутую через плечо, а другой приглаживая рыжеватые волосы, коротко стриженные на висках. Не дать ни взять, красавчик для журнала. Он предстал перед своим главнокомандующим, всем своим видом показывая, что не намерен извиняться. Он прекрасно знал, что выводил Тая из колеи, бесил его неимоверно. Но, все время ссылаясь на братские отношения (хоть и не кровные), избегал жгучих объятий огненного кнута своего друга. Несмотря на то, что Тай был руководителем, взявшим под своё крыло достаточно внушительное количество выносливых и верных людей подобного образа жизни, Нейт не страшился ни его самого, ни его напыщенных «напарников». Он-то считал, что настоящий напарник Тая предполагает его персону, и каждый раз, когда выдавался удобный случай об этом напомнить, он гордо тыкал себе пальцем в грудь и самоуверенно улыбался во все тридцать два. Но Тай на всю эту демонстрацию кривляний друга только морщился, недовольно фыркал и отталкивал от себя «напарника», вызывая у того, недоумение. Но фырканья главнокомандующего были неуместны практически во всех случаях, когда они с Нейтом напарывались на противников (а таковые имелись). Тогда им ровным счетом никто был и не нужен. Такой вечно веселый, задиристый Нейт, превращался в холодное оружие убийства. Он не чувствовал ничего кроме жажды смерти и крови. Проделать кому-нибудь дыру в голове — для него это упоительный ритуал каждой драки и заварухи. Даже во время «нелегкой» Нейт успевал перекидываться остроумными шуточками, имевшимися в его арсенале и никогда ещё на памяти Тая не повторявшимися. Наверное, таким быстрым переключением с одного эмоционального канала на другой мог владеть только он, будто бы у него бывали сбои. Именно поэтому псевдоним Нейта олицетворял его внутреннюю «гармонию» — Прототип. Но для Тая псевдоним был всего лишь прикрытием для слабаков, боявшихся признания в их обычных тщедушных личностях сильных качков, которыми они не являлись. Наплевав, на законы, с которых исторический слой хоть скальпелем счищай, он каждого называл по имени, чувствуя, как самодовольные мины, словно воск сползают с их лиц. Но в битвах с противниками, особенно в тех, где насчитывалось более дюжины персон, он все же избегал называть всех по именам, предпочитая им осточертелые псевдонимы. Тай был бы рад сейчас ни о чем не заморачиваться — дел хватало ему и там, и тут на каждый день — но он ввязался в такие обстоятельства... Если бы можно было подобрать причину важнее мирового баланса, она бы однозначно имела место быть выше, но, к сожалению, а может быть к счастью, таковой не нашлось. Тай, как и подобает каждому главнокомандующему, был прекрасно осведомлён обо всем, что касалось и не касалось его. Он несомненно знал об этом событии так много, насколько ему позволяли связи, и насколько он позволял это себе сам. Он как никто лучше знал о каких вещах стоит разузнать больше, о чем стоит умалчивать, и отчего нужно бежать как от страшного сна, но на последнее у него имелась причина обстоятельней, чем эта. Ему было страшно не оттого, какая чертовщина происходит в политике этого мира, а оттого, какая чертовщина происходит с ним. Тай безгранично ощущал душевные изменения, как былые чувства уступают место новым и далеко не светлым, как прежде. Он не мог точно объяснить, что чувствовал, да и некому было, но даже бы самый безрассудный старец увидел сгущающиеся тучи над головой парня. Безусловно наступала тьма, безвозвратно окутывая лучшие моменты его жизни в чёрный деготь, превращая их в неприятные воспоминания. Он чувствовал, что такого не должно происходить, он сопротивлялся этому изо всех сил, но чем глубже погружался в смысл этих воспоминаний, тем больше осознавал, что за приятным, совершенным в его сторону, стоит выгода людей. Да и казалось бы, простое слово «выгода», но что оно означает досконально? То, что необходимо для жизни людям или то, чего они хотят лишить тебя? На такой простой вопрос Тай сколько не пытался, не находил ответа. Но знал, что ответ этот блуждает где-то рядом, от каждого человека на том расстоянии, на которое он подпускает к себе мироздание... Тай понимал, что теперь не к чему стремиться, что все за них сделали люди. Это они сумели разрушить мир, а не мир подломил им репутацию, как высшим созданиям. Тай ненавидел, когда кто-то говорил, что во всем виноват «жестокий мир». Он всегда утверждал, что во всем виноваты люди. Это они воспитали жестокость для своих тел и душ. Это их поступки нарушают законы баланса. Это они спровоцировали разрушительные силы, неминуемо надвигающиеся на их головы. Это они спровоцировали его... За спиной, казалось бы, такого молодого человека, у которого все ещё впереди, остались руины прошлого, которые могли стать частью его будущего. Тай винил себя в том, что не может отпустить давно минувшие дни в пустоту, образовавшуюся в его сердце. Он предпочитал ставить ее на место людской радости, потому что теперь она была ему ни к чему. Он знал, что если не отпустит прошлое, не сможет увидеть будущее. Но он также знал, что потерянное ему было куда дороже предстоящего. Предстоящего, от которого он даже не знал чего ожидать, потому что так долго пробыл вне времени, что сам запутался по какой развилке ему идти. Он запутался, но теперь ему было отведено время на разгадку тайн своего внутреннего мира, на обретение своей собственной гармонии. Основание которой, нужно ещё было выстроить жизненным опытом самому. И сейчас, стоя посреди сумеречного здания, он готов был от бессилия упасть на колени. Ему бы даже не хватило сил на то, чтобы раскрыть рот и выдавить из горла хоть какой-нибудь звук отчаяния. Он бы так и остался там, недвижимый, отчуждённый, совсем не из этого мира, откуда-то с другого конца Вселенной, бледный, словно с головы до ног облитый гипсовой смесью. Он бы торжествовал, если бы, когда очнулся и отряхнулся от того, что осталось от гипса, все несчастья обошли стороной. Хах, мечтать не вредно. От бездействия дел навалится ещё больше. И Тай, как никто другой это прекрасно знал. Сейчас перед ним стоял его назойливый напарник, вперив глаза цвета опала в лицо главнокомандующего, он, наверняка, пытался понять где же мыслями находится Тай. И это выводило предводителя. Нет, не то, что Нейт пытался постичь тонкие струны мантры души Тая. Его выводил взгляд, устремлённый прямо в глаза. Серьезный, понимающий,от которого хочется переминаться с ноги на ногу, отодвинуться подальше, но нет, он гораздо сильнее их всех, а тем более уж взгляда. Да и какого. Тай сам понимал, что этот взгляд выражал лишь поддельное сочувствие, прикрытое пониманием серьезности всей ситуации. Это был один из тех взглядов, который устремлялся в сторону какой-нибудь дворняжки, подминавшей под себя больную ногу, не более. На «более» никто из этих бесчувственных чучел не был способен. Тай никому не разрешал смотреть ему в глаза. Все считали это признаком его слабого места, а он прикрывал и правду, и ложь лишь словами о раздражении. А этот истукан стоял и просто нагло таращился. Да, Тай чувствовал, как кровь наливается свинцом, как останавливается в венах, как шумит в ушах. Он знал свою натуру — если сейчас не сделает любое спасительное движение, то печальный исход не минуем — он сорвётся. Совершив лёгкий, но довольно высокий прыжок, он провернул в воздухе сальто, дотянулся до огонька и одним хлопком затушил его. На все действо ему хватило пары секунд, а ещё несколько на то, чтобы осознать, что они здесь не одни: как только свет погас, в темноте в одно мгновение мелькнули десятки пар желтых огней, тут же потухших. Как всегда хищных и причиняющих боль только по команде. Гончие? Нет, люди — необычные, посвящённые. Что ж, наверное, оно и к лучшему. Раз уж судьба дала такой шанс — рассказать половине своих подопечных, как все обстояло на самом деле, без приплетения каких-то ситуаций и небылиц —, то нужно действовать прямо сейчас, не медлить ни минуты. Хотя, кое-какие подробности можно будет все-таки замять. Оказавшись в кромешной темноте, Тай не чуть не смутился. Теперь для него было все как на ладони. Он видел перед собой не только предметы, принадлежавшие зданию, но и всех до последней личности, притаившейся во мгле. Он спрятал руки за спину, переплетя пальцы в замок и стал медленно расхаживать туда-сюда, мельтеша тенью перед Нейтом. Обстановка была напряженной, накалилась до предела, и, чтобы как-то снять это напряжение, Тай заговорил, тихо, но четко. Голос эхом отдавался от стен пристройки, легко преодолевая материальные препятствия и также легко донося до каждого смысл сказанного. — Не буду таить, новости пренеприятнейшие. Около десяти лет тому назад одно обстоятельство на данный момент усугубило и так шаткую ситуацию. Мировой баланс нарушен, и мироздание требует немедленное его восстановление. — Тай на миг остановился, обдумывая, стоит ли говорить о том, как он хочет разрулить создавшийся дисбаланс, и вскоре продолжил. — Нам придётся убрать одного человека. Нейт, стоящий напротив главнокомандующего, нахмурился, озадаченно глядя на друга с приподнятой бровью, мол, не заболел ли? Губы его дернулись в усмешке, а за ней пошёл жесткий смех. — Издеваешься? Это же обычное дельце для грязных людишек — для таких, как мы. — он провёл ладонью в воздухе, подразумевая под этими словами всех присутствующих. Открыв было рот в изречение следующей фразы, но не успев ничего сказать, его перебил Тай в снова наступающем раздражении: — Черт возьми, Нейт!.. если бы это был обычный человек, по-твоему, я бы собрал здесь целую ораву?! Когда уже твоя дурья башка начнёт соображать хотя бы какие-нибудь ничтожные мысли по теме?! — Тай распалялся все больше и больше. Его бас трещал повсюду искореженным эхом. Слова сливались в единую пулеметную струю, заглушающую все посторонние звуки. Когда же он подавил в себе постоянно подпирающее чувство, которое все же имело место быть, снова заговорил, уже более мирно и тихо. — Этот человек существует пока что только в вашем мире. Но если не срезать ситуацию в корне, то вскоре нагрянет и в мой. Ты же понимаешь, что я пытаюсь донести? — он многозначительно взглянул на Нейта. — И то, что когда-то не смогли сдержать наши предки, вырвалось во внешний мир, также поддерживая силы соперника. Вот отчего противник стал размножаться, как назойливая мошкара. Если одна сила проектирует и лишь направляет, то другая преумножает в несколько раз. И если убрать только одну силу, — он отодвинул невидимый предмет руками, показывая наглядный пример, — то в итоге все встанет на свои места. Нейт долго не отвечал, взвешивая каждое слово напарника. И потом он понял всю суть этого собрания, по его лицу пробежала тень. — Мы возьмёмся за самое легкое, приемлемое, не так ли? Отодвинем трудности на второй план, чтобы не заморачиваться. — было видно, что рыжеволосый возмущен. — Убьём человека вместо того, чтобы попытаться совладать с неизвестной нам чертовщиной. Это же не человек, Тай, не обычный смертный. Мы не знаем на что ЭТО способно. Можно предугадать действия человека, но нельзя понять какую антиутопию устроит нечто! Нейт стоял, растопырив пальцы рук, выражение его лица можно было бы назвать комичным, но, именно в этот момент, оно предстало в глазах Тая серьезным, удивленным, знающим о чем точно идёт речь. Тай понимал, что его выбор, павший на неизвестного в своих намерениях человека, был не то, чтобы не верен — скорее пятьдесят на пятьдесят. Но другого расклада вещей он и не знал. Безусловно они бы могли все продумать, поискать ещё какие-нибудь варианты, но время поджимало. Либо решить все в одно мгновенье, либо это мгновенье решит все за них и лишит их всего... Тай поднял глаза на Нейта, который распинался перед ним в подробностях о том, что может сулить его выбор. Предводитель наклонил голову набок, с интересом рассматривая напарника и наконец-то пытаясь понять, что тот бормочет. Кажется, Нейт говорил что-то о перевыборе стороны сущности, и как тогда все обернётся против них. — Что ты мне сейчас говоришь о добре и зле, а? — Тай одним взглядом заставил парня замолчать. — Ты прекрасно знаешь, что пройдёт определенный промежуток времени, и тварь исчезнет сама по себе. Именно такой же промежуток времени должен пройти и до смерти этого человека. А так как у данной персоны появились силы в тот момент, когда сущность вырвалась на свободу, — не минутой позже — , то, если план воплотить в жизнь — все снова будет равноценно: останется только один — тот, кто будет поддерживать силы соперника. По окончанию своей речи Тай хлопнул в ладони, как будто элементарнее ничего нет. И посмотрел на Нейта, тот, к его великому удивлению, согласно склонил голову. — Ладно, пусть будет по-твоему. Но ты хотя бы знаешь кто это? Ведь он или она... ка-ак ты-ы. — осторожно протянул Нейт. — Вдруг я что-нибудь перепутаю и замочу своего? — он насмехался. — Нет, пока что не знаю, — как можно сдержаннее ответил Тай, — но уверен, что с такими тупыми вопросами узнаю гораздо быстрее, чем вы все вместе взятые. — и насмешливо добавил. — Ты что, противника от соратника отличить не можешь? На это рыжеволосый ничего не ответил. Лишь развернулся спиной к другу, опустив плечи и сгорбясь, понимая, что, возможно, совершает самую большую ошибку в своей жизни. Развернулся и, кинув на прощание безэмоцианальное «бывай», скрылся из виду оставив за собой ощутимую дорожку сквозняка. За ним последовали и остальные. Когда же Тай остался стоять посреди здания совершенно один, понял, что скоро все изменится — шестое чувство подсказывало ему, что простым убийством здесь все не обойдётся. И как бы для себя со сладостью в голосе, смакуя каждое слово произнёс: — Охота началась... А после все опустело. Остались лишь многочисленные следы на толстом «ковре» пыли, позже напоминая одинокому зданию о безрассудстве людей.