Самый паршивый день

      Первым, что почувствовал Шин этим утром, был запах. Сладкий и терпкий, обволакивающий всё тело, пробуждающий тягучее томление в паху.       Запах проник в его сон, одурманив и подчинив себе сновидения. Всю ночь его искушали картинки, предлагаемые разыгравшимся воображением, так что утро встретило его не только солнечным светом, но ещё и головной болью, каменным стояком, вздыбленной в предвкушении шерстью на хвосте и ощущением жестокого разочарования в том, что реальность совсем не похожа на сон.       А запах, казалось, проник под кожу, заставляя хвост трепетать у самого основания.       «День обещает быть паршивым».       Шин поднялся, умылся, принял душ, заодно сняв ночное напряжение, тщательно вылизал шерсть на чёрном хвосте и пригладил её на ушках, наскоро оделся и вышел в смежную спальням гостиную. Там уже стоял и ждал Рилон, его юный подопечный, кротко прижав к голове округлые ушки. Кончик пушистого хвоста плавно покачивался из стороны в сторону позади стройных ног юноши. Запах ударил в нос с новой силой, тряхнув тело, отозвавшись тяжестью в успокоившемся было паху, и тонкая, почти невидимая шёрстка по всему телу Шина встала дыбом. От желания прижать этого мальчишку к стене и отыметь до хрипучих стонов скулы сводило.       «День определённо будет паршивым».       До совершеннолетия Рилону оставались считанные месяцы, если не недели, но он всё ещё оставался сущим котёнком. Тонкий, хрупкий, несмотря на высокий рост, юноша с тонкими чертами лица истинного аристократа и большими глазами красно-оранжевого цвета. Необыкновенный цвет радужки завораживал, будто вид сочных ягод на снегу, но куда притягательнее для Шина был взгляд — наивный, озорной, светящийся счастьем из-за пролетающей мимо бабочки, полный любопытства и живого интереса ко всему, что его окружало. Сейчас эти необыкновенные глаза смотрели в пол, будто Рилон провинился перед ним за что-то. На то же намекали и серо-белые уши, прижатые к голове так плотно, что почти утопали в густых пепельных волосах. Волосы Рилона — прямые и длинные, спадающие ниже лопаток, — были серыми и почти отливали серебром, но уши и хвост в основе белели снегом. Лишь кончики правого уха и пушистого хвоста были окрашены в светло-пепельный, почти голубой оттенок. Серый, судя по волосам, был истинным окрасом Рилона, белый же достался ему от отца-аристократа. И как же ему шло это сочетание оттенков!       Шин тяжело и печально вздохнул в глубине своих мыслей. Рилон был его подопечным, мальчиком, которого ему надлежало охранять до дня совершеннолетия, пока не пробудится его внутренний зверь. Работать с таким юношей — кротким, воспитанным, ласковым, — с одной стороны, было сплошным удовольствием, с другой — сущим мучением. Потому что Шин уже несколько месяцев был безнадёжно и необратимо влюблён в этого котёнка.       Вот только на что он, плебей кошачьего рода, мог рассчитывать? Шин бросил взгляд на свой хвост, что нервно покачивался в такт дыханию. Его шерсть, как и волосы, были пепельно-чёрными и всегда стояли дыбом, будто он только что вылез из драки, а острое надорванное левое ухо, что выглядывало из хаоса короткостриженых волос, ещё больше дополняло образ. Шин был высоким и широкоплечим красавцем (как ему самому хотелось думать), но всё в его образе — от цвета шерсти и зелёной радужки глаз до острых ушей и длины волос в причёске — кричало о его низком статусе. Мальчик-аристократ ни за что бы не углядел в нём свою пару.       Растрёпанный хвост Шина дёрнулся, реагируя на подавленное настроение Рилона. Беспокойство разъедающей нутро волной поднялось из глубин души, но внешне Шин позволил себе лишь нахмуриться, боясь показать лишнего.       — Всё в порядке?       Рилон поднял на него взгляд — нетерпеливый, испытывающий, будто мальчик ждал чего-то. Шин ответил ему удивлением. Взметнувшиеся было серо-белые ушки вновь прижались к голове, и Рилон опустил взгляд, нервно дёрнув хвостом.       — Ничего. Ты готов идти?       — В любой момент.       Их дни проходили по расписанному по часам графику. Завтрак в кругу семьи, занятия с учителями до середины дня, обед в одиночестве, снова занятия, уроки верховой езды, тренировки с отцом, ужин, возвращение в комнату и домашние задания до часа отбоя, чтобы занять «свободное время». Рилон жил в таком ритме с самого раннего детства, а Шин неустанно следовал за ним молчаливой тенью. Завтракал на кухне, пока его подопечный был окружён родными, занимал самое дальнее кресло в комнате, пока шли уроки, слушая в пол-уха или мечтая, составлял Рилону компанию за обедом, который остальная семья часто пропускала из-за занятости; наблюдал за мальчиком сидя на трибуне ипподрома или на скамейке в тренировочном зале и лишь вечером, отправляя его в комнату, расставался с ним. Ему нельзя было вмешиваться в его жизнь, нельзя было сближаться с ним, а по правилам этикета даже заговаривать с ним без его разрешения считалось недозволительным. Рилон был представителем знатных кровей, наследником богатого рода, а Шин — плебеем, который попал в этот дом и на эту работу по чистой случайности. Кто-то из бывших коллег порекомендовал его, и отец мальчика решил, что уличный кот вполне подходит на должность телохранителя его платинового сынишки. Драться умеет — и ладно, а манерам научить можно.       Будто Шин этих манер не знал… Оставаться в доме, где каждый завиток узора на стенах, каждый цветок в кадке кричали о богатстве и статусе, совершенно не хотелось, и он рассчитывал сбежать сразу же, как закончится испытательный срок. Но Рилон принял его с теплом и радушием, общался не как с прислугой, а как с равным себе, а временами чувствовалось его благоговейное уважением к нему, как к старшему. Когда же Шин проболтался в разговоре, что добывает еду охотой, глаза мальчишки загорелись, и он привязался к нему будто репейник, упрашивая научить ловле диких мышей и птиц. Шин сопротивлялся долго (охота руками не подобала высокому статусу котёнка), но Рилон с удовольствием слушал всё, что он ему рассказывал, с жадностью ловил каждое его слово, а когда Шин сдался уговорам, с восторгом взялся за теорию и практику, схватывая на лету. Всего за несколько недель Шин прикипел к мальчику всей душой и не смог оставить.       О чём порой жалел, как, например, этим днём. Пока учитель истории распинался про какое-то давнее восстание, даже случившееся не в их стране, и Рилон прилежно вёл конспект, Шинрил ёрзал в своём любимом кресле, пытаясь устроиться поудобнее.       От Рилона всегда, с первого дня их встречи, шёл умопомрачительный запах. Он был его частью; свой особый «аромат» был у каждого представителя их вида. Шин и сам пах для других котов по-особенному: для кого-то приятно, для кого-то отталкивающе, в моменты сильных эмоций его запах становился сильнее и ослабевал в спокойные, лишённые тревог дни. Проблема была не в самом запахе как таковом: в нём как раз не было ничего особенного. Проблема заключалась в том, что у Шина вставал всякий раз, когда он этот запах чувствовал.       Это была ещё одна причина, по которой Шин не хотел работать в этом доме: котов часто тянуло друг к другу из-за запаха, порой он становился единственной причиной их близости в постели, пусть и только в постели: на родство душ он никак не влиял. Но слабый, едва уловимый поначалу сладковатый аромат Рилона становился всё сильнее с каждым днём, по мере взросления мальчика, и если раньше Шин верил, что легко справится со своим желанием, то теперь, когда близилось совершеннолетие Рилона, сопротивляться его чарам становилось невозможно. Из-за постоянной близости с мальчиком запах пропитал всю его одежду, каждую комнату в доме, Шину казалось, даже его хвост, когда он расчёсывал его языком, пах Рилоном. Иногда это даже было здорово: Шин мог лежать в свой постели, прижав к груди свой растрёпанный хвост, и дышать чужим запахом, пока голова не начинала кружиться, как от дурмана. Эта была сладкая, приятная мука, которой Шин наслаждался.       Но ночью он был один и мог отдаваться своему желанию, сколько душе и телу угодно, день же был похож на пытку. Вот только столь тяжёлых, как сегодняшний, он и припомнить не мог. Запах словно окутал его густым облаком, заставляя взгляд расплываться туманом, а брюки с самого утра немилосердно давили на пах. Сидеть на месте и ничего не делать было попросту болезненно. Оттого Шин и не мог никак устроиться, ёрзая в кресле и пытаясь найти положение, при котором давление на стояк не будет грозить испачканными брюками.       — Д-давайте сегодня… закончим пораньше, х-хорошо? — неожиданно прозвучавшая почти что мольба вырвала Шина из забытья собственных проблем.       Он мало обращал внимания на учителей Рилона — в конце концов, не он с ними работал и занимался, — но, присутствуя на уроках, всё равно что-то да замечал. Сегодня рыжий кот, который преподавал историю, выглядел неважно. Глаза его были мутными, как в лихорадке, лицо горело, а голос звучал надломлено и хрипло. Рилон смотрел на него обеспокоенно, теперь же и Шин начал волноваться. Кот явно был болен и держался на ногах из последних сил.       — Может быть, вам позвать лекаря? — предложил Рилон, поднимаясь со своего места.       Его учитель решительно замотал головой.       — В-всё… всё в порядке, — казалось, что он выдавливает из себя слова.       Говорить ему давалось с трудом, что Шин легко списал на больное горло.       — Мне просто н-надо отлежаться… пару дней. Ни к чему беспокоить семейного врача.       — Я передам отцу, что вам нездоровится.       — Иди уже, — зло рыкнул Шин, начиная бояться, что больной кот заразит и Рилона.       Преподавателя будто ветром унесло, так быстро он собрал вещи и покинул кабинет.       Шин остался один на один со своим подопечным, который неспешно собирал тетради и канцелярию, прижав серо-белые ушки к волосам.       — Раз выдалось свободное время, чем бы ты хотел заняться? — ласково спросил Шин.       Он всегда разговаривал с подопечным мягким, чуть мурлыкающим голосом, когда они оставались одни.       — Не знаю. Может, в город прогуляемся? Я одну книжку присмотрел, хочу купить.       — Почему не попросишь отца послать за ней слуг?       Рилон нервно дёрнул хвостом, не поднимая головы и ушей.       — Хочу прогуляться. Надоели эти стены.       Это был уже каприз, но Шин не мог отказать ему. Хотя с куда большей радостью он бы провёл этот день в своей комнате (или ещё лучше в комнате Рилона), запертый от всех (или один на один с ним). Серый котёнок крайне редко выбирался в город, отчасти потому, что для несовершеннолетнего, в котором ещё не пробудился зверь, это было опасно, особенно если он из знатной или богатой семьи. Отчасти потому что Рилон сам по себе был замкнутым и необщительным. Всем необходимым его могли обеспечить отец и слуги, в толпе же он чувствовал себя неуютно. Но сегодняшний день определённо был особенным. Они шли по переполненным улицам почти молча, только Шин то и дело пытался завязать разговор, но выходило у него неважно. Рилон ушёл, прижав к голове напряжённые уши, нервно дёргал хвостом и рассматривал прохожих, вглядываясь в лица, будто искал кого-то. Когда реплика Шина в очередной раз осталась без внимания, в его душу начали закрадываться подозрения.       «Может, он влюбился? Оттого сегодня такой подавленный. И гулять напросился, чтобы встретиться с ним или ней? Но я ведь всё время рядом, я бы заметил, приглянись ему кто-нибудь», — но как бы Шин ни успокаивал себя, настроение было испорчено.       Остаток пути они прошли молча. Чтобы не есть себя изнутри, Шин нашёл себе другое занятие: он зло зыркал и скалился на каждого, кто смел оглядываться вслед Рилону или открыто пялиться на него, а таких нашлось на удивление немало.       «Как же много внимания привлекает к себе породистый кот. Чересчур много внимания».       Магазин также оказался полон народу: коты сновали между стеллажей, не давая подступиться к полкам. Сегодня их город и сам по себе был оживлён, но на улице, казалось, собралась та малая часть, что не уместилась в книжном магазинчике. Инстинктивно, боясь потерять Рилона в толпе, Шин схватил его за руку, чуть выше запястья. Рилон вздрогнул: серебристо-белая шёрстка встала дыбом, уши вздёрнулись, хвост распушился, словно на него наступили, а ярко-оранжевые глаза распахнулись в испуге, и Шин поспешил отпустить воспитанника.       — Я сделал тебе больно? — скрыть, как сильно задела реакция Рилона, удалось с трудом, и, как бы Шин ни старался, обида всё равно звучала в его голосе.       — Нет, не ты, — замотал головой Рилон. — Мне кто-то на ногу наступил.       — Держись поближе, я всё-таки крупнее тебя.       Шин не лукавил и не хвастался. Он возвышался над высоким для своего возраста котёнком на полголовы, да и был шире него в плечах почти в два раза. Но Рилон упрямо покачал головой, всё делая по-своему.       — Мне протиснуться будет легче. Подожди меня здесь или погуляй пока — я доберусь до второго этажа, найду нужную мне книгу и вернусь. В отделе искусств наверняка народу будет меньше.       Рилон практически сбежал от него, юркнув в толпу, ловко лавируя между спинами других котов, которые с удивлением оглядывались ему вслед. Шин недовольно зарычал, кинулся следом, боясь потерять его из виду, но не смог сделать и пяти шагов, как наступил кому-то на хвост. Пронзительно взвизгнув, на него с шипением накинулась дородная кошка. Скандала не вышло лишь потому, что пока она ругалась и кричала, читая морали охамевшему коту, Шин вглядывался в толпу, надеясь разглядеть копну серебристых волос, и не обращал на неё никакого внимания. Но Рилона уже и след простыл.       — Проклятье!       Выругавшись, Шин ринулся в толпу, решительно прокладывая себе путь сквозь ругающихся и шипящих на него котов и кошек. За потерю воспитанника отец мальчика его по головке не погладит, но на это Шину было откровенно плевать, а вот то, что Рилону опасно было оставаться одному (иначе бы никакой охранник ему и даром был не нужен), заставляло искренне за него беспокоиться.       Протиснуться к лестнице удалось с большим трудом, но уже на её ступенях удалось вдохнуть полной грудью: на ней, как и на всём втором этаже, народу и в самом деле было значительно меньше. Преодолев пролёт, Шин понял в чём дело: второй этаж встретил его растяжкой во всю стену с изображением красивого молодого кота. Он-то и был причиной сегодняшнего столпотворения: именно в этот день и час и именно в этом магазине должна была пройти встреча с, очевидно, очень известным автором.       «Хорошо, что Рилон не интересуется художественной прозой», — подумал Шин, разглядывая улыбающегося фанфара, что смотрел на него с полотна.       Но он почти сразу выбросил его из головы, начиная искать глазами указатель к отделу с прикладной литературой.       Второй этаж, на контрасте с первым, казался совсем безжизненным: даже продавцов, обычно следящих за порядком и переставляющих книги, не было видно и слышно. Шин бы порадовался этому факту, если бы не премерзкое ощущение, что должно случиться что-то дурное. Вместо того, чтобы искать Рилона по этажу, он прикрыл глаза, навострил уши и прислушался. Он надеялся уловить мягкую поступь своего котёнка или шелест переворачиваемых страниц, но вместо них различил брань и ругань незнакомых котов и… звуки борьбы.       Шин кинулся туда, не раздумывая, наплевав, что Рилон должен был пойти в противоположную сторону. Он ещё не нашёл глазами источник шума, а чуткие уши уже уловили обрывки разговора:       — Мать его, он меня укусил!       — Тише ты! А ты, сладкий, веди себя смирно и не рыпайся. Ты знал, на что шёл, когда выходил из дома.       — Не церемонься с ним, ударь по голове и выруби. Заберём его с собой, не тут же его в самом деле…       Шин нашёл их в самом конце коридора, влетев в закуток из книжных стеллажей. Трое рослых котов забились подальше от глаз, закрывая своими спинами Рилона, которого крепко держал, зажимая ему рот, самый высокий из них. Пока один шарил у котёнка под рубашкой, другой держал его у основания хвоста, задрав его высоко вверх, видимо, затем, чтобы третьему, что и прижимал Рилона к себе, было удобнее тереться об него пахом.       Ярость захлестнула, лишая контроля. Шин зарычал, выпустил когти, схватил ближайшего к себе кота за куртку и дёрнул на себя. Врезал с размаху, попав точно в челюсть, и, к своему наслаждению, услышал хруст. Кот повалился на пол, держась за лицо и воя от боли. Заметив Шина, Рилон округлил глаза, но затем со всего маху пнул держащего его за хвост в живот. Тот согнулся пополам, выругался и получил от Шина по спине локтем, падая на колени. Третий зашипел и оскалился, зрачки его сузились, а выступившие на руке когти нацелились в лицо Шина. Но, сосредоточившись на нём, он ослабил бдительность, и Рилон цапнул его за кисть, прокусив до крови.       Драка была недолгой: ослеплённый яростью Шин не жалел сил и едва не отправил всех троих в госпиталь. Он, может, и убил бы их, но на шум драки и грохот падающих книг сбежались сотрудники магазина. Они-то и разняли дерущихся, выставив разъярённого Шина и его воспитанника за дверь своей лавочки.       Но, даже оказавшись на улице, Шин не успокоился и продолжил сыпать проклятья и угрозы. Привести его в чувство смог лишь Рилон, поймав его за руку. Шин тут же послушно затих, ощущая волнение от такого простого жеста, и обернулся к своему котёнку.       — Шин, пошли домой?       Обратную дорогу шли молча. Шина всё ещё трясло: всё его существо сосредоточилось на том, чтобы удержать себя в руках и не вернуться к тем троим, чтобы добить их. Помогала отвлечься только мысль, которую он повторял в своей голове снова и снова, как заклинание, чтобы не думать ни о чём другом:       «Паршивый день, с самого утра это был паршивый день».       Рилон плёлся рядом, погружённый в свои мысли, прижав ушки к голове и едва переставляя ноги. Лишь когда дошли до дома и поднялись в жилое крыло, он подал голос:       — Давай вернёмся в комнату? Я нехорошо себя чувствую.       «Ещё бы ты чувствовал себя хорошо после того, как тебя попытались изнасиловать», — Шин всё ещё был зол на Рилона за то, что тот сбежал от него, но сочувствие и беспокойство за него быстро охладили пыл.       Рилон и в самом деле выглядел неважно: кожа лица раскраснелась, дыхание было сбитым и тяжёлым, а хвост чуть подрагивал, будто Рилону с болью давался каждый шаг. Шин уже было решил, что учитель таки заразил его гриппом, но глаза котёнка не блестели, как при болезни. Рилон их прятал, но Шин всё равно уследил, что его взгляд уплывает: он будто в любой момент готов был упасть в обморок. Но каким же он казался хрупким сейчас, так и хотелось его обнять и утешить.       Вернувшись в свою комнату, Рилон наскоро скинул туфли с ног, расстегнул манжеты на рукавах, выпустил рубашку из-под пояса и тут же юркнул под одеяло, кутаясь в него. Шин же в растерянности замер, не зная, как теперь быть. Хотелось лечь рядом, прижать воспитанника к себе и… Шин тряхнул головой — ему срочно был необходим холодный душ. Но не успел он сделать и шаг, как Рилон позвал его:       — Шин, не уходи, пожалуйста.       Шин посмотрел на него с мукой. Находиться рядом с Рилоном всегда было тяжело, а сегодня в особенности, так что он уже едва ноги мог передвигать. Но отказать, когда его так просили, оставить своего мальчика одного, когда ему явно плохо, он всё равно не мог.       «В конце концов, как-то же я держался все эти месяцы и сейчас справлюсь», — Шин улыбнулся.       Подошёл к кровати, присел на край и утешающе погладил Рилона по волосам.       Тот весь сжался, задрожал, зажмурившись, и Шин одёрнул руку, случайно задев кончик нежного ушка. Обида, возникшая было от реакции Рилона, погасла, не успев разгореться. Шин нахмурился, приложил ладонь ко лбу воспитанника и воскликнул, вскочив на ноги:       — Да у тебя жар! Я позову лекаря.       — Не надо! — Рилон взметнулся и схватил его за руку, не давая уйти.       А Шина от этого прикосновения словно прошиб заряд тока. Тело взбудоражило, и колени подогнулись не в силах удержать вес.       — Почему, скажи на милость.       Шин уже просто мечтал сбежать отсюда. Заглядывая в испуганные глаза Рилона, он мог думать лишь о том, как же сильно хочется прижать его к постели и целовать, целовать, целовать во всех возможных местах. Это было уже нечто животное, и Шин то и дело сглатывал, пытаясь подавить сухость в горле.       Рилон опустил голову, снова утопил ушки в волосах, сжался комочком, обняв колени, и буркнул стыдливо и виновато:       — Я не болен. У меня гон.       — У тебя что?!       Шин вскочил на ноги, рыча от злости и скалясь. Верхние клыки обнажились, источая угрозу, а узкие зрачки от гнева сузились до иголок. Всё разом встало на свои места, и события дня, как пазл, сложились в общую картину. Неудивительно, что он, дурак, ничего не понял! Весьма сложно отличить собственное желание, ощущаемое ежедневно, от желания, созданного природой и запахом.       — Почему ты ничего не сказал?! — рычал Шин, расхаживая перед постелью Рилона, будто разъярённый хищник.       Хотя именно таковым он сейчас и являлся.       — Ты хоть понимаешь, что именно поэтому те трое и напали на тебя? Ты хоть понимаешь, что чувствуют окружающие рядом с тобой?       — Понимаю, — кивнул Рилон, всё сильнее сжимаясь в комок.       — Так ты мало того что промолчал, — словно не слыша его, продолжил Шин, — ты ещё и сбежал от меня! А если бы я не успел найти тебя или тебя поймали бы на улице, а? Ты хоть представляешь, что было бы тогда?!       — Представляю.       — Тебя что, никогда не учили, что гон надо переживать, заперевшись в комнате?       — Учили.       — Тогда какого демона ты высунул нос из спальни?!       — Я хотел увидеться с тобой.       Шин замер поражённый, словно его окатили водой.       — Что?..       — Если бы я сказал, в чём дело, то не увиделся бы с тобой. Ты бы велел мне сидеть в комнате, а сам бы взял выходной или заперся бы в своей. А я хотел тебя увидеть, чтобы…       Рилон замолчал, кусая губы. Следующие слова дались ему тяжело, он показывал это всем своим существом. Щёки его горели маком, пока он бурчал признание, обращаясь к своим коленям.       — Я надеялся, что ты… Хотел, чтобы… Я слышал, что чем больше совместимость между партнёрами, тем сильнее их возбуждение во время гона. Получается, мы с тобой совсем несовместимы, да? Ты ведь совсем ничего не чувствуешь, даже не понял, что со мной. А я очень тебя хочу, хочется стонать, когда ты просто меня за руку берёшь. А ты такой спокойный. Я совсем тебе не нравлюсь?..       Шин растерялся. Происходящее казалось чем-то нереальным, каким-то прекрасным, волшебным сном. В жизни так не бывает. Только в сказках богатые мальчики да принцы влюбляются в служанок или бедных девушек. Шин, конечно, девушкой не был, так почему же сказка должна была стать явью для него?       — Всё не так, Рилон, — мягко начал Шин, цепляясь за последнюю надежду связать происходящее с реальностью. — Ты совсем не хочешь меня, тебе так кажется из-за гона. В такие дни коты…       — Вовсе нет! — Рилон прожёг его взглядом острых щёлок зрачков. — Ты мне с первого дня понравился. Но я знал, что до первого гона ты меня не тронешь, потому что я несовершеннолетний.       Рилон пристально смотрел на него, и кончик его хвоста, выглядывающий из-под одеяла, покачивался, словно он готовился к прыжку. Шин же боролся с последними крупицами разума. От витавшего в комнате запаха он уже дышать не мог, да и сердце, бьющееся в грудной клетке до боли сильно, мешало мыслить. Всё было слишком прекрасно, чтобы быть правдой, будто оживший сон. Но раз это сон, Шин мог делать в нём всё, что захочет.       В один рывок он оказался перед Рилоном, обхватил ладонями его лицо и прижался к губам, пробуя их на вкус. Котёнок затрепетал в его руках, утробно мурлыкнул и ответил, приоткрыл губы, приглашая к большему.       Шин сорвался, решив исполнить сегодня если не все, то хотя бы львиную долю своих фантазий, что прокручивал в голове каждый вечер, каждую ночь, а порой и днём, сидя на уроках Рилона. Повалив того на кровать, он целовал его, крепко сжав в своих объятиях, чтобы не оставить и шанса вырваться. Рилон не лежал спокойно: он дрожал, извивался, то и дело мурлыкал, ворочался, чтобы освободить руки, зажатые между их тел. Когда ему это удалось, он обнял Шина за шею, зарываясь пальцами в густые волосы на затылке, добрался до рваного ушка и стал поглаживать его. Шин застонал сквозь поцелуй и всё-таки прервал его.       — Я очень, очень давно хочу тебя, — с жаром зашептал он, не отстраняясь от губ и смешивая своё дыхание с дыханием Рилона. — Больше, чем тело: я хочу быть с тобой, — Шин весело улыбнулся, прежде чем сказать следующее: — Ты хоть представляешь, что сделает со мной твой отец, если я трону тебя?       — Не бойся. Я не дам тебя в обиду.       Рилон сиял от счастья, а его глаза искрились весельем. И как такому можно было отказать?       Одежда полетела на пол, Шин едва не разрывал её от нетерпения: дрожащие пальцы с трудом справлялись с пуговицами. Рилон не отставал от него, и, пока Шин, не прекращая поцелуи, стягивал с него рубашку, Рилон развязывал узлы завязок на его брюках. Когда снимать стало уже нечего, Шин стянул котёнка с кровати, устраивая его на мягком ковре.       Упираясь в того коленями, Рилон встал на четвереньки, ложась руками и грудью на край постели. Серебро волос разметалось по изящной в своём прогибе спине, делая молочную кожу ещё белее. Пушистый хвост, задравшись, нервно покачивался из стороны в сторону, выражая всё недовольство промедлением и нетерпение хозяина. Тот из-за плеча оглядывался на Шина и недовольно сопел, пока тот метался по комнате, ища что-нибудь, что сгодилось бы в качестве смазки. Шарился по ящикам и шкафам, осматривал полки, но ничего не находилось.       — Шин, давай быстрее, — капризно позвал его Рилон, насупившись ещё больше.       Шин бросил попытки найти смазку, остановился посреди комнаты, оглянулся на дверь.       — Надо запереться…       — Шин, пожалуйста, быстрее! Я весь день терплю, всё тело горит. И пах ноет…       Шин тихо рассмеялся, подошёл к Рилону и опустился перед ним на колени, укладывая руки на его бёдра. Хвост котёнка затрепетал, распушившись.       — Зато теперь ты знаешь, каково мне каждый день.       Он и сам сходил с ума: тело пылало жаром, как в лихорадке, а член отяжелел, требуя к себе внимания. Но его малыш был девственником, да, очень отзывчивым и чувствительным, распалённым гоном, но всё-таки девственником, и его необходимо было подготовить.       Смачно плюнув на пальцы, Шин провёл ими между ягодиц Рилона и проник в колечко мышц. Толкнулся как можно глубже, действуя торопливо. Рилон охнул — то ли от боли, то ли от удовольствия — и спрятал лицо в одеяле, что мял и сжимал выступившими коготками.       Шин растягивал его до тех пор, пока движения пальцев не стали совсем лёгкими, и он не прощупал бугорок простаты. Когда он провёл по нему, Рилон вскрикнул, шёрстка его встала дыбом, а тело пробила дрожь до кончика хвоста, и, казалось, даже член слабо дёрнулся.       — Я чуть всё не закончил, — виновато пробубнил он, сжимая одеяло крепче.       Улыбнувшись, Шин убрал руку. Собрал пальцами выступившую на головке Рилона смазку (тот при этом снова затрепетал, заливаясь стоном), смешал её со своей и размазал по всей длине собственного члена. От желания голова гудела, а мышцы тела сводило истомой. И когда он прижался к Рилону, коснувшись головкой колечка мышц, стало только хуже.       — Расслабься, — хрипло промурлыкал Шин. — И скажи, если будет слишком больно, — я остановлюсь.       «Ты ведь лжёшь и сам понимаешь это. Ты не сможешь остановиться», — Шин это понимал.       Он слишком долго ждал этого дня, слишком долго мечтал об этом моменте, чтобы сдерживаться и отступаться.       Рилон кивнул ему, глядя через плечо. Шин положил ладони ему на поясницу, огладил нежную кожу и крепко ухватил за бока. Удерживая Рилона на месте, решительно толкнулся, погружая головку до конца. Хрипло простонал, ощущая болезненную, сводящую с ума узость: его котёнок выгнулся в этот момент и позабыл о просьбе. Потребовалось какое-то время, прежде чем он сумел расслабиться и давящая боль ослабла. Шин качнул бёдрами, проникая глубже, на половину, замер, чтобы перевести дыхание, и толкнулся ещё раз, значительно сильнее, наполняя собой уже до конца.       — Ох, — Рилон крепко зажмурился, дрожа словно лист.       Боясь навредить ему, Шин остановился. Медленно, дабы не создавать лишнего трения, наклонился к котёнку и нежно поцеловал обнажённое плечо. Теперь это всецело был его котёнок.       — Больно? — с заботой спросил Шин, не переставая целовать.       — Нет, терпимо. Не останавливайся.       В доказательство своих слов вжался грудью в постель и приподнял бёдра, словно пытался взять больше, чем давал ему Шин. Тот зарычал в ответ на такое своеволие, подался назад, покидая тело воспитанника почти полностью, руками удерживая его на месте.       — Ты себе навредишь, — рыкнул ему на ухо Шин и размашистым жестом наполнил его собой до предела.       Рилон запрокинул голову с громким стоном. Шин припал губами к его шее, оставляя на ней влажные дорожки и красные пятна поцелуев, поймал его руки, переплетая пальцы и крепко сжимая их, и только затем начал двигаться. Плавно, сильно, толкая Рилона на постель и не оставляя ему возможности пошевелиться. Ведь как только тот подавался назад, Шин встречал его мощным толчком, от которого колени котёнка подгибались, а тяжёлое дыхание перехватывал стон.       Темп был глубоким и размашистым, но издевательски медленным. Шин не спешил, давая Рилону возможность привыкнуть, да и, чего греха таить, наслаждаясь каждым движением. Он так бы и упивался моментом, шепча губами имя своего воспитанника, если бы тот не заскулил, моля о большем.       — Я больше так не могу… Ах!.. Шин!.. М-мх!.. Быстрее, прошу тебя… Ох!.. Я словно не могу дотянуться, — Рилон прерывал свою речь стонами на каждый толчок, вытягивая шею, подставляя её под поцелуи и крепко жмурясь.       Шин нежно провёл клыками по тонкой коже, так и не решившись укусить, и выпрямился. Вопреки просьбе, он сбавил темп, давая им краткую передышку. Рилон застонал недовольно и протестующе, но Шин на это только улыбнулся. Огладив его спину пальцами, он осторожно коснулся основания хвоста, получая в ответ дрожь: хвост был самой чувствительной частью их тел, ну, разве что после паха. Он провёл по белоснежной шёрстке, приглаживая её, с удовольствием отмечая, что Рилон на этот жест застонал громче. Поймав раскачивающийся у его лица серебристый кончик, Шин поцеловал его и прижал к щеке. Держа одной рукой хвост, второй он крепко обхватил талию Рилона и без предупреждений сорвался на быстрый, бешеный темп.       Рилон вскрикнул, захлебнулся стоном, впиваясь когтями в матрас. От напряжения лопатки его приподнялись, и Шин переместил руку на его плечо, держась уже за него. От мощных толчков Рилона буквально бросало на постель, и только рука Шина не давала ему смещаться. Ещё несколько сильных, мощных движений, и он сорвался на хрип:       — Шин, я вот-вот… А-ах!.. — он недоговорил: хвост, ушки, всё его тело задрожало, и Рилон обильно излился, пачкая ковёр.       Шин отлично чувствовал его финал — чувствовал той самой частью, что был един с ним в это мгновение. Чужое удовольствие передалось и ему, на самом пике своих ощущений Рилон сжал его сильнее, словно уговаривая догнать его. Всего пара движений в этой сводящей с ума узости, и Шин присоединился к нему с рычащим стоном, последним глубоким движением наполняя его собой до конца.       Оба замерли, тяжело глотая воздух раскрытыми ртами. Шин ожил первым. Медленно, неохотно зашевелился, с трудом преодолевая ленивую слабость во всём теле, поднялся на ноги, подхватил Рилона под руки и помог ему забраться на кровать. Ноги его не слушались, и котёнок едва мог стоять на них, поэтому буквально упал на подушку, как только представилась возможность. Когда Шин обнял его, тело его завибрировало: Рилон мурлыкал, тихо, но довольно, пробуждая в груди Шина нежность и безграничное счастье.       — Как ты себя чувствуешь? Легче стало?       — Угу. Уже нет жара в груди и дышать легче, — голос Рилон всё-таки сорвал, и теперь тот звучал сипло и слабо.       Полежав немного, котёнок вдруг поднялся, заглядывая в глаза Шина.       — Так ты правда не понял, что у меня гон? Совсем не чувствовал запаха?       — Я его всё время чувствую. С первого дня, как здесь работаю. Поэтому для меня это обычный день, как и все остальные.       «Нет, совсем не как остальные. Лучше, гораздо лучше. Я ещё никогда не был так счастлив», — смущение не позволило Шину сказать всё это вслух, но он улыбнулся Рилону, влюблённо смотря на него.       — Отдохни немного. Гон длится трое суток, через полчаса или час тебя снова накроет. Думаю, мне будет лучше в этот момент находиться где-нибудь в другом месте: попробовав тебя, я больше не смогу сдерживаться.       Рилон недовольно насупился.       — Не нужно никуда уходить! И сдерживаться не нужно.       — Но, Рилон, мы…       Шин хотел возразить, что им нельзя оставаться вместе. Что, если он задержится, в конце концов, отец Рилона или слуги застанут их или услышат стоны. Что, если (когда) это случится, отец Рилона убьёт его, решив, что Шин воспользовался моментом. Что им нельзя быть вместе, потому что Шин значительно его старше и из другого сословия, и Рилону будет лучше найти кого-нибудь более подходящего ему.       Рилон перебил его, не дав ничего сказать.       — Ты любишь меня?       Шин опешил от этого вопроса, но, чуть поразмыслив, уверенно кивнул.       — Люблю.       Рилон в улыбке обнажил клыки и, прежде чем Шин что-либо сделал, прильнул к его плечу, в основание шеи. Маленькие острые зубки впились в кожу до крови. Шин зарычал от боли, но было уже поздно: когда Рилон отстранился, на плече его охранника красовался аккуратный след от клыков, который теперь служил пожизненной меткой их союза.       — Теперь отец тебе ничего не сделает, — довольно улыбаясь, произнёс Рилон. — Я пометил тебя как своего супруга.       Шин захлопал глазами, пытаясь осознать произошедшее, и хрипло рассмеялся, обнимая котёнка за плечи, и крепко, изо всех сил прижал его к себе.       — Моё ты сокровище, — прошептал он, утробно мурлыкая от переполняющего душу счастья.        Рилон прикрыл глаза и, отзываясь, замурлыкал в ответ, с ним в унисон.       — Позволишь мне?       — Конечно.